Маргарита Южина - Ищи ветра в поле
«Не было там никаких пингвинов, откуда бы им там взяться? – размышляла Люся, валяясь в палате. – А вот ты, дружок, похоже, никуда не отлучался, все время был там, если четко знаешь, что было вечером. И всю ночь ты был вместе со студентами, если вместе песни горланили. Конечно, это еще нужно проверить, но что-то подсказывает, что все было так, как говоришь. По всему видно, бабусек убирал кто-то другой».
Сегодня уже к Данилову заходить было неудобно, журналист мог заподозрить что-то неладное, поэтому можно с чистым сердцем собираться домой. Вместе с Василисой они обсудят, что еще надо выудить из Юрия Андреевича, и завтра с утра можно будет уже в последний раз заявиться в больницу, чтобы «поболтать» с Даниловым. Люся дождалась, пока у врачей кончится рабочее время, и подошла к медсестричке Вале.
– Валюша, я посплю сегодня дома, хорошо? Обещаю не есть ничего острого, соленого, а также не пить, не курить и не колоться наркотиками.
– Ловлю на слове, – хихикнула смешливая Валя и напомнила: – Только завтра к восьми, не опаздывайте, а то мне попадет.
Клятвенно заверив девушку в своей дисциплинированности, Люся быстро переоделась и заглянула в палату.
– Девочки, сегодня ночуйте без меня. Не скучайте, утром буду.
Ничто так не радует душу, как стены родного дома. Люся хоть и отсутствовала всего одну ночь, но успела соскучиться.
– Финичка, солнышко мое! – схватила она кота, едва переступив порог. – Как ты похудел, несчастная киска! Васенька тебя не кормила? Нет, ты так по мне тосковал, да? А Вася не похудела от тоски? Где у нас Василиса?
Вася вымыла всю квартиру, вычистила ковры и даже протерла окна. Теперь же, сломленная тяжелой работой, она сопела на диване, забыв про все на свете. Люся, пошарив в холодильнике и не обнаружив ничего съестного, тихо выскользнула за дверь. Решив на ночь не сильно наедаться, она прикупила только две здоровые, как колеса, пиццы, булочек и пачку молока. Пиццу дома сразу же засунула в духовку, и через две минуты по комнате пополз запах чеснока, сыра и разогретых сосисок. На Василису запахи действовали лучше, чем самые новомодные будильники, и она тут же возникла в дверях кухни.
– О, пицца! – обрадовалась подруга здоровенным лепешкам, не обращая внимания на Люсю.
– Между прочим, пицца не сама к нам заявилась. Могла бы и порадоваться любимой подруге! – обиделась Людмила Ефимовна.
– Люсенька, ты не представляешь, как я рада, – сонно пробормотала Василиса и уселась за стол. К концу ужина она окончательно проснулась, и теперь можно было делиться новостями.
Василиса передала все, о чем они беседовали с сыном, а Люся, в свою очередь, рассказала, как проходило знакомство с журналистом. Из беседы пришлось сделать вывод: Данилов женщин не убивал.
– Но тогда почему все его отъезды обязательно связаны с преступлениями?
– Может, он кому-то мог помешать их совершать? – предполагала Люся.
– Помешать мог каждый – ты, я, сосед по лестничной клетке, обычный прохожий. Все. Но выбирают именно время командировок Данилова.
– Тогда получается, что он что-то знает или догадывается.
– Придется тебе завтра попробовать его еще потрясти. Только осторожненько, как лампочку. Иначе можно попросту спугнуть.
До глубокой ночи подруги придумывали план, как заставить разговориться Юрия Андреевича. Легли, когда за окном уже брезжил рассвет. Конечно, Люся проспала. В больницу к началу рабочего дня опаздывала. Только представив себе, что ей придется выслушать, возвращаться туда совсем расхотелось.
– Надо, Люсенька, езжай. И что ты расстраиваешься? Только с Даниловым переговоришь – и вернешься домой, больше тебе там делать нечего, – не открывая глаз, успокаивала подругу Василиса.
Люся завистливо взглянула на разнежившуюся подругу, с глубочайшим вздохом оглянулась на постель и отправилась на автобусную остановку. Стрелки часов показывали десять, когда она подходила к своей палате. Люся придумала уже целую речь, чтобы отбиваться от справедливого гнева медсестер, но произнести ее Люсе не пришлось. Из палаты то и дело выбегали врачи, какие-то люди в серых костюмах, туда-сюда сновали притихшие медсестры, и обстановка была непонятная и удручающая. В коридоре за столиком сидела заплаканная Валя и сморкалась в огромный, как наволочка, платок.
– Валюша, это меня потеряли, да? Ты не переживай, я сейчас сама объясню этим людям…
– У нас Татьяна Ивановна умерла… Отравила-а-ась, – снова навзрыд заревела девушка.
– Татьяна Ивановна? Танечка? Как же так? Я вчера с ней прощалась, она была такой веселой… Она совсем не собиралась травиться, – опешила Люся.
– Табле-е-еткой, – сквозь рыдания проговорила Валя и больше ничего не могла сказать.
Люся вошла в палату. Теперь Танина постель была скручена вместе с матрасом, на голой сетке сидел лысоватый мужчина и о чем-то беседовал с Ниной Федоровной, единственной свидетельницей.
– Вам, женщина, что? – подскочил к Люсе паренек в сером коротковатом пиджачке.
– У меня здесь вещи. Я в этой палате лежу. Только домой на ночь уезжала, производственные дела требовали, – робко топталась на пороге палаты Люся, прислушиваясь, о чем беседует этот лысый.
– Хорошо, посидите, мы с вами тоже побеседуем, – позволил парнишка и достал из папки чистый лист.
Однако очередь до беседы тянулась долго. Отпустив Нину Федоровну, лысоватый подозвал Валю и уже в который раз стал засыпать ее вопросами. Нина Федоровна вышла из палаты, и Люся поспешила за ней.
– Что стряслось?
– Ой, Люсенька, такое несчастье! Вы себе не представляете!
Вечером, после ухода Людмилы Ефимовны, к Тане снова приехал муж, и она выскочила к нему в больничный двор. Погода в начале июня стояла замечательная, острыми заболеваниями Татьяна не страдала, поэтому такие прогулки не возбранялись. Вернулась Танечка слегка огорченной – муж опять не внял ее просьбам и вместо того, чтобы купить жене новую машину, устроил зимний сад.
– Ну и на фига ему сад, когда мне в люди выехать не в чем? – негодовала молодая женщина.
Понятное дело, ее уже совсем не развлекали телевизионные программы, и даже политическое обозрение не действовало как снотворное. В коридоре, возле каждой палаты, на тумбочке лежала картонка, расчерченная на квадратики. В каждый квадратик была вписана фамилия больного, и туда же выкладывались таблетки, которые этому больному следовало принимать. Димедрол из своей клеточки Танечка уже выпила, но уснуть не могла. Люсе на ночь тоже давали таблеточку успокоительного, но она ушла ночевать домой и в лекарстве не нуждалась. Танечка позаимствовала ее пилюлю, улеглась в кровать и сунула таблетку в рот. Когда Нина Федоровна оторвалась от экрана, женщина уже спала, свесив руку. Чтобы не будить соседку, Нина Федоровна потихоньку выключила свет и вскоре уснула. Разбудил ее дикий крик. Валечка, которая приходила делать Татьяне в семь утра уколы, обнаружила женщину мертвой. Конечно же, сразу вызвали милицию, будут разбираться, а сейчас допрашивали всех, кто может внести хоть какую-то ясность.
– Я не знаю, как вы, Люсенька, но я срочно отбываю домой. Бог с ними, с болячками, с моими-то можно прожить, а вот со здоровьем не всякому удается, – объявила Нина Федоровна, затягиваясь сигаретой.
– Я тоже здесь не останусь, – решительно заявила Люся и побежала к лысому мужчине, который все еще терзал вопросами медсестру. – Скажите, а меня скоро допрашивать будут?
– Женщина, не мешайте работать, – взвился следователь.
– Вас вызовут, когда понадобитесь, – свысока бросил ей парнишка в коротком пиджачке.
Люся фыркнула, оглядела свою тумбочку и решила ничего с собой не забирать. Однако оставалась целая сумка продуктов, которую домой тащить тоже не хотелось.
– У вас здесь есть одинокие старушки, к которым родственники не приезжают? – спросила она у пожилой женщины, таскавшей за собой ведро с тряпкой.
– А как же. Вон на первом этаже и стариков и старух полным полно, и ни одна душа к ним неделями не заявляется. Очерствел народ. Выщелкнут из родителей самое семечко, а потом их как шелуху выбрасывают.
– Вот, возьмите, там продукты. Можете и себе взять, и с больными поделиться, – брякнула на пол тяжеленный баул Люся. – Вам куда отнести?
Старушка засуетилась, а потом толкнула дверь в маленькую комнатушку с ведрами и швабрами.
– А чего сама-то не ешь?
– Домой ухожу, с собой тащить не хочется, а оставлять в палате – плохая примета, обязательно вернешься.
– А чего уходишь? Вылечилась? – спрашивала старушка, освобождая сумку.
– Дома долечусь. Соседка моя по палате сегодня скончалась, не могу больше здесь оставаться.
– Ой, это Щеткина-то, Татьяна Ивановна? И не говори, – выпрямилась санитарка и, прикрыв поплотнее дверь, доверительно зашептала: – Наши-то говорят, таблеткой какой-то отравилась. Уж кто эту таблетку ей подсунул, неизвестно, но Валюшке достанется. Щеткин утром-то приезжал, мужик умершей этой, такой грозный, что ты! Велел виноватого в неделю сыскать, иначе, кричал, всех живьем зароет. Видно, шибко любил жену-то, сердешный. Его потом наш врач Семен Степаныч сам каплями отпаивал, мужику-то с сердцем неважно стало. Вот ить как. А ты беги отседова, ежли не сильно болеешь, так чего средь заразы-то? Иди-ка, вот этой лесенкой, тут тебя никто не остановит.
