Арто Паасилинна - Воющий мельник
Пристав Яатила, злой и недовольный, сидел в своем кресле-качалке. Его работу раскритиковали. Всему виной длинный язык Эрвинена и этот болван Гнусинен… И, конечно, черт бы его драл, Хуттунен.
Спустя некоторое время пристав предложил губернатору попытаться заключить с мельником перемирие, договориться.
— Неужели нельзя его помиловать? Мы бы разрешили ему выйти из леса, сказали бы, что с него снимается обвинение за прошлые проступки и что его не повезут в больницу… Я уверен, он бы вернулся и мог бы жить с людьми. Можно взять с него письменное обещание никогда больше не выть вблизи жилищ. Местная председатель огородного кружка намекала, что у нее какие-то отношения с мельником. Вот мы бы и покончили с этим неприятным делом.
Губернатор задумался, но не уступил.
— Нет. Так не пойдет. Преступника еще можно помиловать, почему нет, но помиловать сумасшедшего? Это не в наших полномочиях. Выход один: отправить нарушителя в больницу на постоянное лечение. Я не позволю, чтобы в моих лесах выл человек!
Из прихожей послышались голоса. Девка доложила приставу, что его хочет видеть некий Лаунола.
Пристав вышел.
Из их торопливой беседы губернатор уловил имя мельника и попросил пристава пригласить гостя в комнату.
— Расскажите-ка, молодой человек, что вам известно про этого мельника Хуттунена.
Лаунола поклонился и стал рассказывать, как вызвался замещать больного звонаря.
— У него расширение легкого, лежит в кровати, лекарства-то не помогают… А денег, чтобы к другому врачу пойти, нет… Вот и ходит к этому… Эрвинену.
— Давай, Лаунола, к делу, — прикрикнул Эрвинен. — Губернатору не интересно слушать про сопливые легкие звонаря.
Лаунола рассказал, как утром поднялся на колокольню, а там его поджидал Хуттунен.
— Гунни влепил мне так, что я упал, потом связал. Ни убежать, ни крикнуть. Потом он сам в эти колокола зазвонил, а после службы мы вместе смотрели соревнования. И господина губернатора там видели.
Лаунола сказал, что Хуттунен весь день его держал в плену, и только вечером они покинули башню. Мельник запер его в подвале, Лаунола вылез оттуда через окно и вот явился к приставу.
— Это все.
Работника отпустили.
Когда дверь захлопнулась, губернатор решительно произнес:
— Какая неслыханная наглость! Если ваш мельник такое выкидывает, его надо в срочном порядке задержать, даже если придется задействовать войска. Безумец звонит в колокола в храме Господнем! Можно ли себе вообразить более жестокое преступление против религии?
Губернатор снова открыл окно, все, затаив дыхание, прислушались, но сопки Реутуваара хранили молчание. Хуттунен ушел в свой лагерь.
глава 34
Прошло несколько дней. В лагерь Хуттунена на Жилом Склоне явился его старый знакомый, Хаппола.
Хуттунен лежал под навесом, читая учебник Кайтилы и Кайтилы, как вдруг кукушки, вспорхнув с крыши, нарушили его покой. Хуттунен встретил гостя с ружьем в руках.
Узнав товарища по психбольнице, мельник удивился:
— Как ты сюда попал?
— Ты написал — я пришел. Еле нашел! Далеко же ты забрался. Точно все описал, как найти, в письме-то. Только почтовый ящик как ни искал — не нашел.
Хаппола был весел и полон сил: новая кожаная куртка, штаны-галифе с кожаной вставкой для верховой езды, на ногах — новые сапоги с высокими голенищами.
Хуттунен поставил кофейник на огонь, отрезал приятелю кусок хлеба и сало.
Выпив кофе, Хаппола перешел к делу. Он рассказал, что пару дней назад выехал из Оулу, переночевал в Кеми и прямиком отправился на мельницу в Суукоски.
— Вчера и сегодня осматривал твою мельницу.
— Ну как, хороша, что скажешь? — нетерпеливо спросил Хуттунен.
Хаппола согласился — мельница была в приличном состоянии. Свежевыкрашенная. Плотина довольно крепкая. Водяные желоба пригодны к использованию. А вот ремень передачи ему не понравился. На это Хуттунен ответил, что еще весной заказал новый, для зернового жернова. Он лежал на станции, осталось только заплатить по счету.
— Я в мельницах не разбираюсь, — ответил Хаппола. — Но жернова для крупы показались мне новее, чем для зерна. А ты знаешь, что на крупу сейчас спроса нет.
— Зерновые жернова тебе еще годы прослужат, — уверял Хуттунен.
— Но больше всего мне не понравилось, что нижние бревна почти все сгнили, — продолжал Хаппола. — С южной стороны как минимум три придется менять. И в желобах. Я поковырял их ножом, лезвие вот досюда вошло, хоть и левой рукой бил, — сказал Хаппола и показал, насколько вошел нож.
Хуттунен согласился, что несколько бревен в желобах придется поменять. Мельница же построена на сваях, поменять в ней несколько бревен дело не хитрое.
— Поднять домкратом, выбить старые, поставить новые и снова опустить на сваи, делов-то. Плотник за день — за два управится.
— Да, но цена будет ниже. И учти, мне вся мельница не нужна, зерновой бизнес — не моя сфера, — ответил Хаппола.
Хаппола все-таки предложил свою цену. Деньги небольшие, на них можно было купить разве что маленький домик или пару-тройку рабочих лошадей с упряжью и телегами. Пришлось согласиться — здесь, в болотах, лучших предложений ждать не приходилось. По рукам, половина дела сделана.
Хаппола обещал прислать деньги сразу, как получит бумаги на свое имя.
— У меня в Кеми есть знакомый нотариус. С долгами осталось только выяснить, но я тебе доверяю, не будем тратить время, — решил Хаппола, довольный тем, что покупает первую в своей жизни мельницу.
Заговорили о больнице. Хуттунен все выспрашивал, как Хапполе удалось сбежать. Тот нахмурился.
— Чертова психушка, сколько лет жизни угрохал впустую! Последние пять лет вообще просто так провалялся.
Хаппола рассказал, что когда наступил тот самый день — десять лет с начала болезни, он пошел к врачу и сказал, что уже полностью здоров. Вначале его и слушать не хотели, но потом, когда Хаппола рассказал про свою двойную жизнь в городе, ему наконец-то поверили. Пришлось докторам признать его здоровым. Но на волю не выпустили, поставили условие.
— Эти черти позвали больничного завхоза, лучше не придумали. Тот сказал, что здоровым не полагается бесплатное содержание, и сунул мне под нос счет за пять последних лет. Сказал, что если не заплачу, не выпустят. Меня засунули в одноместную палату вроде камер для буйных и пригрозили надеть смирительную рубашку, если не расплачусь.
Хаппола требовал объяснений, по какому праву у него вымогали деньги за еду и содержание за пять лет, на что ему ответили, что с него бы взяли и за все десять, но за давностью срока могут только за пять. Пришлось Хапполе раскошелиться за все больничные удовольствия.
— Ловко они этот счет закатали. Завхоз оказался жадный малый. За еду влепил чуть ли не ресторанные цены, с обедом и ужином, плюс какие-то расходы на обслуживание. И аренда! Как будто пять лет в гостинице провел. За все эти радости надо было расплачиваться на месте. Как только я переступил порог больницы, сразу понес счет адвокату, так что зимой мы с ними рассчитаемся. А тогда надо было платить, я и заплатил.
Хаппола злился. Он напомнил Хуттунену, какой едой они питались в больнице.
— Я эту кашу десять лет жрал. Тебе она не понравилась, а я жрал, и, черт возьми, во что мне это встало!
— Да, харчи не ахти какие, — согласился Хуттунен.
Он вспомнил ежедневный больничный рацион: овсяную кашу из кормовых зерен, с комками и ошметками. Ее почему-то всегда приносили холодной.
— Вот так нашего брата в госучреждениях разувают, — жаловался Хаппола. — Хорошо, что Корея еще воюет. Я вон уже продал шестнадцать гектаров Кийминского леса. Этими деньгами с больницей и расплатился, а на то, что осталось, тебя выручу с мельницей. У меня в Кайани есть на нее покупатель, не простаивать же ей.
Хуттунен поинтересовался, как там их соседи по палате.
— Как всегда, — тряхнул головой Хаппола. — Только Кряхтинен помер в начале июля. Тот, что с утра до вечера сидел в углу, нахмурив лоб. Взял однажды вечером и помер — свалился в угол и отдал концы. Вместо него поселили дурака повеселей — тот ржет по любому поводу. А тощего помнишь? Бедняга тяжело переживал, что ты сбежал. Несколько недель все меня спрашивал, когда ты вернешься. Базарную уборщицу перевели на женскую половину. А как она стала там на них орать, сумасшедшие тетки взяли и вздули ее хорошенько. Ее с переломом ноги отправили в Дом милосердия. Наши бабы хорошо постарались, ее теперь, дай бог, только к Рождеству выпишут. А нам прислали новую уборщицу, мужика. Лентяй. Этот хоть молчит, но ни черта не делает.
— А врач?
Хаппола ответил, что врач по-прежнему протирает очки.
