Наталья Александрова - Теща Франкенштейна
– А с чего она вообще взяла, что ты своего мужа убила? И откуда узнала про то, что вы разводиться собрались? Мало ли что квартира спорная, у твоего Петеньки в его лавочке темные дела творились, и милиции это прекрасно известно. И машины краденые там на запчасти разбирали, и даже наркотой он помаленьку занимался. С чего Кудеярова зациклилась на бытовом убийстве?
Я поймала себя на том, что начала выражаться, как дядя Вася, и осознала, как мне его сейчас не хватает. Уж он бы мигом вытащил из Любы все подробности и придумал, как ей помочь! Но… пропал куда-то дядя Вася. А сама ему звонить ни за что не стану!
Люба немного успокоилась, закурила новую сигарету, взгляд у нее прояснился, и она начала излагать довольно толково содержание допроса. Если отмести все охи, ахи, страхи, вздохи и прочие эмоции, то суть сводилась к следующему.
Петр Иванович Кондратенко был убит у себя в маленькой комнатушке, которую он называл кабинетом. Помещение мастерской небольшое, работников на станции техобслуживания всего четверо – трое мастеров, девчонка, которая из рук вон плохо вела делопроизводство, а поставками занимался сам хозяин. Девчонку с утра Кондратенко услал в банк, один мастер поехал с клиентом на отремонтированной машине, один выполнял в гараже срочный заказ, а третий болтался возле мойки. Так что в принципе кто угодно мог войти в помещение незамеченным, стукнуть Кондратенко по кумполу и удалиться.
– Стукнуть? – переспросила я. – А я думала, что его ножом…
– Шандарахнули его по голове тяжелым тупым предметом, – скривилась Люба, – нанесли травмы, не совместимые с жизнью. А это, как объяснила мне Кудеярова, с большой вероятностью говорит о бытовом убийстве. Поскольку тупой тяжелый предмет нашли в помойке тут же. Это пепельница из яшмы, нам с Петей ее на свадьбу один чудак подарил. Она большая и тяжеленная – жуть! Раньше она дома стояла, а потом, видно, он ее на работу оттащил. Так что отпечатков моих на ней – воз и маленькая тележка!
– Так ведь не только твоих…
– Ты дальше слушай, – отмахнулась Люба. – Отиралась там, возле Петькиной мастерской, одна бомжиха, даже я ее как-то видела, баба Зина. Петр ее не гнал, потому что она ему территорию убирала. Подметет, мусор соберет, потом пивка заработанного попьет и отдыхает в укромном месте – сейчас ведь тепло… И вот слышит она сквозь дрему, что хозяин с какой-то бабой разговаривает на повышенных тонах. Потому что сейчас тепло и окно настежь открыто. А потом шум какой-то, женский голос кричит: «Я все-таки твоя жена, ты не забыл?» Ну, бабе Зине это ни к чему, она дальше задремала, а потом уж проснулась, когда труп хозяина нашли и милиция приехала.
– Что-то не слишком в духе следователя Кудеяровой верить пьяной бомжихе, – в сомнении произнесла я, – какой из нее свидетель? Может, ей во сне привиделось…
– Да бабка эта не пьет ничего, кроме пива, так что голова у нее пока варит, – вздохнула Люба, – и опять же, пепельница.
– А скорей всего, – подхватила я, – нету у них больше никаких версий, вот она и вцепилась в тебя.
– Да еще они меня не сразу нашли, а сначала двух бывших Петькиных жен допросили, а те Кудеяровой алиби предоставили. А у меня алиби нету. Где была в то время? Дома сидела, с собакой гуляла. Собака – не свидетель. Да еще эти две стервы, Ирка с Маринкой, жены-то бывшие, живо все в ярких красках расписали – что ругались мы, что Петр грозился меня прибить, если не отдам ему квартиру… В общем, мотив у меня был, что и говорить…
– А с чего те две заразы на тебя ополчились? – по инерции спросила я, но тут же сама все поняла.
– Вот-вот, – усмехнулась Люба, – нечего глупые вопросы задавать. С чего им меня любить-то? Я – последняя жена, помоложе их да посимпатичнее, опять же наследство какое-то после Петра осталось. Так эту несчастную автомастерскую на четверых придется делить – трое детей и я, а так на троих. Они и подружились-то в последнее время, после того, как Петр на мне женился. И теперь любыми способами мне нагадить стараются. Наговорили с три короба, такую дали характеристику – сразу можно на зону оформлять!
– Но-но, Лизавета Кудеярова, конечно, женщина жестокая, методы у нее специфические, – сказала я, – однако доподлинно про нее известно, что она далеко не дура. А верить рассказам бывших жен – это, знаешь ли, полной дурой надо быть. Так что стой на своем – не убивала мужа, и точка!
– Ой, не знаю, – пригорюнилась Люба, – может, завтра она еще какую-нибудь улику выкопает. И как посмотрит своим взглядом замороженным! Я долго не выдержу, во всем признаюсь.
Я призадумалась. Если бы Люба была покрепче… Но у нее и верно нервы совсем расшатались. А Кудеярова умеет раздавить человека в лепешку, по стенке размазать…
Как в таком случае поступил бы дядя Вася? Попытался осмотреть еще раз место убийства или хотя бы достать протоколы осмотра. Вдруг обнаружились бы еще какие-то улики, если не подтверждающие Любину невиновность, то хотя бы указывающие на другого человека. Но мне осмотреть место преступления никто не позволит. Да, откровенно говоря, это и незачем, потому что не очень-то я сильна в этом вопросе. Вряд ли найду то, что милиция проглядела. Зато я могу поговорить со свидетелями – с той самой бомжихой бабой Зиной и с бывшими женами, Ириной и Мариной, возможно, это будет полезно. Как говорит дядя Вася, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
Прикинув про себя, что в автомастерскую сейчас лучше не соваться, поскольку милиция там все опечатала, а стало быть, и бомжихе незачем там оставаться, я решила сосредоточиться на сложных семейных отношениях покойного Петра Кондратенко.
Собаки набегались и явились пред наши светлые очи, весьма довольные своим плодотворным общением. Они улеглись каждая возле своей хозяйки, а я выпытала у Любы всю подноготную. Действовать пришлось с конца.
Как уже говорилось, на Любе Петр был женат четвертый раз. До этого была у него жена Ирина, с которой прожили они примерно лет пять, от этого брака рос у нее мальчик Сережа, сейчас ему было семь лет. Люба мальчика видела несколько раз, потому что Ирка все время пыталась его подсунуть отцу на предмет общения. Но не слишком преуспела: как уже говорилось, Петр Кондратенко детей своих не любил и деньги, требуемые женами, давал всегда с большой неохотой.
До Ирины была у Петра жена Марина, с которой прожил он столько же или чуть больше, у нее от Петра родилась девочка, Люба видела ее всего один раз – некрасивая такая, худущая, нескладная и чернявая как ворона. Возможно, возраст такой неудачный – двенадцать лет, многие девчонки неуклюжие и неловкие.
В тот раз, пока мать скандалила с отцом по поводу оплаты летнего отдыха, противная девчонка умудрилась залезть к Любе в секретер и утащить серебряную цепочку. Не бог весть какую дорогую, но все же мамин подарок на шестнадцать лет, Любе было жалко. Она хватилась цепочки, когда мама с дочкой уже ушли, по телефону девчонка все отрицала, а ее мамаша Маринка с тех пор Любу ненавидит.
А до Маринки была еще одна жена, Петр женился на ней совсем молодым, по глупости. Ее Люба никогда не видела, зато часто приезжал ее сын, тоже Петя, и папаша давал ему денег.
Я решила начать с Ирины, потому что про нее Люба знала больше всего.
– Работает она в фирме под названием «Будьте здоровы!», – посмеиваясь, сообщила Люба.
– Медицинская, что ли?
– Да нет, это такая частная шарашка, они организовывают праздники. Свадьбы, крестины, юбилеи всякие, корпоратив… А Ирка там ведущей служит. Или тамадой, кому как больше нравится.
Я проводила Любу с собакой до подъезда. Бонни наскоро попрощался с Энджи и припустил домой, не отвлекаясь на бездомных кошек и рваные башмаки, валявшиеся на дороге.
Фирма «Будьте здоровы!» занимала две комнаты в офисном центре неподалеку от Смольного собора. Открыв дверь, я увидела просторное помещение, заставленное бесчисленными горшками с комнатными растениями. Здесь были фиалки, бальзамины, душистые герани, гортензии и прочие цветы, обожаемые, как правило, бодрыми, общительными старушками. Я такие растения не очень уважаю, но, в конце концов, о вкусах не спорят.
Посреди комнаты стояли несколько сдвинутых столов, на которых наблюдались бутылки недорогих сладких наливок и одноразовые тарелки с закусками. Вокруг этих столов сидели почти исключительно женщины самого разного возраста – от тридцати до шестидесяти лет, одетые и накрашенные с какой-то объединяющей их страстью к излишне ярким цветам.
Эти женщины дружно и слаженно исполняли некогда популярную песню:
Чашку кофею я тебе бодрящего налью-у!..
– Извините, – проговорила я, застряв в дверях. – Я, наверное, не вовремя!..
– Да чего там! – Из-за стола поднялась толстая женщина с огненно-рыжими волосами и кирпично-красным лицом. – Заходи, подруга, мы всем рады! Петь умеешь?
– Штрафную, штрафную ей! – закричали с разных концов стола, и кто-то уже протягивал мне пластиковый стаканчик, наполненный клюквенной наливкой.
