Фредерик Дар - Два уха и хвост
Подтверждаю, что мы напали на горячий след, настоящий, уникальный, потрясный, который позволит им, наконец, прижать к сердцу этот неуловимый чемоданчик.
Они выглядят довольными, но не более того. Не ликующими. Их помыслы еще не выползли из трусов. Если они и благодарны, эти олухи, то не за полицейскую операцию, а за роскошных девиц, которых им поставили. Они заявляют мне, что собираются в срочном порядке на них жениться. Они уже, меж двух походных коитусов, звонили в посольство США, чтобы подготовили паспорта этим чудным очаровательницам с полным набором штампов. Подобные оказии не упускают, и они не хотят оставлять кудесниц на обделанной земле выжившей из ума Европы. Ведь есть же Штаты, Флорида is good for you!
Они настаивают, чтобы я присутствовал на свадьбах. Они приглашают меня, все расходы за счет ЦРУ. Я обещаю подумать. Ну что ж, хорошо, в дорогу. В машине я их ввожу в курс дела, в то время как Берю, Пинюш и Люретт уже за работой на бульваре Гувьон-Сен-Сир. Каналья антиквар скрал их дорогой чемодан. Он требует кучу денег за его возвращение, убивает не задумываясь. Но ситуация осложняется еще тем, что в нее вмешались и другие типы: те, которые завалили мотоциклиста и забрали седока. Так что придется действовать нахрапом, со шпагами наголо, и не щелкать клювом, когда начнется заварушка. Стрелять без команды! Они веселятся без меры. Называют меня «French baby»! Заварушки — это их специальность. «French baby» их ни в хрен не ставит, так пусть посмотрит в деле.
Нет надобности в орлином взоре, чтобы обнаружить мое прославленное трио, укрывшееся на бульваре. Один пялится на витрину торговца подержанными колымагами, сплошь американский перехром; другой томится за рулем тачки, припаркованной во втором ряду; третий читает газету на скособоченном ящике, выпавшем из мусорного бака.
Значит, все тихо и спокойно.
— Just a moment! — говорю своим риканцам.
Провожу первичное обследование, проходя перед заведением Ахилла Пармантье, руки в карманах, слегка подволакивая ногу, чтобы оправдать медлительность передвижения.
Оглядываю сквозь стекло завалы, напоминающие торговый зал в день продажи с молотка. Какой-то смуглый тип стоит перед сейфом, таким же, как у мсье Лоу перед банкротством.
Рассмотрев парня, продолжаю обход и незаметно передаю указания каждому из моих пеонов.
— Передислокация, занимаем положение прямо перед входом, — говорю я им.
Затем поднимаю троих заатлантических коллег, которые все еще продолжают приходить в себя после такого грандиозного разврата. Они перехватили лишнего, словно никак не могли поверить в происходящее, господа америкосы made in Гонконг и Киллари-Бэй. Им поставили высший сорт! Шлюх благородной знатности, имеющих королевский знак на лобке и сиськи с гербами. Супер-искусниц класса VIP. Дипломированных укротительниц желез, которые не поперхнуться и при оральном способе.
— Ваш горячо любимый чемоданчик внутри, — указываю я им. — Вот только там же должно быть полно злых дядей, которые начеку. Наше появление, скорее всего, не станет для них неожиданностью.
— У нас есть, с чем заявиться в гости! — уверяет меня ирландец.
Он распахивает куртку, чтобы показать рифленую рукоятку пушки, размером с мою ляжку.
— Ух ты! — разеваю я рот. — Оно, наверное, вызывает дикий дзинь-дзинь, когда вы проходите через туннель безопасности в аэропортах?
Он пожимает плечами вышибалы бронированных дверей.
— Это из снаряжения, переданного нам по прилету.
— О’кей, парни. Заныриваем. Все семеро одновременно, надо занять место в мгновение ока. И валите сразу же тех, кто вздумает изображать из себя афганских повстанцев. Вы готовы?
— Я готовы, — отвечает на хорошем французском мутирующий китаец.
Я поднимаю руку. Ты видел Бонапа на Аркольском мосту, посылающего войска на австрияков? Вылитый я! Мои подручные, не раздумывая, устремляются за мной. Несемся, как сумасшедшие всем отделением, в склад для нескладных вещей мсье Пармантье.
Глава XXVII
ГОРЬКАЯ СМЕРТЬ
Борис чувствует, что ситуация для него сильно ухудшилась. Боль расползается по животу и правой ноге. Он не осмеливается положить руку на окровавленные одежды, но и так осознает путь следования пули. Она вошла чуть ниже паха в жир ляжки, отрекошетила от головки бедренной кости, которая, видимо, выбыла из строя, поскольку теперь он не может опереться на правую ногу, затем принялась разгуливать по требухе.
Раненый начинает хладнокровно обмозговывать положение. Ему срочно нужно в больничку, вот только Стевена никогда его туда не повезет. Скорее, если посчитает, что приятель задет серьезно, прострелит ему череп, как того требуют правила их организации. Если бы он мог хотя бы идти! Пропал! Совсем пропал, этот Борис. Здесь заканчивается его путь бандита. Он зажмурил хренову кучу парней, не морщась, иногда даже с удовольствием; сегодня пришел его черед. Он загнется на этом складе для убогого хлама. Смерть совершенно бесславная, почти от несчастного случая. Дурацкое окончание дурацкой жизни. Выигрыш, проигрыш! Орел и решка! На смену дню приходит ночь! Он смотрит на лысого толстяка, распростершегося у его ног. Он его ненавидит, конечно, но не больше чем раньше!
Ненависть у него постоянная, хроническая, у Бориса. Тонизирующее средство, так сказать. На полу Ахилл Пармантье испускает глухие стоны. Повыше левого уха на его голове набухает кровавая нашлепка. Он открывает глаза и видит перед собой ботинки Бориса. Один из них не касается пола, поскольку человек, скособочившись, опирается на спинку кресла, обшитого кожей. Пармантье тоже знает, что пропал. Что они пришьют его без всякой жалости. Он видит струйку крови, стекающую по ноге гостя. Она появляется из-под брючины, пропитывает носок и дальше переползает уже на каблук, откуда тяжелыми каплями падает на пол. Этот звук отмеряет время, потерявшее свое значение. Ахилл настораживает ухо. Он различает какое-то движение в том, что сам помпезно называет «экспозиционным холлом». Это другой разбирается там со старым сейфом. Пармантье не убили пока лишь на случай, если возникнут какие-либо проблемы с его открыванием или вдруг выяснится, что он наврал про чемоданчик. Но металлический чемоданчик совершенно точно находится в стальном брюхе старого монстра, а тот не станет долго кочевряжиться, и тогда все будет сказано. Он получит право на свою пулю меж глаз.
Он приподнимается на локте. Его глаза встречаются с глазами Бориса, Пармантье читает в них трагедию смерти. Он все-таки посчитался со своим противником. У человека вот-вот наступит агония. Сейчас его тело захватывают ужасные боли, которые продолжат нарастать. Очень скоро они станут невыносимыми. К Пармантье возвращается надежда. Если бы тот отключился, по крайней мере! Он смог бы взять оружие у одного из своих мертвых бойцов, пробраться к экспозиционному холлу, незаметно подкрасться и пришить второго визитера.
Но Борис все понимает, он произносит тяжелым голосом:
— Нет, боров, я выстрелю раньше.
Смутившись, Пармантье отводит взгляд.
Борис добавляет:
— По яйцам, для начала!
Маньяк, думает антиквар, садист.
Борис наметил план. Он тоже решил поставить на карту все. Он знает, с чего начать.
Собрав силы, он кричит в открытую дверь:
— Как там дела?
— Все нормально, — отвечает Стевена из глубины склада.
— Поспеши, позабавимся еще с этим господином перед уходом.
Итак, план вступает в действие. Когда Стевена вернется в кабинет с чемоданчиком, он выстрелит в него в упор. Потом ликвидирует антиквара. Затем, поскольку уже не может двигаться, вызовет полицию, скажет, что нашел чемоданчик, для оправдания, потом позволит отвезти себя в госпиталь. Нужно, чтобы его срочно уложили на белые простыни и взяли на себя заботу о нем. Он хочет во что бы то ни стало выкарабкаться. Ничего важнее нет. Когда его жизнь будет вне опасности, он вывернется из любых лап, будь то законники или руководители организации.
Но неожиданно все меняется.
Глава XXVIII
ВЕРДЕНСКОЕ СРАЖЕНИЕ
Акция такова: ты ни о чем больше не думаешь. Тебя ведет инстинкт. Он сам помнит подготовленный план, так что тебе нужно лишь слушаться.
Я лечу по переполненному магазину во главе моих уланов. Сразу за мной Берю, затем трое америкосов, далее Люретт и Монсеньор Пино, по прозванию Мотающаяся Сопля.
Я указываю Толстому в глубину лавочки, где за нагромождениями комодов, шкафов, пианино и прочих отходов жизни какой-то мужик вскрывает сейф.
— Твой! — ору ему.
Сам же бросаюсь направо по тропинке, ведущей сквозь бурелом к свету. Выскакиваю на опушку прямо перед современным кабинетом. Стекло во входной двери выбито. За ней замечаю типа, опирающегося на спинку кресла.
