Керри Гринвуд - Радости земные
Если честно, встречаться с ним мне совсем не хотелось.
Чего бы такого ему отнести? Поразмыслив, я решила презентовать Холлидею отличный фруктовый торт. Его печет моя подруга из «Шеппартона». Она всегда начиняет торты изысканными сухофруктами, например, сушеной вишней или мускусной дыней, а тесто у нее достаточно тонкое. Порезав торт, я решила сначала зайти к профессору Монку за мудрым советом. Оказалось, у него гости. Я было собралась ретироваться, однако профессор пригласил меня войти, да так галантно, что отказаться я не смогла. Нельзя спорить с человеком, в руках у которого палка.
Нет, только не это! Чета Пемберти и мопс Трэддлс сидели на римских кушетках с таким видом, будто они миссионеры в пещере людоеда.
Миссис Пемберти, жилистая злобная старушенция с сиреневыми волосами, красит губы исключительно ярко-розовой помадой, а зубы у нее на удивление белоснежные – такие бывают лишь у тех, кто на ночь кладет челюсть отмокать в стакан. Мопс Трэддлс ожирел до такой степени, что лапки у него едва касаются земли. На шерсти у него проплешины, характер мерзопакостный и воспитания никакого. А в остальном он милый песик. Мистер Пемберти – личность загадочная, лысеющая и предпочитающая держаться в тени.
Он давно на пенсии, а раньше, я думаю, был проповедником-любителем и служил в банке. По духу он навеки облачен в серый кардиган с кожаными заплатками на локтях.
Прекрасное сборище, особенно для воскресного дня. Я с упреком покосилась на профессора, а он улыбнулся мне, как сатир.
Я поставила блюдо с тортом и поздоровалась с Трэддлсом. Тот вознамерился меня тяпнуть, но промахнулся.
– Добрый день, Коринна! – с кислой миной произнесла миссис Пемберти. – К вам тоже приходила эта наглая полисменша?
– Да, старший констебль Уайт со мной говорила, – ответила я. – Вы сказали «наглая»? Почему? По-моему, она знает свое дело, а ситуация сложилась пренеприятная.
Миссис Пемберти, не глядя, протянула руку через плечо, и мистер Пемберти молча вложил ей в ладонь чистый носовой платочек. Он сидел, не поднимая глаз, только изредка шевелил седыми усами.
– Она уверяет, будто бы кто-то присылает женщинам из нашего дома письма, обвиняющие их в распутстве, – поведала миссис Пемберти. – Лично мне никто ни разу в жизни не сказал, что я распутная!
– Думаю, Труди тоже ничего подобного в свой адрес не слышала, – предположила я. – Так же как Мероу, девочки и я. А письма пишет какой-то псих, так что все мы должны быть начеку. Собственно говоря, именно поэтому к нам и приходила миз Уайт.
– Я уезжаю! – взвизгнула старушенция. – Если бы не Трэддлс, меня бы здесь давно не было. Ему здесь нравится. Бедняжка терпеть не может жить в конуре. Никто его не понимает. Только мамочка. Верно, моя пусенька?
И принялась тискать бедного Трэддлса так, что даже ему это показалось безобразием. Он высвободился из удушливых объятий, а миссис Пемберти продолжила:
– Я не останусь там, где про меня смеют говорить подобные вещи!
– Дорогая, – подал голос мистер Пемберти, – успокойся, тебе же нельзя волноваться.
– Да, у меня периферический неврит! – гордо произнесла миссис Пемберти, будто в том, что она больна столь интеллигентным заболеванием, есть ее заслуга. – Мой врач озадачен. Он говорит, в его практике подобного случая еще не было. Итак, я съезжаю отсюда. Да, мы продадим эту квартиру и купим другую, в красивом новом доме, где таких безобразий нет. Все, вопрос решен! – закончила она.
А мистер Пемберти поддакнул:
– Хорошо, моя дорогая.
Судя по всему, ему частенько приходится поддакивать.
Миссис Пемберти поднялась и удалилась, оставив за собой шлейф дорогих духов, в которых она, надо думать, купается. Уходя, Трэддлс нацелился на мою лодыжку, но снова промахнулся, поскольку я предусмотрительно увернулась. Мистер Пемберти ушел, не поднимая глаз. Бедолага!.. Ему, скорее всего, здесь нравится, и переезжать неохота. Хотя выбора у него в любом случае нет. Решения миссис Пемберти обсуждению не подлежат.
Профессор вздохнул с облегчением. Я тоже.
– Угоститесь куском фруктового торта. И дайте мне совет. Я хочу зайти к одному человеку. У него дочь сбежала из дома, и он ее так и не нашел.
– Это ужасно! – покачал головой профессор, теребя свою аккуратную бородку. – Смерть – это одно, смерть ставит точку. Ты знаешь, что человек ушел навсегда и больше не вернется, и от этого страдаешь. Но если он ушел из дому и пропал, это еще хуже. Нет ничего страшнее неизвестности.
– Аминь, – согласилась я. – Возьмите торт, а я пойду к бедняге Холлидею, хотя вряд ли он захочет есть.
– Коринна, вы добрая душа. Милосердие – это великая вещь! – сказал он прямо как сестра Мэри. – Кстати сказать, как прошло дежурство в «Супах рекой»?
– Театр ужасов! – со вздохом ответила я. – Не хватало только газовых фонарей и Гюстава Доре. Сюжетов для его гравюр ночью было навалом. Никогда не думала, что в цивилизованном городе может твориться такое.
– Цивилизация – штука тонкая, как сигаретная бумага, – пояснил профессор. – Римляне и греки хорошо это знали. А мы забыли.
– Вы правы, – согласилась я и пошла к Холлидею, в квартиру под названием «Дафна». Позвонила. Дверь приоткрылась.
– Здравствуйте, – сказала я. – Может, вы меня помните – я Коринна. Мой бывший муж Джеймс – мы вчера с ним ужинали в ресторане – сказал, что вы теперь здесь живете.
На пороге стоял обрюзгший мужчина, с мешками под глазами и винным перегаром – и это в два пополудни. После того, как дочь сбежала из дома, он пристрастился к бутылке, и эта страсть явно не доведет его до добра.
– Жена Джеймса? Разве ее не Ивонна зовут?
– Ивонна – это его нынешняя жена. А я бывшая. Я живу в этом доме. Джеймс сказал, что вы переехали, вот я и подумала: нужно зайти и поздороваться с соседом.
– Поздороваться, – рассеянно повторил он и открыл дверь.
Я вошла.
Вдоль стен стояли бесчисленные коробки. Я-то знаю, какой это кошмар. Распаковываешь и раскладываешь. Распаковываешь и раскладываешь. И часов через надцать подобных упражнений остается столько же нераспакованных коробок, сколько их было в самом начале. А ты так и не нашел ни муку, ни сковороду. Человека, который недавно переехал, можно сразу опознать в магазине: он отказывается от упаковки. Предлагать ему тару – все равно что спрашивать у потерпевшего кораблекрушение, что он думает о приливах и отливах. Когда я приехала в «Инсулу», я распаковала вещи за день: мне активно помогали подруги, а я щедро угощала их вином. В результате некоторые вещи потом нашлись в весьма неожиданных местах – до сих пор не знаю, кто додумался засунуть конверты в морозилку, – зато распаковочные муки быстро закончились. На радостях я сплясала на горе пустых коробок, а потом выставила из дома помощниц, а заодно и опустошенные бутылки.
Холлидей успел извлечь из коробок только бутылку виски, стакан, пачку сигарет, пепельницу и телевизор. Перед телевизором сиротливо стояло кресло. Не дожидаясь приглашения, я приставила к нему второе и села.
– А ведь я даже не знаю, как вас зовут, – сказала я.
Черт, до чего же приятно пахнут его сигареты! Так и манят! Словно говорят: «Давай, закури! Ведь ты помнишь, как это здорово». Еще бы, я все помню! Мой роман с табаком был продолжительным и страстным. Холлидей отклеился от двери и плюхнулся в кресло. А рука потянулась к пульту.
– Энди, – не сразу ответил он.
Наконец-то мой вопрос достиг одной из все еще действующих извилин в его мозгу!
– Позвольте закурить, – попросила я («Коринна! – возопила моя совесть. – Ты проиграла!»), – и скажите мне вот что: вы так и будете без продыху пить или мне приготовить вам что-нибудь поесть?
– Поесть?
Я сидела и с наслаждением затягивалась. Докурила сигарету до самого фильтра и почувствовала себя прекрасно. Разве что голова чуть-чуть кружилась. Потом я прошла на кухню с голыми стенами, где были верные друзья алкоголика – «Берокка» и кофе. Растворимый кофе. На полу в большой коробке с надписью «кухня» оказались пять рубашек, книга по местным винам и вилки с ложками. Из другой коробки я извлекла кастрюлю, консервную банку с супом и коробок спичек с этикеткой клуба. Какого именно, не знаю и знать не хочу. Приготовив суп согласно инструкции на ярлыке, я принялась за поиски чашки или плошки. В коробке с надписью «разное» нашлись три кружки. Все это время Энди Холлидей и бровью не повел.
Вернувшись в комнату, я вложила кружку ему в руку и сказала:
– Выпейте суп. И он стал пить.
Наверное, подсознательно я копировала миссис Палмер, суровую медсестру, которая, вне всякого сомнения, обладает тем самым auctoritas, о котором мне рассказывал профессор. Я заставила Холлидея выпить еще супа, а потом и кофе с куском фруктового торта. В результате он начал трезветь.
Опустив руку в карман, он извлек оттуда фотографию девочки с резкими чертами лица в костюме в стиле диско. Белокурая, с узкими глазами, угловатая… На снимке она щекотала Энди Холлидея длинным пером и хохотала. Энди выглядел намного моложе, почти таким, как я его помнила.
