Наталья Александрова - До свадьбы заживет
Лариса расхохоталась; видимо, сладкое домашнее вино делало свое дело, во всяком случае, на Лолу тоже напал неудержимый смех. Отсмеявшись, она с уважением посмотрела на бутылку:
– Хорошее вино тетка твоя делает!
– А как же! – Лариса подлила в оба стакана. – Я же говорила, понравится. Ничего другого не захочешь! Главное, все натуральное, никакой тебе химии, не то что магазинная водка, которую неизвестно из чего гонят.
– Ну, подруга, – Лола подперла подбородок кулаком и, кое-как сконцентрировав взгляд, уставилась через стол на Ларису, – а тебе-то как удалось освободиться от нашего общего сокровища?
– Я же говорю – страх меня вылечил, – ответила Лариса, поднося к губам стакан.
– Ну, расскажи толком – что за страх?
– Придется с самого начала.
Лариса сделала большой глоток, положила подбородок на кулак и продолжила:
– Я раньше в очень хорошем кафе работала, на Петроградской. Ашот, хозяин, так кофе варил – пальчики оближешь! Он меня и научил. Но, сама понимаешь, хозяин, он и есть хозяин, с ним не поспоришь, приходилось с ним и это самое… ну, ты понимаешь. Но он мужик был неплохой, ласковый, всегда подарки хорошие делал… Короче, зашел к нам как-то Антон… ну, тут со мной и случилась болезнь эта самая. Голова не работает, ноги слабые, в общем, поплыла… ну да ты знаешь.
Лола кивнула и отпила из своего стакана.
– Короче, я с ним ушла, а Ашот обиделся. Пришлось мне место новое искать. Хорошо, устроилась в Союз художников. Люди вежливые, обходительные, меня ценили, я ведь правда у Ашота очень хорошо кофе варить научилась. Да и порядок у меня был, цветочки всегда… Ну, с Антоном, конечно, жизнь нервная, бабы на него так и виснут, что ни день – то новая…
Лола печально кивнула, и Лариса, минутку помолчав, продолжила:
– А тут он по работе своей в Германию укатил, сперва и меня обещал взять, да обманул, конечно. И привез он оттуда стерву эту немецкую, Монику… Ну, это, я тебе скажу, фашистка, другого слова не подберешь! Чуть что – в морду! Ну, я понимаю там, в волосы вцепиться, ногти в ход пустить – бывает, я и сама могу, но эта сволочь всякие, блин, единоборства знала, меня пару раз так отметелила – пришлось дома отлеживаться, встать не могла… И главное, поженились они с этой гестаповкой! Он-то, Антон, все твердил: такие, говорит, как я, не женятся! А как подцепил богатую, сразу женился… у нее папаша какой-то там миллионер настоящий… да ты же это лучше меня знаешь!
Лола кивнула, и Лариса продолжила свой рассказ:
– Я, конечно, держусь в сторонке, а только мне худо, как будто на игле сидела и дозы не достать. Маюсь, маюсь, и вдруг Антон сам звонит – так и так, разбилась моя Моника вдребезги, приезжай меня пожалеть… Ну не козел ли? Какая бы она ни была, но все-таки жена, и померла только что, да еще как страшно, а он тут же другой бабе звонит, чтобы приехала и пожалела… Пожалела! Сама понимаешь, у него на все про все одна жалость – в койку! А я-то, дура, и рада – соскучилась… И снова все пошло по заведенному порядку. Расследование смерти этой Моники, конечно, было, да только все чисто оказалось – действительно, ехала одна, поддатая сильно была, вот и врезалась в дерево! Небось привыкла там у себя в Германии по хорошим дорогам ездить, сука!
Лариса перевела дух, выпила еще и продолжила:
– Кремировали ее, и тут вдруг приезжают из Германии папашины представители. Антон перепугался, потому что в нашей милиции не то чтобы прямо говорили, что это он к смерти богатой жены ручку приложил, но косо посматривали. И тут вдруг немцы приперлись, как оказалось – денежные вопросы решать. Папаша-то Моникин не промах оказался, и, когда дочка в Россию лыжи навострила, он ее жизнь на всякий пожарный случай застраховал. На два миллиона!
– Ни фига себе! – без удивления констатировала Лола, она и так это знала.
– Вот именно. И, естественно, папочка от большого горя захотел эти денежки получить. Значит, приезжают двое хмырей немецких, трясут перед Антошей бумагами и рассказывают о страховке. Этот дурень не знает что делать – радоваться или от страха дрожать, потому как на него теперь точно убийство повесят, если докажут, конечно. И тут немцы ему вежливо сообщают, что он может отдохнуть от мысли о деньгах, потому что ничего ему с той страховки не причитается. Бумагами трясут, контракты какие-то подсовывают. Антон, знаешь, хоть и полный дурак, но по-немецки понимает, от Моники своей научился. Просмотрел он бумаги и послал этих немцев подальше. Знать, говорит, вас всех не желаю, и передайте тестю моему бывшему, что жизнь с его дочерью я вспоминаю как страшный сон. А мне еще похлеще сказал: все, говорит, вы стервы, и больше никогда в жизни не женюсь, лучше удавлюсь!
– Интересно, а ты-то при чем! – возмутилась Лола.
– Я ему тоже так сказала и еще много всего, в общем, поругались мы, и я решила характер выдержать, тем более что у него на работе одна такая… стала на Антошу вешаться.
– Брюнетка, Викой звать? – небрежно спросила Лола.
– Точно. – Лариса не удивилась Лолиной осведомленности, просто кивнула, потом снова заговорила: – Только немножко времени прошло, недели три, может, месяц, и я на работе у себя, в Союзе этом, зашла наверх, на выставку, – там девица одна мне свитер хороший обещала, ну и вдруг смотрю – фотография висит, а на ней немка эта, Моника… хоть лица не видно, но я ее сразу узнала – и фигура, и космы ее рыжие, и главное – у нее родимое пятно такое, вот тут, – Лариса ткнула пальцем Лоле в плечо, – вроде как звездочка четырехконечная…
– Ты-то откуда про это пятно знала?
– Да уж знала… – лицо Ларисы затянулось пеленой воспоминания. – Пришла однажды, у меня еще свой ключ был, а они в постели… ну, тогда мы с ней подрались! Мне, правда, больше досталось, но и ей перепало. Короче, я сначала так просто уставилась на эту фотку, словно свою подругу любезную увидала, а потом до меня дошло – мать честная, да у нее же в руке журнальчик июльский, а она в июне расшиблась… А тут стоит, шлюха немецкая, в чем мать родила, жива-живехонька! Тут меня такая злость разобрала: выходит, все она, гестаповка эта, нарочно подстроила, вместо себя дуреху какую-то в машине сожгла, наверное, из-за страховки – в кино и в книжках всегда такие вещи из-за страховки устраивают. А может, просто хотела от папашки своего немецкого смыться или еще что-нибудь в этом роде. Ну, короче, думаю, не сойдет тебе это так, испорчу тебе всю малину! Взяла фотоаппарат, щелкнула эту стерву прямо на стенке и послала фотографию папе-миллионеру – пусть сам со своей доченькой разбирается.
– Откуда ты его адрес взяла? – спросила Лола.
– Визитку нашла как-то у Антона. Там все, конечно, по-немецки написано, но я просто буквы переписала с визитки и послала… Я ведь как рассуждала? Конечно, лучше бы этот снимок в страховую компанию послать, чтобы там поняли, что мошенничество произошло. Но откуда я знаю, куда? И потом, в голове у меня не укладывается, что отец мог родную дочь на смерть отправить из-за денег. Нет, думаю, тут другое что-то. Пускай, думаю, папаша поразмышляет. Ну а если не станет он реагировать, я что-нибудь другое придумаю. А сама на всякий случай меры приняла. Встретила в Союзе фотографа того, кто ее снимал. Алкаш тот еще, Славка Расторгуев. Я его и спросила, где он ее видел и когда. Так спросила, вроде мимоходом. Кофе хорошего сварила, коньячку налила. Он и давай трепаться.
– Ну-ну, теперь, пожалуйста, поподробней! – послышался голос Маркиза, который появился на веранде, одной рукой потирая затылок, а в другой руке держа совершенно расслабленного Пу И.
– Ленечка, зачем ты встал? – всполошилась Лола. – Тебе нельзя, вдруг сотрясение мозга?
– Со мной все в порядке, – грозно сказал Маркиз, – и хватит об этом. Продолжай и ничего не опускай, никаких мелочей, – обратился он к Ларисе.
– Увидел он эту девку на одной крутой даче, – продолжала Лариса, – а попал туда совершенно случайно, по пьяному делу.
– Когда это было? – перебил Маркиз.
– Точную дату он, естественно, не помнил, а сказал, что примерно в середине июля.
– Чья дача?
– Он знать не знал, и в голове ничего не отложилось, – призналась Лариса.
– Как на дачу попал, хоть помнил? – не отставал Маркиз.
– Я тоже к нему привязалась, он даже удивился – мне-то какой интерес? Но коньячку я ему подливала, так что Славка честно старался все вспомнить. Значит, был он в тот вечер при деньгах и зашел выпить в «Собаку Баскервилей». Так себе кабак, средней руки, но относительно приличный. Славка, когда при деньгах, норовит не в забегаловку идти, а в приличное место. Сидит себе, пьет, закусывает, и вдруг входит давний его знакомый Левик Мкртчян.
– Кто такой? – Лоле показалось, что Маркиз сделал стойку, как спаниель при виде утки.
– Приятель старый, давно они не виделись, потому что Славка-то как был нищим фотографом, так им и остался, только пить стал больше, а Левка этот раньше был архитектором и сейчас тоже им остался, строит дома для новых русских и очень даже неплохо живет. Левка обрадовался, взял еще коньяку хорошего, и они загудели. А дальше Славка помнит все как в тумане, потому что сильно поддатый был. Помнит, что пришла вдруг в «Собаку» большая компания, и Левка узнал знакомых. Подсели к ним, потом в какой-то другой кабак перебазировались. Кто такие эти люди были и сколько народу – Славка не помнит. Помнит только, что на машине куда-то ехали, а потом – дом большой, камин горит, и там тоже все пили. Проснулся он – и не понял, где находится. Там, видно, все перепились, да еще и травки накурились, и Славка заснул в укромном уголке, его и не заметили. Всех утром по домам развезли, а он остался. А его трясет с бодуна, и в туалет хочется. В доме же – пусто, чисто, как будто и не было ночной гулянки. Славка струхнул, а главное – ничего не помнит. И дом видно, что богатый. Думает Славка – ну как скажут, что вор залез? И потихоньку слинял во двор, не через парадную дверь, а которая сзади была.
