Олег Егоров - Девятый чин
— Оно и к лучшему, — морально поддержал его опытный инспектор. — Вдвоем вам групповуха корячится. Это по предварительному сговору. А так ты год от силы получишь. Может, и условным приговором отделаешься. Какой судья попадется.
— Какой судья попадется, — поделился Никита со своими сокамерниками. — Может, и условным отделаюсь. Вдвоем-то нам групповуха корячится.
Через сутки Никиту отпустили. Отпустили бы и раньше, да действительный водитель поливальной машины с горя запил. Как оказалось, на момент угона он сам покупал сигареты в дежурном ларьке, потому, к счастью Брусникина, успел запомнить «мерзавца-угонщика» в красной ветровке, но догнать уже не успел.
Впрочем, и без вышеизложенных подробностей рассказ Войтенко, услышанный им самим от наводившего справки автоинспектора, звучал как милицейский анекдот. Должно быть, и автоинспектор из Химок руководствовался желанием не столько получить у Войтенко дополнительную информацию на Брусникина, сколько поведать еще кому-либо о курьезном происшествии. Надо думать, весь город Химки уже отсмеялся.
— Да, — заметил Шолохов. — Человек определенно ходит по бритве. В другой раз его арестуют за кражу собственных анализов и впаяют четвертак с конфискацией. Это если хороший судья попадется. А что с Лыжником?
— Глухо, — помрачнел Кузьмич. — Бабками, адвокатами и депутатами защищен, как аллигатор в террариуме. Весь на виду, а стекло — непробиваемое. Проще Бастилию взять по второму разу. Так что, Андрей, нужна прямая улика.
— Будет, — убежденно ответил опер. — Будет, Кузьмич, прямая. Я ему стопудовый мешок детонаторов подброшу.
— Зря. — Следователь вытряхнул пепельницу в корзину для бумаг. — Глупо. Напрасный труд. Лыжник — лицо официальное. У него чуть ли не кабинет в Белом доме по соседству с раздоровским. Такую вонь их либеральная пресса поднимет — лет пять будем отделение проветривать. Прямая улика нужна, Шолохов. Прямая.
Опер к словам Кузьмича отнесся с пониманием. Да, в принципе, ничего другого ему и не оставалось.
С тех пор минуло более двух месяцев.
— Что по Лыжнику? — интересовался Кульмич время от времени.
— Навоз и ныне там, — мрачно отвечал Шолохов.
С басней Крылова из школьной программы Андрея связывали не самые приятные воспоминания. Перед выпускным экзаменом по устной литературе Андрей знал две басни: «Обоз» и «Квартет». На экзамене, увидав в билете знакомую фамилию баснописца, Андрей так вдохновился нечаянной удачей, что оба стихотворных произведения в голове его решительно перемешались.
— Однажды лебедь, рак и щука затеяли сыграть квартет, — бодро взялся декламировать Шолохов.
— А что у вас по математике, юноша? — бестактно перебил его седовласый педагог.
— При чем здесь математика? — растерялся Андрей.
— Видите ли, друг мой. — Педагог снял очки, близоруко прищурился и ославил Шолохова на всю школу. — Я, конечно, могу и обсчитаться, но, по моему глубокому убеждению, лебедь, рак и щука — это как максимум трио.
Между тем, по математике у Андрея всегда была твердая четверка, и потому он безошибочно складывал «висяки», накопившиеся в его делопроизводстве. Целую кипу их Андрей нес в архив, когда нос к носу столкнулся в коридоре со своим неуязвимым противником.
— Лыжник! — Скоросшиватели из рук Шолохова посыпались на пол.
— Где? — Бандит, затормозив, оглянулся.
Он был не сильно озадачен тем, что Малюта погнал его в знакомый участок. Как ни крути, а именно Лыжник отвечал перед уголовной общественностью за ее связи с правоохранительными органами. Многие участковые были им завербованы и регулярно поставляли информацию из опорных пунктов.
Лыжник, разумеется, помнил, что в январе его вызывали именно сюда и конкретно по убийству вконец «оборзевшего» Чалкина. Но свою явку Лыжник расценил как чистую формальность. Мало ли кого вызывали по данному убийству? Тем более что фирма Чалкина стояла под крышей Малюты и следователю не составило особого труда вычислить «смотрящего», опираясь на показания сотрудников той же фирмы.
По убеждению Лыжника, не закрытое, но «дохлое» это дело давно было заперто следователем в шкаф. Распространенная, между прочим, ошибка в среде беспечных уголовников. Очень удивился бы Лыжник, узнай он, что крепыш средних лет в капитанских погонах, обронивший в коридоре пыльные скоросшиватели, лично ведет его разработку. Лыжник удивился бы еще больше, догадайся он, что следователь, вызывавший его по убийству Чалкина, и набитое песком чучело в подвале на Лесной улице — один и тот же персонаж. Но фамилия следователя и красная надпись «Кузьмич», которую он частенько дырявил в подвальном тире, у Лыжника вместе не связались.
— Черкасский. — В ответ на восклицание милицейского капитана Лыжник помахал у него перед носом депутатской корочкой. — Но к лыжникам я неравнодушен. К лыжницам, вернее. Мы встречались на базе в Терсколе, так?
— Да, — не стал его разубеждать Шолохов.
— Или под Мценском?
— Или под Мценском. Или под Брянском. Или под Мухосранском…
— Извини, брат, — заторопился Лыжник. — Пора в казенный дом с отчетностью. Я ведь из комиссии по борьбе с организованными преступниками.
— Иди ты! Двадцать шесть бакинских комиссаров! — обрадовался опер. — И многих уже побороли?!
— Обижаешь, брат. Азеры у нас не числятся. А остальное — вопрос времени, — Лыжник сверился со своим золотым «Ролексом», — и совместных усилий. Сейчас, главное, жало вырвать.
— Понимаю, — кивнул Андрей.
Он уже успел ознакомиться с последними оперативными сводками по городу. Один из активных членов малютинской бригады по кличке Жало вчера ночью был задержан за драку в ресторане «Капитолий». У арестованного было изъято два с половиной грамма героина.
«Я тебя посажу. — Глядя в удаляющуюся спину убийцы, Шолохов собирал оброненные папки. — Я посажу тебя, Лыжник, обязательно. На всю оставшуюся жизнь».
Это была эмоциональная мысль Шолохова. Рациональная мысль Шолохова была иного рода: «Вырвать Жало из следственного изолятора — стремление объяснимое. Но за каким дьяволом его к нам-то занесло?» И Андрей рванул в кабинет, покинутый Лыжником.
Участковый Войтенко, рассматривая у настольной лампы бумажку подозрительно зеленого цвета, поднял голову и спешно убрал бумажку в карман.
— Зачем он здесь?! — Андрей наклонился к участковому.
— Да интересовался. — Войтенко чихнул, с отвращением глядя на две кипы документов, зажатые под мышками опера. — Пыли-то! Пыли! Як на шахте угольной!
— Интересовался — чем?! — опять уронив все свои «висяки», Шолохов ухватил участкового за лацканы.
— Да Брусникиным, шо в изнасиловании подозрели! Я еще когда Кузьмичу об ем докладывал! Так он в протоколе дежурного Дрозденкой подписался, артист!
— Где протокол? — в глазах у Андрея потемнело от бешенства.
— Какой протокол? — вскочил Войтенко.
— Где протокол?!
Схлопотав затрещину, Войтенко отлетел к окну.
— Оказал содействие! — заволновался он, утираясь носовым платком. — Как же?! Депутатов помощник! Оказал, капитан! А ты рукам воли не давай!
Шолохов опять подошел вплотную к участковому, и тот зажмурился. Тяжелую руку Андрея в районном отделении знали не только бытовые преступники.
— Самое поганое, что есть на свете, Войтенко, — Андрей взял участкового за подбородок и заглянул в его бегающие глаза, — это, Войтенко, продажный мент.
— Сам ты!.. — участковый вырвался и обиженно заморгал.
За Шолоховым хлопнула дверь. К ногам участкового с потолка упал большой участок штукатурки.
«Что не так с этим парнем? — шагая в архив, размышлял опер. — Что у артиста, рекламирующего масло „Доярское“, может быть общего с урлой? Масло — хорошее. Урла — плохая. Надо бы к нему наведаться на досуге. Авось и за Лыжника зацеплюсь. А Дрозденко в протоколе он, конечно, со страху подписался. Думал, „телега“ в театр уедет. Я тоже в школьные годы чудесные дневник подписывал за отца».
— Пристегнись, Малюта, — доложил тем временем Лыжник по телефону Глебу Анатольевичу. — Залетный этот из Кривого Рога фамилией Дрозденко в протоколе задержания подписался. Может, родственник либерийского хмыря?! Но паспортные данные там гражданина Брусникина указаны, включая прописку по месту жительства.
— Где у тебя здесь пристегнуться? — капитально захмелевший Малюта осмотрел подлокотники.
Поросенок под «Киндзмараули» оказался хорош. Не хуже, чем тутовая, домашняя водка под зелень.
— Что хочешь, генацвале? — не понял Галактион Давидович.
— Хариус! — Малюта встал из за стола. — Тачку сюда! Задом подай! Я сзади поеду!
— Сюда не смогу, Глеб Анатольевич, — поддерживая шефа, возразил телохранитель.
