Ольга Степнова - Изумрудные зубки
Инга никогда не шутила. Отчасти из-за этого ее качества он воспользовался тогда этим случаем – ссорой, и попытался навсегда вычеркнуть подругу детства из своей жизни.
Он всегда знал, что она сумасшедшая. И удивлялся, почему никто, кроме него об этом не догадывается. Или она была сумасшедшей только с ним, для него, в рамках той дурацкой игры, которую они затеяли а раннем детстве, будучи соседями по подъезду, а потом заигрались до семнадцати лет?.. Глебу уже надоела эта игра с какими-то идиотскими правилами, да и переехали они с мамой и бабушкой из этого дома, но Инга все звонила и приходила, и лезла со своей придуманной в детстве «страной», и тем, что он «принц», а она, соответственно – «принцесса», и что у них любовь по гроб жизни и всякая такая мура.
Нет, конечно, он воспользовался «правом первой ночи». Какой дурак им не воспользуется, особенно, если тебе только шестнадцать, прыщи на носу отравляют существование, телосложение как у Буратино, и настоящие женщины на тебя даже не смотрят? Воспользовавшись этим правом, он, конечно же, не имел в виду, что она будет первой и единственной женщиной в его жизни.
Зато это имела в виду она.
От Инги стало душно, невозможно, невыносимо жить. Она лезла во все щели, двери, окна его жизни, забивала легкие, уши, глаза, как забивает их сейчас этот горячий, удушливый жар.
Глеб снял рубашку и бросил ее в компанию к остальным шмоткам.
Конечно, он мечтал тогда избавиться от нее. И от дурацкой игры во вселенскую большую любовь.
Он намеренно опоздал тогда на свидание, потому что знал, она всерьез и надолго обидится. Шел моросящий, противный дождь, он сидел дома, пил глинтвейн, сваренный бабкой «от горла» и злорадствовал: она промокнет, устанет, уйдет, и может, наконец, отлипнет от него, как под действием пара отлипает жвачка, прицепившаяся к подошве ботинка.
Он приехал к заветной скамейке, только когда дождь кончился. Инга была в ярости. Она выкрикнула ему что-то обидное, вскочила в троллейбус и уехала. Он думал, все, расплевались, но она позвонила потом, нарвалась на бабку, и бабка, следуя «цэу», которое он дал, сказала, что он уехал к тетке в Алушту. Тетки в Алуште, разумеется, никакой не было, но ему казалось это изысканным и небанальным «уехать к тетке в Алушту».
Детская, глупая по сути история. Ну кто не избавлялся таким образом от надоевших девиц? Потом, правда, спустя некоторое время, когда у него был суровый пробел в женском вопросе, он звякнул все-таки Инге, но напоролся на ее маму и та сказала ему, что «для тебя она умерла».
Про могилу он, конечно, Инге наплел с перепугу. Кто ее знает, дуру, как она собирается ему отомстить. Она теперь другая, новая – бесстрастная и красивая как манекен в освещенной витрине бутика. Только все равно чокнутая, к доктору не ходи.
Откуда она взялась? Почему опять к нему прицепилась? Про какие камни и диск твердит длинноволосый урод в кожаных джинсах? Что за дрянью его обкололи, от которой почти не болит разбитая голова и под действием которой он в беспамятстве рассказал какую-то «правду»?
Глеб снял брюки и остался в одних трусах. Дышать было больно.
Никогда в жизни он не пойдет в сауну. Впрочем, он никогда и не ходил – не понимал, какое удовольствие потеть в тесной парилке большой толпой.
Прежде чем его повели сюда, длинноволосый урод снова спросил его: «Где камни?» Естественно, Глеб ответил: «Какие камни?» Тогда урод заорал: «Где диск?!» Само собой, Глеб спросил: «Какой еще диск?»
– Ну, тогда действительно в баню его! – приказал урод. – Пусть вспоминает!
Интересно, долго ли он выдержит этот жар? С самого детства считалось, что у него слабое сердце. С чего ради сделали такой вывод мама и бабушка, он не знал, но привык считать, что сердце у него действительно слабое.
Сознание поплыло, рана на голове размокла и, кажется, из нее снова стала сочиться кровь. Глебу стало жалко себя. Жалко, хоть плачь! Только слез никаких не было, вся влага выпарилась из организма.
И тут он вспомнил.
Несколько дней назад к нему в редакционном буфете за столик подсел Игнатьев. Особой симпатии между ними никогда не было, они не делились проблемами, только кивали равнодушно друг другу через стеклянную перегородку.
А тут вдруг Игнатьев подсел к нему с подносом, заставленным всякой калорийной дребеденью и пока ее ел, выплеснул на Глеба массу странной, ненужной, информации: и теща его задолбала, требует ежевечернего присутствия на скучных семейных чаепитиях, и собака-то, доберманша чистых кровей, сорвалась с поводка, два дня блудила, вчера вернулась домой и теперь ужас кого нарожает, и жена требует от него переезда в трехкомнатную квартиру, (а денег кто даст бедному журналисту?), и в школу нужно тащить очередной взнос на ремонт класса, туалетов и еще черт знает чего, а еще в машине бензонасос полетел, а еще Валька-секретарша ему на сегодняшний вечер отставку дала, потому что якобы муж у нее из командировки вернулся...
Глеб никогда никому в жизни не служил жилеткой, но тут вдруг словил кайф от того, что у белобрысого, накачанного, с виду благополучного Игнатьева столько мелких, раздражающих неприятностей, а у него, Глеба – ни тещи-зануды, ни суки-собаки, ни детей-спиногрызов, ни машины, у которой вечно что-то «летит»; а жена его никогда ничего не «требует», а любовницы никогда не дают «отставку», потому что у этих любовниц, как правило, нет мужей.
Короче, «если у вас нет собаки, ее не отравит сосед»...
Глеб слушал и слушал Игнатьева, несмотря на то, что давно допил свой кофе и съел десерт. Он слушал и наслаждался тем, что есть в мире обстоятельства, способные отравить жизнь таких крепких, накачанных парней с квадратными подбородками и огромными кулаками. Он вдруг понял, что это очень любопытно – выслушивать беды других людей и осознавать, что у тебя этих бед нет. Он заказал еще кофе и еще кусок торта с фруктами, и снова кивал, и цыкал, и качал головой.
Игнатьев вдруг прекратил излияния и без перехода спросил:
– Слушай, у тебя ювелир есть знакомый?
Глеб растерялся.
– Н-нет. Кажется, нет. Впрочем, я могу спросить у мамы, или у бабушки. – Глебу вдруг стало неудобно за то, что у него нет знакомого ювелира.
– Спроси, а? – заговорщицки подмигнул Игнатьев. – Тут такое дело, камни проверить надо – лажа, или что стоящее. – Он вытащил из кармана три крупных коричневатых камня, поиграл ими в руке и спрятал обратно. – Только, чтобы он не очень болтливый был, ювелир этот, – добавил Игнатьев.
На следующий день Глеб имел телефон «неболтливого» ювелира. Его дала приятельница мамаши – большая любительница дорогих украшений. Он позвонил ей, обрисовал проблему и она продиктовала ему телефон. Глеб забил номер в сотовый и чуть было не забыл про него, но в буфете к нему опять прицепился Игнатьев.
– Узнал? – шепотом спросил он.
– Узнал. – Глеб достал мобильный и хотел продиктовать телефон, но Игнатьев вдруг схватил его заговорщицки за руку и затараторил:
– Слушай, времени совсем нет! Теща дома ремонт затеяла, сын заболел ангиной, жена поедом ест, что дома мало бываю, а Овечкин по горло завалил работой. Может, сгоняешь к этому мастеру сам с камнями, пусть оценит. Если они что-то стоят, десять процентов себе заберешь, а?! – Игнатьев заискивающе заглянул Глебу в глаза.
– Дим, у меня тоже времени не так, чтобы очень... – Глеб растерялся. Не в его привычках было решать чужие проблемы, то тут маячили какие-то мифические десять процентов, а денег Глебу всегда не хватало.
– Тридцать, – щедро добавил Игнатьев. – Тридцать процентов твои! – Он быстро сунул Афанасьеву тяжелый бумажный сверток и умчался, словно его крапивой по пяткам хлестали, – не доев горку слипшихся пельменей и оставив нетронутым чай.
– Откуда камни-то? – попытался докричаться до Игнатьева Глеб, но того и след простыл.
У тарелки с пельменями Глеб заметил конверт с компьютерным диском. На конверте фломастером было нарисовано красное сердце, пронзенное красной стрелой. «Забыл», – решил Глеб и положил диск в карман.
До ювелира он так и не успел добраться. Телефон мастера долгое время был недоступен. Глеб сунул камни в ящик своего рабочего стола. Чтобы они не катались по ящику, он прилепил сверток на двусторонний скотч. Он совсем не задумывался над тем, что это были за камни, выглядели они невзрачно, и похоже, Игнатьев сильно преувеличил, предположив, что они могут что-то там стоить. Диск он Игнатьеву тоже забыл отдать. Так получилось, что на работе они пару дней почти не пересекались. Конечно, Глеб из любопытства попытался посмотреть, что на диске, но тот оказался запаролен. Потеряв к нему интерес, Глеб сунул диск в стол, в компанию к невзрачным камням.
– Вспомнил!! – заорал Глеб, подавился горячим воздухом и закашлялся. В темноте он нашел дорогу к двери, забарабанил по ее деревянной поверхности кулаками, ногами, даже всем телом забился, как истеричная барышня.
