Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
***
Жил-был один человек по имени Леонид Самсонович Пепренко и трудился он при этом первым секретарем райкома КПСС. В соответствии с занимаемой должностью он был умеренно упитан, умеренно образован и умеренно проницателен. Словом, Леонид Самсонович отличался от тысяч таких же простых первых секретарей разве что одним своим свойством. Товарищ Пепренко был доверчив. Как последний коммунист он верил в правое дело партии, верил, что своею деятельностью он привносит великую лепту в это правое дело, и — что особенно обидно — верил, что партия, как родная мама, будет всегда отвечать ему теми же пылкими чувствами.
Рабоче-крестьянское происхождение, отсутствие вредных привычек и прилежная, зачесанная назад седеющая грива давали Леониду Самсоновичу все шансы продвинуться по служебной лестнице и перебраться когда-нибудь в обком. И так бы тому и быть, если бы не одно непредвиденное происшествие.
Накануне 1992 года товарищ Пепренко включил себя в состав делегации инженеров-металлургов и уехал в дружественную Индию обмениваться опытом.
Обмениваться пришлось два месяца, и вернулся он лишь в феврале, с азиатским загаром на щеках и тремя чемоданами.
Чемоданы подхватили встречающие инструктор и шофер и понесли к машине.
Первый секретарь сидел на заднем сиденье "Волги" и угрюмо смотрел на проплывающую мимо серую улицу, рыжий снег и сутулых земляков. Он смотрел, но ничего этого не видел. В глазах его рябили индийские колориты, вместо улицы Воровского простирались джунгли, по которым запросто носятся слоны. Слева, на месте мастерской "Утюг", возвышался величественный храм. На фоне живописных пейзажей распевали босоногие сторонники Кришны. Воспоминания рождали в голове Леонида Самсоновича самые смелые фантазии. "Харе, харе, Пепренко харе", вопили тощие вороны, подражая кришнаитам. Выходило нескладно, но зато приятно для уха замечтавшегося секретаря…
— Леонид Самсонович, — вернул его на скучную землю голос инструктора, — у нас тут без вас перестройка полным ходом действует. Вот реформу в декабре провели.
— Молодцы, — рассеянно молвил Первый.
— Это не мы, это правительство, — зарделся инструктор.
— Что ж за реформа-то?
— Денежная. Деньги отменили.
Пепренко строго посмотрел на младшего соратника.
— Что ты мелешь? — раздраженно спросил он.
— Ну, то есть не все деньги, а сугубо сто и пятидесятирублевые купюры.
Инструктор пихнул локтем шофера, и тот молча подтвердил.
Неожиданная весть произвела фурор. Мелкой трусцой разбежались слоны, рухнул буддийский храм, подняв облако пыли, злорадно осклабившись, улепетывали прочь лысые кришнаиты. Все исчезло. Осталась лишь трехлитровая банка с наклейкой "Томаты", доверху набитая сугубо сторублевыми рулончиками. Трудовые сбережения безвозвратно уплывали вниз по Гангу…
Это был удар. Товарищ Пепренко схватился за сердце, хотя это было совершенно лишнее. Закаленное сердце партийца продолжало стучать в прежнем ритме. Но вот мозги… Там что-то щелкнуло, что-то не туда заскочило и завертелось совсем в иную сторону. Но в тот роковой миг Леонид Самсонович так и не сообразил, что последствия потрясения сказались именно на этом весьма важном органе. И поэтому товарищ Пепренко продолжал держаться за левую сторону груди.
— Живо-о! — закричал он неприятным голосом. — На дачу-у.
Авто круто развернулось и, минуя мастерскую "Утюг", помчалось по улице Воровского в обратном направлении…
Перепуганный инструктор робко пытался втолковать, что деньги не совсем отменили, а лишь меняют на новые, а уж товарищу Пепренко их обменяют в сей же час, так как он по уважительной причине был в командировке. Но слабая речь его не была услышана. Товарищ Первый не обратил на нее внимания. Он был занят. Он ругался нехорошими словами, странно рыдал и взвизгивал, уподобляясь капризному ребенку, у которого отняли игрушку. Видя, что Леонид Самсонович крайне взволнован, инструктор вежливо притих.
В считанные минуты "Волга" достигла южной окраины райцентра. Леонид Самсонович выскочил из машины и побежал к дачному дому, на ходу приказав соратникам вернуться через час. Когда товарищи уехали, секретарь райкома схватил лопату и ринулся в сад. Там он покружил в нерешительности вокруг старой груши, отмерил от нее три шага на восток, огляделся и принялся долбить мерзлую землю…
Час спустя за воротами несмело посигналила машина. Потом еще. И еще. Никто не выходил. Истомившиеся подчиненные осторожно подошли к забору и просунули головы в проем калитки. Патрона они застали за необычным занятием. Без шапки, без пальто, с засученными рукавами индийского свитера товарищ Пепренко воодушевленно рыл.
— Чего это он? — удивился инструктор.
— Гм, может, червей копает? — выдвинул предположение шофер.
— В феврале месяце?
— А что? Зимой тоже рыбу ловят.
Соратники переглянулись и тихо скрылись. Еще через час привезли супругу товарища Пепренко. При виде раскопочных работ Раиса Пантелеевна всплеснула руками и затрясла подбородком.
— Ленечка! — заголосила она. — Где обещанный мне плащ?
— Рая! — вырвалось из могучей груди землекопа. — Где же они, ч-черт! Где?
— Да кто, Ленечка?
— Да они… эти… как их… Я забыл, Рая! Забыл! — рычал супруг, вспахивая руками землю.
Корни черной груши были оголены и искромсаны лопатой. Вокруг неакуратными холмами лежал чернозем.
— Ты с ума сошел! Встань с колен!
Наконец каким-то образом до Леонида Самсоновича дошло, что в глазах жены и подчиненных он выглядит довольно глупо. Он встал, устало отряхнул брюки и побрел к жене. Принимая от нее пальто, товарищ Пепренко застенчиво пробормотал:
— За землей, понимаешь ты, соскучился.
Но Раиса Пантелеевна ничего не поняла. Зато соратники поняли больше.
— Да-а, — многозначительно протянул инструктор.
— Климату не выдержал, — заключил шофер.
С того дня у товарища Пепренко начались некоторые странности. По пятницам он приезжал на дачу и до понедельника рылся в саду. Со временем он не только не вспомнил место, где таилась банка, но и забыл, что, собственно, должно скрываться в приусадебных недрах. Сердце подсказывало ему, что надо искать, и он искал. Извлекая на поверхность пуговицу, гвоздь или монету, Леонид Самсонович подолгу рассматривал находку, затем прятал в целофановый пакет и в понедельник радостно демонстрировал Раисе Пантелеевне, что приводило ее в панический ужас.
Однажды в апреле настал день прозрения, когда заветный сосуд в конце концов был найден. Товарищ Пепренко уставился на его содержимое в полном недоумении. Весь день он бродил в глубокой задумчивости и гадал о происхождении находки. Устаревшие деньги наводили тоску. Вечером они были брошены в печь.
Огонь с недовольным треском пожирал отсыревшую бумагу. Пачки темнели, корежились и распускались черными розами. Сидя у печи, Леонид Самсонович печально вздыхал и ворошил палкой пылающие банкноты, словно картошку. В его сознании произошло озарение. С устранением причины смягчилось и следствие. Он вдруг отчетливо вспомнил, как душистым осенним днем собственноручно зарывал под кустом крыжовника злополучную трехлитровку.
Печь стала затухать. Трудовые сбережения превратились в золу.
В райкоме заметили перемены, произошедшие с Первым после командировки. Одни считали, что секретарь удручен увиденной в Индии социальной несправедливостью. Другие были убеждены, что в большой голове Пепренко вынашиваются новые организационные планы. Шофер по-прежнему был уверен, что роковую роль сыграл тяжелый азиатский климат. И лишь только второй секретарь райкома товарищ Брэйтэр знал об истинных причинах помутнения, получив информацию от нештатного агента. Лев Аронович, давно метивший в кресло Первого, решил не упустить представленной возможности. Собрав кое-какие сведения, он отправился в обком и под большим секретом сообщил там, что Первый не в своем уме. В ответ ему, также под большим секретом, сказали, что в партийной работе это не самое страшное. Вернувшись ни с чем, товарищ Брэйтэр не успокоился и решил действовать самостоятельно.
В один прекрасный день, когда оправившийся товарищ Пепренко сидел на подоконнике в своем кабинете и мирно пускал в окно бумажных голубей, Лев Аронович тихо вошел к нему, чтобы осуществить свой коварный замысел.
— Леня, у тебя купюры старого образца еще остались? — внезапно спросил он.
— Нет, Лева, — посерел Пепренко, — я их всех… я их обменял в исполкоме. Все полторы тыщи. А ты зачем спрашиваешь?
— Так просто. Жаль, хорошо было б, если сохранились. Я слышал, со следующего месяца их опять вводят в оборот. Вот я и пришел по-товарищески тебя предупредить, чтоб не выбрасывал, если случайно дома купюру обнаружишь.
