Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska - Две головы и одна нога (пер. В.Селиванова)
– Боюсь, дочь моя, стрелял он не из-за письма, а из-за сведений, которыми располагал ксендз викарий. Ведь такие люди не верят ни в честность человеческую, ни в тайну исповеди.
Ксендз явно на что-то намекал, явно давал что-то понять. Я поднапряглась и осторожно поинтересовалась:
– Ксендзы ведь тоже исповедуются. У кого исповедовался ксендз викарий?
– Сколь несправедливо повсеместно распространенное мнение об умственной неполноценности женщин, – вздохнул ксендз. – У меня, дочь моя, у меня.
– Выходит, вы все знаете, святой отец?
– Всего наверняка не знаю. И ничего не скажу. Подожду, пока викарий не придет в сознание. Надеюсь, меня никто не попытается застрелить?
– Дай-то Господи, аминь. Как лучше поступить: приезжать сюда каждый день или можно связаться с вами по телефону?
– Достаточно телефона. Изобретения человеческие тоже свершаются по воле Господа. Вот номер моего телефона, а пани даст мне свой на всякий случай.
Я уже вставала со своего епископского кресла, когда в голову пришла светлая мысль: Груец не Лондон, здесь люди знают друг друга.
– Раз покойная Елена Выстраш назначила в письме мне встречу в костеле, значит, она тут бывала. Возможно, и вы ее знали. Возможно, у нее родня в Груйце или знакомые есть. Правда, глупо выйти на рыночную площадь и заорать во все горло: «Эй, знает кто-нибудь Елену Выстраш?» Может, какой другой способ найдется?
– Найдется, – рассеянно ответил ксендз, осторожно отцепляя сутану от занозистой доски в сиденье старой исповедальни. Нет, пришлось все-таки вытаскивать из нее занозу. – Да, – сказал он довольный, что занозу вытащил, – помнится, у нее здесь были какие-то родственники. Могу ошибиться, так что сначала проверю, а потом дам пани знать.
Вежливо поблагодарив, я с помощью ксендза дотащилась до машины и вернулась домой, где наконец-то несчастная нога получила заслуженный отдых.
Гжегож позвонил ближе к вечеру, видимо перед уходом с работы. Я предусмотрительно заранее расположилась рядом с телефоном.
– Ренусь исчез из виду вместе с Мизюней, – начал он. – Ты мне о нем напомнила, и я тоже заинтересовался. У меня есть кое-какие знакомые по ту сторону океана, я кое-кому позвонил, поговорил, и выяснилось, что он уже давно порвал все старые связи, а потом и сам исчез. Поговаривали о всяких нехороших аферах, которыми он занимался, называли ЮАР, Эмираты, Гонконг и т.п. Все полагают, что он давно уже вил себе теплое гнездышко, но вот из чего – точно неизвестно, аферы были туманные, конкретного никто не знает. Правда, намекали на какое-то наследство. Впрочем, повторяю, ничего конкретного, одни сплетни. А посудачить о ближнем все любят.
– Некоторые это скрывают. Вот интересно, с чего это Ренусь привязался ко мне? А Южная Америка не упоминалась? Тогда можно было бы предположить, что он занялся раскопками сокровищ инков и майя…
– Пожалуй, это мысль! Особенно, если учесть, что при нем в качестве жены подвизается Мизюня. Впрочем, плевать мне на этих супругов, что у тебя?
– Много чего и все ужасное. Так и быть, скажу, хотя, сдается мне, мой телефон стал прослушиваться. Но ведь если об этом пишут в газетах, значит, не секрет? Занимаюсь ногой… нет, о ноге в газетах не писали, но из-за нее ничего не удалось сделать, только в Груец съездила. Неловко ступила, а она опять распухла, проклятая. На камень наткнулась…
И я коротко рассказала о ксендзе викарии, на всякий случай умолчав о ксендзе пробоще. Гжегож сразу учуял второе дно, потому как при ксендзе викарии не усмотрел никакого камня, на который я наткнулась.
– Что ж, более-менее понятно, – коротко резюмировал он, воздержавшись от комментариев.
И опять сердце обдало теплой волной счастья, ведь говорю с человеком, понимающим меня с полуслова. Нет, очень глубоко в печенках засел злополучный родничок… Все-таки в мужчине главное – ум. Ну хорошо, одного ума недостаточно, согласна, необходимо множество привходящих моментов в общении с женщиной. Прежде всего – желание ее понять, разделить ее печали и заботы, проявить интерес к ее интересам, извините за повтор, пусть даже если они сводятся к фасону платья. Ну и разумеется, нежные чувства по отношению к этой женщине. Она для него должна быть дорога не только в постели. И еще одно соображение, как само собой разумеющееся: голова его женщины должна быть набита не только опилками…
Разговор с любимым мужчиной я закончила печально:
– А теперь я по возможности спокойно буду ждать, когда ко мне обратятся полицейские. Догадываюсь, есть у них ко мне дело.
О том, какие сложности переживала полиция, я узнала намного позже. В принципе, мой визит к ним с мертвой головой, неожиданно превратившейся в ананас, был просто даром небес, и они должны благодарить меня до конца дней своих. Впрочем, благодарность они почувствовали ко мне сразу же, вот только по полицейскому обыкновению воздержались от сообщения мне столь приятной информации. С информацией ко мне обратился ксендз пробощ, да и то не сразу, а лишь через три дня. Эти три дня, вынужденно проведенные мною в бездействии, очень благотворно сказались на состоянии моей ноги и просто фатально – на нервах. Лишившись возможности действовать, я до такой степени разбухла от переполнявшей меня неизрасходованной энергии, что казалось, вот-вот лопну.
Естественно, звонок ксендза поднял меня на ноги.
Итак, в Груйце состоялись похороны некой Елены Выстраш. Похоронили ее ранним утром на груецком кладбище в фамильном склепе неких Осташеков, потому что она была их родственницей. И столько кружило по Груйцу несусветных слухов о покойнице, что ксендз при всем желании не может мне их сообщить. Зная мой интерес к данной особе, он, ксендз, старался все эти слухи выслушать и запомнить, да уж больно они были глупые. И адрес Осташеков сообщил, жили они на улице Посвентной.
Без пяти пять я испытала прилив искренней симпатии к еще незнакомым мне Осташекам, ибо их квартира была на первом этаже, не надо подниматься по лестнице. Вошла, познакомилась, позволила напоить себя кофе.
Разговорилась с хозяйкой, пани Осташковой. Женщина приятная, доброжелательная, но явно чем-то смущенная.
– Елена была нашей дальней родственницей, – запинаясь, рассказывала пани Осташкова. – Да, знаете ли, наш склеп, наше дело, кого мы там похороним, а для нее должны были уж хоть это сделать, проше пани… А вы частным образом интересуетесь или как?…
Я с чистой совестью заверила женщину, что как нельзя более частным. Успокоенная, та немного оживилась.
– Елена отдала нам свои деньги. Держала у нас и предупредила, что, если что с ней случится, – деньги наши, вроде как наследство от нее. Немного денег, но все же… Ну и как, проше пани, после этого ее в склеп не впустить?
Я горячо похвалила добрую женщину за ее справедливое решение. А пани Осташкова, видимо, все еще переживала недавние события, ей хотелось поделиться с новенькой, ничего не знавшей о похоронах Елены. Желание высказаться переполняло ее, выплескиваясь наружу, и мне не пришлось задавать вопросы.
– А ведь ужасти какие, проше пани, в катастрофе погибла бедная, а нам только вот сейчас сказали, хотя недели две как ее и в живых не было. Вроде бы не могли отыскать родственников, а чего трудного, ведь она у нас постоянно прописана, нашли наконец. Только вот тела не захотели отдать…
– Наверное, надо было произвести вскрытие, – со знанием дела заметила я.
Пожав плечами, пани Осташкова огляделась, желая убедиться, что никто не подслушивает, и понизила голос, хотя вокруг не было ни одной живой души. Детей она с самого начала выгнала погулять, а муж, не проявив ко мне никакого интереса, отправился куда-то за дом рубить дрова.
– Может, вы и правы, может, и вскрытие, но все говорят – что-то у нее с головой было. Всякое тут болтали и выходило, будто голова у несчастной отрублена… Да вы сами знаете, в катастрофах и не то бывает. А тогда с чего, спрашивается, нам ее сразу не показали? Хотя бы для опознания. Только в последний момент и показали, сегодня утром, как болезная уже в гробу лежала. Гроб мы заказали, все сделали, чтобы от людей не стыдно было, из самой Лодзи везли ее в гробике на похоронной машине, а когда приехали за ней, там, в морге больницы, нам и показали ее в гробу, все было при ней, все как следует, только вот на шее чего-то намотано. Я было поглядеть сунулась, да муж остановил. Какое тебе дело, сказал, что там? Это Елена? Елена. Видишь же, все при ней, нечего слушать, что болтают, глупая ты баба! Так сказал, ну я и отступилась, чего там, думаю, опять же, в катастрофах чего не случается, вроде ее личность. На всякий случай я на руку глянула, родинка у нее на руке была, как же, есть родинка, значит, Елена, без обману, а там пусть болтают, что хотят…
Ни с того ни с сего подумалось: сообщи я пани Осташковой все, что приключилось с Еленой и ее головой, озолотила бы меня, такие сенсации выпадают человеку раз в столетие, было бы что рассказывать всю оставшуюся жизнь. Естественно, сообщать не стала, попросила уточнить даты. Похороны Елены состоялись сегодня, но полиция их разыскала три дня назад, надо же, как раз после моего приезда в Груец… Голова у покойницы была. Интересно откуда? Злоумышленники подбросили или полиция разыскала? Сувенир у меня похитили, по всей вероятности, в Штутгарте. А не в Париже? Ведь Гжегож в холодильник не заглядывал, только сообщил о его наличии в моем багажнике. Не исключено, что уже тогда в холодильнике был ананас. Как же они провернули все с головой? Наверняка были задействованы несколько человек. Патологоанатом, допустим, служебной тайны не разгласил, а вот сторожа в морге наверняка пришлось подкупить. Впрочем, может, только напоить как следует. Нет, в Лодзь я не поеду, когтями выдеру все подробности из моих знакомых в Главном полицейском управлении, отдел особо тяжких преступлений.