Юлия Соколовская - Вакханалия
— Ну нет, я так не согласен, — решительно покачал головой Постоялов. — Чего это я буду за других отдуваться? Давайте по-другому решать.
— Подождите… — запоздало прошептала Рита, вклиниваясь в паузу между фразами. — Неужели вы на полном серьезе меня подозреваете?.. Я убила… о господи, четырех человек? Одного утащила в какой-то подвал?.. Другого — в свою же яму, сломав перед этим свой же забор?.. Сама себе дала по голове?..
Она явно хотела сделать вид, что готова упасть в обморок. Причем делала это очень достоверно. Но меня преследовало твердое убеждение — сегодня она туда не упадет.
— Пожалейте женщину, — буркнул Красноперов.
Он мог бы возмутиться и более эмоционально. Но отчего-то не стал. Сидел и кис.
— А нас кто пожалеет? — заявил наглеющий на глазах Марышев. — Понятное дело, ей не хочется. Нам тоже не хочется. Да успокойся, Рита, твой забор ломал Зубов, не ты. И убивал Зубов. А ты служила мозговым центром, так сказать, что вовсе не накладывало на тебя обязанности ходить хвостиком за убийцей.
— А кто тогда зарезал Зубова? — удивился Постоялов. — На харакири вроде не похоже, да и сам товарищ, мягко говоря, не из той когорты…
— Слушай, Ритуся, — как-то очень мягко произнесла Сургачева, и глаза ее вдруг из хищных сделались почти кроткими и ласковыми, — а ты ведь не всегда в аптеке работала. Помнишь, мы с тобой однажды бутылочку раздавили и ты проговорилась? В аптеку тебя мужик твой бывший пристроил — чтобы крови поменьше видела, а до этого ты хирургу ассистировала в четырнадцатой больнице — ланцет ему там подай, зажим, тампон… Скажи, не было такого дела? Ты ведь прекрасно помнишь, где у человека сердце?
А вот это было интересно. Подобными знаниями о мутном прошлом Рябининой я не располагала.
Стрела Сургачевой попала точно в цель. Но эффект вышел как-то боком. Рябинина густо вспыхнула и стала пятнистой. Скорчила страдальческую гримасу пытаемого в застенке еретика и выстрелила пальцем — не куда-нибудь, а в меня!
— А почему вы все меня подозреваете? — почти выкрикнула она. — Почему вы ее не подозреваете?..
Я похолодела — как на мороз выставили.
До Хэллоуина вроде далеко, а кошмарики — ну повсюду.
Я пялилась на эту предательницу, вытаращив глаза, попутно отмечая, как вокруг меня наливается свинцовая пауза.
Даже Верест вдруг сделал какое-то другое лицо и посмотрел на меня сначала насмешливо, потом с интересом, потом как-то озабоченно и наконец — с нескрываемой тревогой.
— Эй, уважаемые, не берите на понт, — забормотала я. — С какой стати мне кого-то убивать? Да я вашего Зубова не знала и знать не хочу…
— Никто его не знает и не хочет, — сказал Марышев. — Ты не бледней, Лидочек, не бледней. Вопрос о мотивах мы пока не рассматриваем. Мы исследуем потенциальную возможность. А твоя ничем не хуже наших. Во-первых, ты писательница. Повествующая об ужасах нашей жизни. Ты не слишком увлекаешься этим делом, нет? Если слишком, то учти — опасно. Можно перепутать жизнь с выдуманными событиями, что чревато либо белыми стенами, либо небом в клеточку. Вот у меня Кира предпочитает не читать, и это правильно — она не подвержена беллетристической задумчивости. Правда, не отличает отца Федора от дяди Федора, что, с одной стороны, не красит, но с другой — внушает определенное спокойствие. Иначе говоря, Лидунчик, мне проще представить убийцу-писательницу, нежели убийцу-домохозяйку.
— Или убийцу — страхового агента, — поддержала своего заступника Сургачева.
— Или убийцу — мелкого коммерсанта, — не забыл и про себя Постоялов.
— Или убийцу-аптекаря… — пискнула Рита Рябинина.
— А также компьютерного гения, — завершил звукоряд Красноперов и впервые за «званый вечер» улыбнулся. — Кстати, Лидок, могу подбросить новый ужас. Реальные события в реальном дачном обществе. В газете вычитал. Бомжарик на пару с местным подростком все лето выдирали у садоводов овощи, успешно продавая их на рынке. Наворовали, наверное, с машину. Дачники их вычислили, поймали и, вместо того чтобы сдать органам, провели самосуд. Разорвали в клочья гадов. И пацана не пощадили. Когда милиция прибыла, там даже опознавать было нечего — сплошное мясо. Так что ты обсоси, подумай. Пристегнешь куда-нибудь.
— Во-вторых, тебе легче всего запудрить мозги милиционерам, поскольку один из них… кх-м… кажется, живет в твоем доме, — без смущения заявила Сургачева.
Отделывающийся молчанием Верест прижал кулак ко рту, скрыл улыбку и сделал вид, будто прокашливается.
— В-третьих, Лидия Сергеевна умна, — сделал комплимент Постоялов.
— В-четвертых, она чертовски артистична, хотя никогда в этом не сознается, — добавил в копилку моих достоинств Красноперов. — И воображения у нее как у Станислава Лема — то есть хрен догонишь. Сама организовала убийства, сама и вызвала милицию, нагородив им разных ужасов: вроде людей, шныряющих ночью по дачам, неясных голосов и черного демона, несущегося за ней через весь поселок, — завершил он с ширящейся улыбкой мою полную интеграцию в подозреваемые.
— Простите меня, — пролепетала я, неудержимо краснея, — но, когда убили охранника Зубова, я находилась у себя на даче… Это, кстати, может подтвердить и капитан Верест — он тоже находился на даче…
— Вы беседовали о новых методах работы правоохранительных органов в свете смены руководства МВД, — понятливо кивнул Постоялов.
От меня не укрылось, как Верест сделал недоуменное лицо.
— Ошибаетесь, Борис Аркадьевич, — возразил Марышев. — О новых методах в свете смены они разговаривали в момент обнаружения трупа. А момент убийства, если верить милицейским протоколам, с коими нас любезно ознакомили, приходится на пять утра. Что ты делала в пять утра?
Я ответила с вызовом:
— Валялась в обмороке у Аллы Альбертовны Турицыной, чему свидетелями четыре женщины.
— И не уговаривайте, — покачал головой Постоялов. — Они были свидетелями гораздо раньше, когда вы свалились им на головы. Во сколько это было? В два? В три? Не могли же они сидеть с вами до утра?
Это было возмутительно, но, увы… верно. В пять утра самый морфей. Добрые самаритянки сладко спали: у них выдался тяжелый, усугубленный сухеньким день. Три гостьи — наверху; Алла Альбертовна — симпатичная толстушка с командным голосом — в дальней спаленке на первом этаже, а я — почти у входа, на продавленном диване. Выскользни я из дома, а потом вернись — никто бы не заметил.
Стояла замогильная тишина. Капитан Верест, не отводя от меня внимательных глаз, разминал сигарету.
Судя по отражению в двустворчатом резном зеркале, я посинела, как от иприта. А могла бы и не напрягаться — ну болтают себе людишки, лишь бы самим не обделаться от страха. Любой разумный человек поймет, что Лидия Сергеевна не при делах. Но страх бросил меня в жар, в голове стало горячо, как в духовке. Несчастье помогло — в отмерзающей памяти покатились шарики. Я замерла, осененная. Второй раз я забываю эту мелкую, но, возможно, каверзную деталь! А ведь она неспроста! Если этот факт не открылся мне три дня назад, то в самый раз уяснить его сегодня…
— Стоп, — сказала я, и все замерли, открыв рты. Даже Верест, собиравшийся было отправить в рот сигарету. — Вспомнила, — сказала я. — Не знаю, говорила ли вам, но господин Тамбовцев, направляясь на «вольно» к Макаровой, сделал остановку у моей калитки. Что он там делал, я с мансарды не видела. Полагаю, в этом и трагедия. Перепутать дом он не мог — мой номер намалеван яркой краской. А если и перепутал, то незачем выходить из машины. Однако он вышел, хлопнул дверцей, через полминуты сел обратно и поехал… Излагаю версию, до которой не додумалось следствие. Тамбовцева банально заманили в поселок, дабы обчистить. Макарову использовали втемную — как наживку. Преступник знал — интересующий его предмет будет при Тамбовцеве. Почему он так решил и что собой представляет предмет — деньги, ценные бумаги, драгоценности, компромат? — должны выяснить органы. На подъезде к дому Макаровой Тамбовцева обуревают сомнения. Работает интуиция. Он останавливается, выходит из машины — никого нет. Он прячет свои ценности от греха подальше, садится в «вольво» и едет дальше. На обратном пути планирует их забрать. Но в половине восьмого, когда он покидает Макарову, преступники уже ждут. Буквально за семьдесят метров до тайника! То есть ценного предмета у Тамбовцева пока нет, но мужики-то не знают! На улице темнеет. Коммерсанта выводят из машины и помещают в подвал особняка Рихтера. Допросите Розенфельд, капитан, — она ночевала на даче, могла спокойно слышать шум… Машина каким-то хитрым образом отгоняется за пределы садового общества, обыскивается, а Тамбовцеву между тем делают темную. Пытают долго, но он не признаётся. Коммерсант не глуп — он понимает: если вещицу найдут, ему не жить. В итоге, избитый до полусмерти, он требует гарантий. И в первую очередь — человеческих условий. Делать нечего — его тащат в Волчий тупик, домой к преступнику…
