Фаина Раевская - Фонарь под третий глаз
— Знаешь, Славка, — наконец заговорила Маня, — будем придерживаться первоначального плана. Какая нам разница, есть копье или нет…
— Я б тебе сказала, какая разница, да воспитание не позволяет! — отчего-то разозлилась я. — Какого плана, Мань? Мы ведь хотели через Чалдона на Валета выйти. Теперь к Чалдону нам соваться не с руки — завалит как пить дать. А как самим искать Валета, я не знаю. Это первое. Теперь второе. Игнат. Хотели ему во всем покаяться да копье предъявить — в качестве вещественного доказательства. И что теперь? В чем каяться?
— А тебе только бы каяться, ну, чисто Мария Мандарина…
— Магдалина…
— Без разницы. Только Игнат — не господь бог и грехи отпускать не намерен. Скорее наоборот: взгреет нас хорошенько, а потом посадит. Хорошо, если под домашний арест. Но поскольку наши с тобой дома, как ты сама сказала, уже не наши крепости, то небольшая, но уютная камера подойдет как нельзя лучше. Да и Игнату так будет спокойнее.
— Все это так, — кисло возразила я на пламенную речь подруги. — Однако ты не можешь не признать, что от первоначального плана остался только пшик.
— Как это — пшик?! А сотрудники хранилища? А генерал? Он один дорогого стоит… Ты, Славка, не расслабляйся, воздухом чистым подыши, глядишь, и хандрить перестанешь. А насчет Игната я так скажу: не в чем нам перед ним каяться, вот так! Нет копья — нет дела. Все! И больше об этом даже не думаем. Оно и к лучшему, что дело так обернулось…
Продолжая что-то невнятно рокотать под нос, Маруська пошла готовить себе завтрак, оставив меня наедине с воробьями. Они уже выкупались и теперь радостно щебетали в кустах сирени.
В словах Маньки, несомненно, имелось что-то разумное. От назойливого внимания Карловича мы избавились, за что спасибо большое Чалдону с его товарищами. Конечно, они теперь сами заинтересовались нашими персонами, но отсюда, с лона природы, этот факт не казался очень уж пугающим.
Вернулась Маруся. В одной руке она держала кружку с кофе, в другой — блокнот, а в зубах сжимала пакет с баранками.
— Шмотры, тут адреша шотрудников, — прошамкала она. — Вожми же пакет! Да, так вот. Здесь адреса. Подумай, кому мы нанесем визит в первую очередь.
Я послушно открыла блокнот. Каюсь, в настоящее время я пребывала в состоянии небольшой депрессии, поэтому легко признала за Манькой право руководящей роли. На некоторое время, разумеется.
Список работников хранилища состоял всего из трех человек. У Любови Александровны Корниловой, заведующей хранилищем, я уже была. Едва ли она лично замешана в краже. Думаю, она даже не верит в причастность Сергея к ограблению. Несчастной женщине и в голову не приходит, что ее горячо любимый сынуля снял слепок с ее личных ключей от хранилища. Хм… А это, пожалуй, можно поставить под сомнение. Когда я была у Корниловой, преследовала совсем иные цели: нужно было кое-что узнать о ее сыне. Мне даже в голову не пришло, что Сергей мог быть частым гостем на работе у матери, и в принципе у него была возможность снять слепок с чьих угодно ключей. Кроме того, профессор говорил, что никаких следов взлома не обнаружили, а сейф открыт. Код знали четыре человека: сам профессор, Любовь Александровна и еще двое. Могу заявить со стопроцентной уверенностью — в краже замешан кто-то из служащих хранилища. Профессор исключается. Любовь Александровна тоже. Остается гражданка Попова и некто Онищенко. Сегодня мы съездим к господину Онищенко Константину Макаровичу. Тем более этот господин живет в Люберцах, а это от места нашего нынешнего пребывания совсем рядом.
Приняв решение, я перевела взгляд на подружку. Она пила кофе, счастливо жмурясь, подрыгивала ногами и время от времени косилась в мою сторону.
— Ну, что? — довольно спросила она, заметив, как я оживилась. — Ох, Славка, как же мне нравится смотреть на тебя, когда ты думаешь! Лицо сразу такое одухотворенное делается, ну чисто секс… как ее… мадонна!
— Сикстинская, Мань. Кажется, пора заняться повышением твоего культурного уровня…
— В музей пойдем? — оживилась подруга. — Дело! Только, чур, в Исторический. Что-то меня на историю нынче потянуло.
— На приключения тебя потянуло, а не на историю, — проворчала я. — В музей не поедем. Там, наверное, суета страшная: менты, эксперты, австрийцы. Все волнуются, ищут чего-то… Нам туда соваться не с руки, мало ли что… Мы так поступим: раз судьбой нам уготовано это благословенное место жительства на ближайшие несколько дней, — я обвела взглядом участок, — мы сейчас наведем здесь порядок, а вечером, когда сотрудники музея разбредутся по домам, навестим некоего Константина Макаровича Онищенко. В Люберцах он живет, совсем рядом.
Весь день мы с Манькой мыли, чистили, убирали, наводили порядок, — словом, обустраивали быт с максимально возможным комфортом. Я съездила в поселковый магазин и на местный рынок, так что с продуктами у нас теперь все было в порядке.
Маруськина приятельница, хозяйка дачи, позвонила, поинтересовалась, как мы устроились, и посоветовала чувствовать себя как дома. Пару раз мне звонил Шурка, спрашивал, где мы и не нужно ли нам чего-нибудь. Уже прощаясь, начальник неожиданно «вспомнил»:
— Да, Ярослава, тут к тебе приятель какой-то заходил.
— Какой еще приятель? — вздрогнула я.
— Ну, а я-то откуда знаю?! — раздраженно бросил Шурик. — Не представился, знаешь ли. Явился, спросил, где ты, и ушел. Ты прекращай это дело, слышишь? Пусть твои дружки к тебе домой ходят, а не на работу. Развела, понимаешь, балаган в офисе…
Ясно, Шурка не в духе. Наверное, клиент не прет, вот шеф и цепляется за что ни попадя. Никакие друзья-подруги никогда ко мне в офис не приходили, если, конечно, не желали приобрести путевку на какой-нибудь курорт. Поэтому сообщение начальника о неожиданном госте повергло меня в легкий трепет. Перебив недовольное бурчание Шурки, я взволнованно спросила:
— Как он выглядел?
— Я здесь не для того сижу, чтобы твоих ухажеров рассматривать! — окончательно вышел из себя Шурка и отключился.
Боюсь, сегодня моим коллегам придется нелегко. Чтобы выяснить личность таинственного незнакомца, я позвонила Катерине. Голос у Катьки был какой-то пришибленно-испуганный. Видать, гнев начальника уже успел обрушиться на головы наших девчонок.
Через пять минут я получила точное описание лжеприятеля и головную боль в придачу, потому что все приметы указывали на одного из чалдоновцев. Насколько помню, товарищи называли его Жбан.
— Ну вот, началось, — пожаловалась я белому облачку, похожему на пуделя.
— Чего? — это оживилась Маруська, а не пудель-облако.
— Чалдоновец приходил ко мне на работу. Судя по описаниям Катьки, это был Жбан.
— Быстро работают ребятки! Молодцы!
Казалось, Манька искренне радовалась активности бандитов. Меня это насторожило.
— Что это тебя так веселит, интересно? — подозрительно прищурилась я.
— Приятно иметь дело с достойным противником. Да ты не волнуйся, Славик, — миролюбиво произнесла подруга. — Все равно нас здесь не найдут. И потом, какими бы шустрыми и умными чалдоновцы ни были, мы все равно их переиграем. Мозгов-то у нас с тобой поболе будет!
— Уверенность — это хорошо. Если, конечно, она не перерастает в самоуверенность, — вздохнула я.
Мы еще немного поработали, но уже как-то вяло и без прежнего энтузиазма. Мне не давал покоя визит Жбана, а Манька… Она вообще ленива от природы и при любом удобном и неудобном случае старается увильнуть от работы. В конце концов я отправила подругу готовить обед, а сама уселась на кухне и принялась вдохновенно руководить процессом. Маня ужасно злилась и из-за вредности характера все делала наоборот. Результат — подгоревшее мясо, пересоленный салат. Хорошо, что сок нельзя испортить, а то подружка с успехом сгубила бы и его.
— Ну, я наелась, — сообщила Маруська, поглаживая себя по животу. — Славик, ехать-то не пора еще? А то я с удовольствием прилягу.
— Я тебе прилягу! Расслабилась совсем на природе. Давай-ка уберем все да поедем к господину Онищенко…
Октябрьский проспект, где проживал вышеупомянутый господин, являлся центральной улицей Люберец, поэтому нам не пришлось долго искать нужный дом.
Константин Макарович обосновался в обычной пятиэтажке из серого кирпича. Небольшой дворик, беспорядочно засаженный чахлыми деревцами и еще какими-то неопознанными кустиками, тоже безжизненными, жил своей обычной жизнью. В куче песка, символизирующей песочницу, сосредоточенно ковырялись карапузы, за которыми зорко следили две старушки, сидящие тут же, на покосившейся скамейке. Три мужика, шатаясь и громко переговариваясь, шли в направлении коммерческого ларька. Кошки гоняли голубей, собаки — кошек, в общем, жизнь текла точно так же, как и в любом другом дворе, и наше появление ничуть ее не нарушило. Если, конечно, не считать тех самых трех мужиков, с чувством обматеривших всех, «кто ездит тут на своих драндулетах». Мой «Фиат» — вовсе не драндулет, но спорить с нетрезвыми аборигенами я не стала: троица явно недобрала градусов, оттого находилась в агрессивном состоянии.
