Отпуск&Детектив - Устинова Татьяна Витальевна

– Да, – сказал он, – бежит она в бахилах, которые надела на ноги, чтобы не испачкать ноги землей.

– Угу. Она снимает одежду «Незнакомца» и все запихивает в большой полиэтиленовый пакет. Под ней заранее надето то, в чем она вроде бы собирала клубнику, которую на самом деле собрала Анна. Вия попросила девушку надеть ее обувь, чтобы муж не догадался, что она ленится и нанимает для сбора других. Анну эта просьба скорее развеселила, чем удивила. А клубнику у Тучковских она и раньше собирала, как я думаю. Только тогда ее нанимала экономка.

Вия прячет в кустах пакет с одеждой и орудием преступления, стреляет из ракетницы, берет корзину и бежит обратно. И разыгрывает второй акт задуманного представления. Ночью ей удается выбросить в реку пакет. Тут у нее возникают неприятности. Анна Липатова, узнав об убийстве Тучковского, что-то заподозрила и стала добиваться встречи. Вие пришлось избавиться от девушки. Она не заметила, что Анна звонила ей не со своего телефона.

– И все идет по плану до тех пор, пока сестра Тучковского не обращается к вам, – обронил Вахряков. – Я лопухнулся по полной!

– Не стоит так корить себя. Со временем к вам придет опыт, и вы будете раскалывать дела как орехи.

– Вашими бы устами… Впрочем, – оживился он, – ведь Тучковская проколола бахилы, когда бежала в них по земле. Внутри одной из ее полукроссовок капелька ее крови и, как вы и сказали, ДНК Липатовой. Ее-то Тучковская не могла попросить надеть бахилы, прежде чем совать ноги в ее обувь.

– Надо думать, – улыбнулась Мирослава.

Через день, когда клиентка полностью рассчиталась с агентом, Мирослава сказала:

– Вот видите, Тамара Макаровна, все-таки наследство брата достанется вам.

– Скорее, его ребенку.

– Мне жаль вас огорчать, но я рекомендую вам провести экспертизу на отцовство.

– Вы думаете, что это ребенок не моего брата? – встрепенулась Тучковская.

– Я почти уверена в этом, – тихо проговорила Мирослава.

– Когда вы заподозрили Вию? – спросил Морис Мирославу, едва они остались одни.

– Почти сразу.

– Но почему? Они же мирно жили.

– Во-первых, потому, что смерть Тучковского была выгодна только ей. Во-вторых, меня насторожило странное поведение Фрола Макаровича – сначала сердится, потом удивляется, потом смеется. И в третьих, зачем Вия открыла дверь экономке и впустила ее в кабинет.

– Она могла сделать это от растерянности.

– Нет, ей нужно было дотронуться до ключа и тем самым объяснить, откуда там ее отпечатки поверх отпечатков мужа.

– Но вы забываете о корзине с клубникой, – грустно усмехнулся он.

– Нет, – покачала головой Мирослава, – эта корзина была чуть ли не главной обличительницей Вии с самого начала.

– Помню, на клубнике была роса.

– Вот именно, а, по словам самой Вии, она отправилась собирать клубнику ближе к одиннадцати часам или даже позднее. Поэтому я предположила, что клубника была заранее собрана другим человеком и спрятана в условленном месте.

– Не удался отпуск Фрола Макаровича, – грустно проговорил Морис.

– И не говори, – согласилась Мирослава.

В доме так славно пахло клубничным вареньем, что Мирослава сразу же отправилась на кухню.

Но она в некотором роде опоздала, так как за столом сидел Шура Наполеонов с большой ложкой и вычерпывал со дна банки уже последние пенки от клубничного варенья. Он поднял голову, торжествующе посмотрел на Мирославу и, не скрывая удовольствия, высунул язык и облизал ложку.

Мирослава и Морис переглянулись и не смогли удержаться от искреннего смеха, волны которого звонкими раскатами прокатились по всему дому.

– Хохочите, хохочите, – сказал Шура, зажмурил глаза и ласково погладил свой живот.

Прошло около года, когда Мирославе позвонила Клара Иванова.

– Вы, наверное, и думать обо мне забыли, – сказала девушка.

Несмотря на то что так и было на самом деле, Мирослава сказала:

– Как я могла о вас забыть?

– Ладно, проехали. Я чего звоню-то?

– Надеюсь, что у вас ничего не случилось.

– Случилось! – ошарашила ее Клара и быстро проговорила: – Только не пугайтесь! Случилось хорошее для меня!

– Что же?

– Вия родила ребенка и сразу же отказалась от него. Но ДНК у ребенка уже брали по настоянию Тамары Макаровны Тучковской. Он не сын ее брата. Мы с Олежкой сразу догадались, чей он сын. ДНК показало, что так оно и есть. Ребенка отдали отцу. Мы с Олегом поженились, и теперь у маленького Саши есть и мама, и папа.

– Вы назвали его Сашей?

– Да! В честь Александра Пушкина, – рассмеялась Клара.

– Я рада за вас.

– Спасибо. И еще, у экономки, что жила в доме Фрола Макаровича, тоже все хорошо. Тамара Макаровна взяла ее к себе. И зрение у Полины Ивановны после операции восстановилось почти стопроцентное.

– Вы, Клара, добрая вестница.

– Я, в свою очередь, никогда не забуду, что если бы не вы, то моей свадьбы с Олегом могло бы и не быть.

– Вы преувеличиваете.

– Да ни капельки! – весело рассмеялась девушка, не скрывая счастья, переполнявшего ее душу.

Евгения Михайлова. Морской козел

Несчастье было таким жестоким, таким непоправимым, что оно просто придавило Артемия Петровича. Он уже не первый час полулежал на диване, хватая воздух открытым ртом. Он видел себя со стороны, знал, что похож на большую, белую, умирающую на суше рыбу, и не мог даже шевельнуть рукой для собственного спасения. Вот она, смерть в одиночестве. Артемий всегда понимал, как это страшно. Но теперь, в этот черный беспросветный миг, он приветствовал свое одиночество. Никого не хотел бы он видеть сейчас рядом с собой. И не нужен ему пресловутый стакан с водой.

Несчастье, которое его убивало, называлось унижением. Он бы предпочел сгореть заживо на костре, только не это. Не издевательское, садистское, предательское истребление всего, чем он жил. Не взрыв, который разнес в клочья его иллюзии. Артемий никогда не допускал сомнений в своей исключительности. Его жизнь, по сути, – это поиск подтверждений. Он их находил! Подтверждения были произнесены, были написаны на бумаге. Они были правдой! И все завалено, задавлено парой чудовищных, преступных фраз. И горше всего то, что он поверил именно этим фразам. Прекрасной руке, которая их написала.

Он сумел изменить позу, скрючиться между диванными подушками. Боль была острой и нестерпимой. Но вздохнуть удалось. Значит, это не сердце, не инфаркт. Значит, это душа. Душа материальна, раз так страшно болит, как будто ее режут скальпелем без наркоза.

Он добрался до ванной и понял, что лежал на диване, умирая, вечер и полночи. Вспышка яркого светильника у зеркала обожгла слизистую глаз. Артемий смотрел сожженными глазами на отражение седого, мятого и жалкого старика. Он думал, что ничего ужаснее в жизни не видел. Этот богатый старик – нищее ничтожество. Он – посмешище. Он – повод для грубой шутки той, в ком наконец нашел идеал. Над ним надругалась, его растоптала и отбросила со смехом ногой та, которой он готов был служить на коленях. Та, в которую он вложил все свои надежды и свою последнюю страсть.

Артемий Гусаров был писателем. У него выходили красиво изданные, дорогие книги, его узнавали по портретам. О нем печатали длинные хвалебные рецензии серьезные критики с именами. Артемий вел переговоры с продюсерами и режиссерами об экранизациях. Были даже ролики с голливудским, очень известным продюсером, который говорил: «Гусаров – это будет бомба в кино». Проходили годы и десятилетия, но обещанной бомбы все не было.

Это и не бывает просто, понимал Артемий. Надо работать. Надо встречаться, объяснять, рассказывать. Надо наконец, чтобы его романы прочитали по-настоящему профессиональные люди со вкусом и способностью понять чужую богатую душу. Душу гения. Артемий давно уже сказал себе это слово. Иначе ведь и не назовешь творца, который не может не общаться с миром с помощью таких произведений. Каких? Таких, которые будут окончательно поняты не сегодня. Они прозвучат и через века. А пока на их пути мелкая человеческая суета, низменные интересы, заказы, авансы, корысть тех, кто понимает ценность культуры лишь в суммах прописью…