Наталья Александрова - Теща Франкенштейна
– А я больше люблю про паровоз! – недовольным голосом проговорил толстый старик с лысым шишковатым черепом.
– Пашенька, ну нельзя же каждый раз петь одну и ту же песенку! – наставительно проговорила женщина и снова повернулась к своему инструменту.
– Спой нам песню, перепелка, перепелочка… – затянула она неестественно бодрым голосом, – раз иголка, два иголка, будет елочка… раз дощечка, два дощечка, будет лесенка…
Неожиданно ко мне подсел тот представительный седовласый старик, на которого я обратила внимание, войдя в комнату.
– Можно, я с вами немного посижу? – прошептал он заговорщицким тоном. – Знаете, здесь так редко встретишь молодую женщину…
– Ну как же, вот Марина Андреевна у вас тоже молодая, – я кивнула на женщину за фортепьяно.
– Вобла сушеная! – проворчал старик. – Ворона на заборе! И вообще, она не видит во мне мужчину! Она видит во мне только пациента!
Я на всякий случай немного отодвинулась.
Марина тем временем жизнерадостно распевала:
– Раз словечко, два словечко, будет песенка…
– А выпить немножко не хотите? – прошептал общительный старец. – У меня фляжка есть, а в ней – коньяк, французский… мне иногда Элеонора приносит…
– Элеонора? – Я с интересом покосилась на соседа. – Кто такая Элеонора? Кто-то из персонала?
– Ну да! С этими не договоришься! – Он вздохнул. – Элеонора – моя старинная приятельница… ну, вы меня понимаете! – И он принял нарочито скромный вид, с каким большинство мужчин за рюмкой водки повествуют о своих любовных похождениях.
– А вы говорите, что редко видите молодых женщин! – проговорила я насмешливо.
– А кто вам сказал, что Элеонора молодая? Я же говорю – она моя старинная приятельница! И потом, она может приходить сюда очень редко, только когда Никодим, ее муж, в командировке! Он у нее ужасно ревнивый! Настоящий Отелло…
– Валя Семирадский! – строго проговорила Марина Андреевна, прервав пение. – Прекрати приставать к посетительницам! Я лишу тебя сладкого! А вы, Паша и Саша, думаете, я не вижу, что вы играете в преферанс? Если будете плохо себя вести, я вас рассажу!
Старик с шишковатым черепом испуганно спрятал в карман засаленную колоду карт.
– И я, кажется, предупреждала всех, что не потерплю в группе спиртные напитки! Нет, ну как дети! – И Марина Андреевна сокрушенно развела руками.
– Ну вот, видите, как к нам здесь относятся? – вздохнул мой сосед. – Кстати, позвольте представиться – Валентин Евгеньевич Семирадский, доктор наук, член-корреспондент Академии наук…
– Да что вы говорите! – На этот раз я взглянула на него с уважением. – Как же вы здесь оказались?
– Это все Антонина… – Он снова вздохнул и опустил плечи.
– Что, еще одна старинная приятельница?
– Да что вы?! Я бы с такой, как Антонина, никогда и ни за что… даже под страхом смерти! – На лице Валентина Евгеньевича проступило омерзение. – Антонина – это моя невестка! Ей, видите ли, надоело ждать, когда все произойдет естественным путем…
Он замолчал, и мне пришлось напомнить о своем существовании:
– Что произойдет?
Валентин Евгеньевич покосился на меня и мрачно проговорил:
– Неужели непонятно? Ей надоело дожидаться наследства. Ну, вы понимаете – профессорская квартира, академическая дача… А я все никак не хотел вести себя соответственно возрасту – заниматься тем, чем занимается большинство моих сверстников, – инфаркт, инсульт, гражданская панихида, некролог в центральных газетах, могила на Серафимовском кладбище… это, кстати, отсюда совсем рядом. Ну, она и решила немного поторопить события. Собрала консилиум из своих знакомых психиатров, ну, и они постановили, что в моем возрасте излишний интерес к жизни – это противоестественно, и упекли меня сюда…
– Какой ужас! – искренне воскликнула я. – Вы говорите, это ваша невестка? Но что же сын? Он спокойно смотрел на все это?
– Сын! – Валентин Евгеньевич пренебрежительно махнул рукой. – Этот подкаблучник делает все, что велит Антонина! Ему важно одно: чтобы его не тревожили и чтобы дали спокойно заниматься своей коллекцией… он, видите ли, филателист!
– Валя Семирадский! – строго прикрикнула на моего собеседника воспитательница. – Я ведь велела тебе не приставать к посетительнице! Сейчас же отсядь от нее!
Валентин Евгеньевич грустно развел руками и пересел на один из детских стульчиков.
– А сейчас, дорогие дети… то есть, прошу прощения, дорогие воспитанники, мы займемся рисованием. Все приготовили свои альбомы, взяли карандаши и посмотрели на этот букет…
Марина Андреевна поставила на пианино большой глиняный кувшин с букетом желтых нарциссов и, внимательно оглядев стариков, проговорила:
– Даю вам сорок минут, потом проверю! Кто нарисует лучше всех, получит к ужину дополнительный десерт.
Она убедилась, что все старики увлеченно зашуршали карандашами, и подсела ко мне.
– Вы хотите устроить в наш пансион кого-то из родственников? – проговорила она задушевно. – Это очень правильное решение! Вы подарите своему родственнику несколько лет прекрасной, наполненной жизни! Именно то, что мы называем «Солнечный закат»! Вы видите, что у нас здесь настоящая домашняя обстановка, очень хорошие бытовые условия, прекрасный уход, а самое главное – мы создаем для наших воспитанников живую, творческую обстановку. Они поют, рисуют, общаются, играют в развивающие игры…
– Развивающие игры? – переспросила я удивленно. – Мне кажется, в этом возрасте вряд ли уместно говорить о развитии…
– Ну, возможно, я не совсем удачно выразилась. Тем не менее они постоянно заняты, и у них нет времени на то, чтобы предаваться неприятным мыслям…
– Ну, вообще-то я здесь по другому поводу.
– По какому? – Марина Андреевна насторожилась. – Что, она опять написала жалобу? Не верьте, ни одному слову не верьте! Ей нечего делать, вот она и пишет во все инстанции! Не понимаю только двух вещей: как она умудряется передавать свои кляузы на волю… то есть за пределы нашего пансиона, и почему занятые люди тратят свое драгоценное время на проверку всей этой ерунды!.. только за прошлый год к нам приезжали три комиссии для проверки ее жалоб!
Вдруг одна из старушек тонко, противно завизжала:
– А-а! Марина Андреевна, он опять! Марина Андреевна, а Новиков отобрал у меня зеленый карандаш!
– Паша, Новиков! – строго проговорила воспитательница. – Сколько раз я тебе говорила – не отнимай у девочек карандаши!
– Да… – недовольно проворчал шишковатый, – а как прикажете нарисовать этот чертов букет без зеленого карандаша? Я убежденный реалист, а вы хотите, чтобы я на старости лет стал авангардистом? Не дождетесь! Я ни за что не отступлю от правды жизни! Не поступлюсь своими эстетическими принципами! Черт бы вас всех побрал!..
– И сколько тебе говорить – не смей выражаться! Хотя бы при девочках! Постыдись…
– Выражаться?! – Шишковатый расхохотался. – Да вы еще не слышали, как я выражаюсь! Если я начну… выражаться, у вас уши в трубочку свернутся, а с этой богадельни крышу снесет!
– Паша, Паша, прекрати сейчас же! – попыталась пристыдить старика Марина Андреевна. – Ведь ты же все-таки народный художник, лауреат Государственной премии…
Старик обиженно замолчал, а я удивленно спросила:
– Что, правда лауреат?
– Конечно, – кивнула воспитательница. – У нас вообще замечательный контингент, так что можете не сомневаться, привозите своего родственника… ах, ведь вы приехали по жалобе Новоселовой! – спохватилась она. – Ну, вы же видели – она удивительно склочная особа! Это она насчет карандашей… Она в прошлом – заслуженная учительница республики, так вбила себе в голову, что у нас неправильные методы воспитания контингента. Вот и пишет во все инстанции…
– Да я вовсе не по жалобе! – заверила я Марину Андреевну. – Я по поводу смерти вашего бывшего мужа Петра Кондратенко!
– Тише! – Марина Андреевна изменилась в лице и опасливо оглянулась на своих воспитанников. – Не нужно, чтобы они слышали! Они перестанут меня уважать!
Я подумала, что рассказ об убийстве внесет хоть какую-то свежую ноту в тоскливое пресное существование бывших академиков и творческих людей и добавит Марине Андреевне популярности, но промолчала – со своим уставом, как известно, в чужой монастырь не ходят.
Марина Андреевна, однако, была не столь простодушна, как Ирина, она поглядела на меня строго и потребовала предъявить документы. Я спокойно показала ей паспорт.
– И что? – Она недоуменно нахмурила брови. – Что мне с того, что вас зовут Василиса Селезнева?
– Просто хотела представиться, – я приветливо улыбнулась, – и задать вам несколько вопросов. Вы женщина неглупая, – польстила я, – не стану ходить с вами вокруг да около. Я представляю Любовь Кондратенко. Ее обвиняют в убийстве Петра, а я хочу доказать, что это не так, что она его не убивала.
