Маша Стрельцова - Дзен в большом городе
Небо за его спиной с ужасным грохотом раскололось молнией, зазмеилось трещинами, словно разбитое стекло. Я вздрогнула. Иоанн стоял непоколебимо, даже не сбился.
— Господи! Помощи прошу от войска нечистой силы! — кричал он ввысь, воздев руки. — Да не возмогут они причинить мне и рабе твоей Магдалине вреда и гибели! Ибо нет выше Бога и силы Его! Яко было, есть и будет Царствие Твое, Божие!
— Аминь, — повторила я вслед за ним.
Он остро взглянул вниз, где под его ногами все так же валялась я, словно кукла, забывая нерадивой девчонкой.
— Магдалина? — каким-то странным тоном спросил он.
— Руку подай, джентльмен, — сварливо отозвалась я.
— Слава Тебе, Господи! — посмотрел он в небо и помог мне встать.
— Что за спектакль ты тут устраиваешь? — с неким любопытством спросила я. — И перед кем? Вроде, кроме меня прихожан нет.
— Ты что, ничего не поняла? — нахмурился он.
— Так, — устало сказала я. — Во мне что, опять была только что не я?
— Да, — коротко сказал он.
— Чего делала?
Он смутился, покраснел, но ответил:
— Непотребство творила.
Я воровато осмотрела себя, но все же спросила:
— Стриптиз хоть не танцевала посреди улицы?
— Целоваться лезла, — хмуро поведал он и обвиняюще на меня уставился.
— Это не я, — глаза мои были максимально невинны.
— Да ты — не ты, какая разница, — устало махнул он рукой, — бабка Лукерья все одно видела. Ну да ладно, главное — беса из тебя изгнал. После поцелуев ты, кстати, попыталась под колеса проезжавшей машины кинуться, я тебе успел подножку подставить да молиться принялся.
А я посмотрела на Женьку, маячившего у входа в церковь и осознала: только что во мне был не он. Ну не полез бы он целовать Иоанна. Точно не полез бы. И, наверное, не стал бы меня убивать.
Наверное?
— Что мне делать? — вперила я взгляд в Иоанна.
— Я буду молиться за тебя, — серьезно ответил он.
— Это все, что ты можешь?
— Молитва превозможет все! — твердо ответил он. — Не будь маловерной.
— Иди в церковь, продрог ведь, — вздохнула я.
— С Богом, дитя мое, — серьезно сказал он на прощание. — И не забывай — «если Бог со мной, то кто против меня»?
Он ушел, а я смотрела ему вслед и думала — да, я маловерная. Я не верю, что Иоанн отмолит меня, Женьку… Что Господу до нас? Вон, крестик на мне его, символ его искупительной жертвы, мощная охранка от самой сильной ведьмы города — и то не преграда для нечисти.
Я подошла к Женьке, встала рядом. Он помолчал, после чего сказал:
— Домой поедем?
— Поедем, — облегченно выдохнула я.
Он все понял, это было ясно. И я была благодарна, что он ничего мне более не сказал.
На обратном пути я заехала к Пелагее, что жила в частном доме на окраине города, купила у нее курицу и только после этого поехала домой.
Я ничего, ничего не понимала. Все мои знания ведьмы были напрасны, чтобы постигнуть эту ситуацию. Я не могла уразуметь, как так получилось, что Женькино тело отдельно, а его дух — отдельно. И как так получилось, что его тело еще живет, но на самом деле он мертвый. И каким образом мертвый может так просто выдавливать из моего тела мой дух и привольно жить во мне?
Да и похоже на то, что мертвых в этой истории было гораздо более одного Женьки…
Ни на один из этих вопросов я не могла ответить. Библия Ведьмы так же ни о чем подобном не рассказывала. Товарки мои тоже только руками разводили.
Я блуждала в совершеннейших потемках, шла на ощупь по горной дороге, и понимала, что еще один шаг может оказаться роковым.
Однако выхода у меня не было. Или я разберусь в этом — или умру. Все просто.
Дэн спал, когда я поднялась к нему в спальню. Я снова одела на его шею крестик, и присела на кровать, вглядываясь в совершенные черты лица в неярком свете ночника. Он слегка улыбался, и я порадовалась, что снится ему нечто хорошее.
Прочитав над ним охранный заговор, я спустилась на второй этаж в кабинет.
О нет, у меня нет там офисной техники, нет строгого и модного дизайна. Ведьминский кабинет — это уставленные книгами стены, это стеллажи с мешочками трав, кореньев и прочих ингредиентов для целебных отваров.
В одном из ящичков я достала отрез черного сатина, привычным жестом описала свечой круг на ткани, и принялась в нем рисовать шестиконечную звезду.
Я делала пантаклю.
Вскоре черный сатин был испещрен символами нужных ангелов и гениев, в центре я начертала РАФАЭЛЬ, на обратной стороне — УРИЭЛЬ.
Выйдя на лоджию, я распахнула все окна, выдвинула из темного угла дубовую колоду, около нее расстелила ткань пантакли. Курица, чуя недоброе, притихла в мешке рядом.
И я, распустив волосы, встала ногами на исчерканную ткань и принялась властно читать заклятье:
— Выйду я из дверей в двери, через порог и околицу, перекрещусь, помолюсь, небу да звездам поклонюсь. Ой вы, часты звезды да месяц—млад, помогите мне, подсобите мне, ангелов разыщите. Рафаэля для вечерней зари, Уриэля для утренней, дабы пока петух не пропоет, вещий сон от меня не уйдет. Расскажите мне, ангелы небесные, кто против меня думку худую гадает, кто меня со свету сживает. Да будет так по слову моему и по делу моему.
Одним движением я отрубила курице голову и, морщась, окропила пантаклю ее кровью. Не переношу я вот этих жертвоприношений, очень долго пришлось переламывать себя, прежде чем я смогла пролить кровь своей первой курицы. Но тогда у меня выбора просто не было — человек умирал, и только это его и спасло. С тех пор полегче, но все равно — мерзко себя чувствую я в такие моменты.
Так я думала, а сама в это время запечатывала заклятье.
А потом пошла в кабинет и постелила себе на диване. Окровавленную тряпку положила под подушку.
«Главное — ни с кем не разговаривать, лечь в постель — и спать, только вот спать совсем не хочется», — озабоченно подумала я, уронила голову на подушку и мгновенно уснула.
Глава одиннадцатая
Тонкие нити паутины теперь были плотно облеплены паутиной и от этого казались сплетенными из пушистой шерсти. А вот пауки стали крупнее. Жирные, с бело-черным узором на пузырчатых тельцах, они усеивали паутину словно адские ягоды.
И они наблюдали.
За мной.
Один особо жирный паук неторопливо спустился на пол, быстро-быстро побежал вперед, и я непроизвольно шагнула вслед за ним.
За поворотом оказалась знакомая каменная плита, и на ней лежал Женька. Я едва его узнала — и одежда, и лицо были равномерно покрыты слоем пыли.
«Женя», — беззвучно крикнула я.
Паук обернулся, как-то гадко ухмыльнулся и резво взобрался на каменную плиту. Сначала я даже не поняла, что он делает. Казалось, он просто замер на Женькином запястье, только вот брюшко его стало раздуваться, меняя цвет с серого на ярко-алое.
И я закричала, рванулась, чтобы согнать его, растоптать — но не смогла даже шевельнуться.
Паук посмотрел на меня и за спиной раздался холодный и знакомый голос: «Это мое…».
Сыто отвалившись, паук тем временем затрусил к следующей плите. Я посмотрела на нее — и обмерла: на ней лежал Дэн. Мертвый, запорошенный серой пылью, сломанный.
Паук, тяжело таща налитое брюшко, поднялся на лицо Дэна, поводил лапками по его чертам лица, словно лаская, а потом… ткнулся в губы. Словно поцеловал.
Я плакала, холодные и злые слезы градом катились по лицу, я плакала от бессилия, что ничего не могу сделать, даже поднять руку, даже произнести заклятье.
«И это мое», — раздался равнодушный и мертвый голос.
Обнаженной кожей я почувствовала осторожное прикосновение мохнатых хелицеров к моей ноге — и даже не смогла вздрогнуть от омерзения. Один паук пробежал по ступне, второй…
А потом они меня окружили, облепили, подхватили, понесли… Я чувствовала их мерзкие жесткие лапки, чувствовала, как некоторые успели приложиться и отпить моей крови.
Они уложили меня на соседнюю плиту, и кружево паутины закачалось перед глазами.
«И ты моя. Вы все умрете. Так же, как я и».
«Да не дождешься, — неожиданно яростно подумала я сквозь пыль, что заволокла мысли, — Если Бог с нами, то кто против нас???»
Мир качнулся, и я почувствовала, что возвращаюсь из сна в реал. Но я успела вскинуть голову и увидеть, как рассыпаются пауки по паутине, рисуя искаженное гневом лицо.
Женское лицо…
Вернее — девичье, совсем юное, с растрепанными волосами до плеч и злыми слезами в глазах.
«Вы все умрете!», — выплюнула она, и я проснулась.
Сев на кровати, я потерла виски руками и с недоумением посмотрела на следы пыли, что остались на пальцах. Посмотрела на подушку — и содрогнулась. На белом шелке лежала отвратительная мохнатая лапка паука, и похоже, что паучок этот был из Чернобыля, размером с лягушку.
