Ирина Андросова - Заколка от Шанель
Надо было видеть лицо этого заносчивого Федора Антоновича! Он перестал промокать потный лоб клетчатым платочком и, растерянно озираясь по сторонам, спросил:
– То есть как это «счастливо оставаться»? А опознание?
Хозяйка, утратившая было после прихода следователя интерес к происходящему, снова заинтересовалась разговором и, выглянув с кухни, захлопала отечными глазами.
– Это какое такое опознание, позвольте вас спросить? – подбоченившись, громко поинтересовалась она. – Это кто, уголовница вот эта вот, меня, что ли, опознавать будет?
Но участковый, который, по всей видимости, пользовался в этом доме непререкаемым авторитетом, сурово глянул на нее из-под фуражки и грозно приказал:
– Гражданка Золотарева, и вы тоже, гражданочка, – подтолкнул он в спину слабо пискнувшую госпожу Сусанну, – следуйте за мной.
И вышел из квартиры, для того чтобы тут же остановиться на лестничной площадке перед соседней дверью и терпеливо ждать, пока следователь Козелок своими трясущимися руками не снимет уже отлепленные кем-то с одной стороны полоски с лиловыми печатями и не откроет жилище покойного Семена Камальбекова.
– Ну, гражданка Абрикосова, покажите нам, где вы прятались, и расскажите, что из своего укрытия видели, – монотонно затянул следователь, но я его не слышала.
Я во все глаза смотрела на хорошенькую штучку, поблескивающую за креслом. Брошка не брошка, кулон не кулон, брелок не брелок – издалека и не разберешь, но явно что-то замечательное. Я приметила ее прямо от двери и теперь прикидывала, как бы мне поудобнее прибрать вещицу к рукам. Но на хорошенькую штучку, судя по всему, положила глаз не я одна. Лишь только я сделала шаг по направлению к креслу, как толстая Золотарева, отпихнув с дороги следователя Козелка, коршуном ринулась на серебристую безделушку. Но было бы смешно думать, что я, стройная и подвижная, дам этой корове завладеть моей вещью. Ведь хорошенькую брошечку в душе я уже считала своей. Поднырнув под ее тюленью тушу, я белкой пролетела по паркету эти пару метров, что отделяли меня от находки, и сцапала серебристый предмет в кулак.
– А ну-ка отдай! – заголосила обманутая тетка. – Это мое! Я первая увидела!
– Ага! – ликовала я, помахивая перед ее красным от злости носом хорошеньким брелочком. – Держи карман шире! Кто первый встал, того и тапки!
Но злокозненный следак не дал мне в полной мере насладиться одержанной победой и, чеканным шагом подойдя вплотную ко мне, самым вероломным образом разжал кулак и забрал мою находку себе.
– Это еще одно вещественное доказательство! – грозно сказал он, засовывая мою вещь в пластиковый пакетик, извлеченный из кармана пиджака.
Такой наглости снести я, разумеется, не смогла и потому заголосила:
– Ну ни фига себе! Как сам тыковку в ванной нашел, так сразу прикарманил. А как я брошечку нашла, так «вещественное доказательство»!
Следователь Федор Антонович пошел пятнами, покрылся испариной и уже хотел вернуть мне находку, но, вынимая украшение из целлофана, вдруг замер с серебристой вещицей в руках, так и не достав ее до конца из пакета. Пристально вглядываясь в предмет размером со складной перочинный нож, он поманил участкового пальцем, одновременно с этим приговаривая:
– Пойдите-ка сюда, Ярослав Сергеевич, взгляните, это кровь или мне только кажется?
Естественно, я тоже кинулась на зов, сгорая от желания получше рассмотреть то, чего меня лишили. Это оказался славненький брелок белого металла в форме банджо. Гриф музыкального инструмента был измазан засохшими буроватыми потеками.
– Да это же орудие убийства, – вдруг догадался следователь и, повернувшись всем телом ко мне, заорал: – Оно, наверное, ядовитое! Преступница натерла этот предмет ядовитыми шкурками и оцарапала острым грифом щеку потерпевшего! Быстро мыть руки!
И сам, кое-как засунув серебристое банджо в кулек и тщательно свернув его колбаской, а сверток опустив в карман пиджака, бросился в ванную. Я протопала за ним, мгновенно сопоставила обилие пузыречков с одеколонами и тот устойчивый парфюмерный аромат, который после посещения следователем санузла еще долго витал по квартире покойного, прикрыла за собой дверь и в отместку за его вероломство ехидно поинтересовалась:
– Ондуласьон не желаете? А то не стесняйтесь, попшикайтесь одеколончиком, я выйду, чтобы вас не смущать... Я же знаю, вы любите...
Если бы зеркало было из ваты, оно бы моментально вспыхнуло, таким пламенно-красным стало в нем отражение Федора Антоновича. Но мне его было ни капельки не жалко. Тоже мне, защитник законности. Это, между прочим, называется политикой двойных стандартов, или, если по-простому, кому-то можно прибирать себе понравившиеся вещи, а кто-то рылом не вышел.
Я приняла из дрожащих рук бугульминского следователя мокрое мыло и тщательно, долго и с особым мстительным удовольствием намыливала руки, игнорируя жалкие потуги юного сыщика снова завладеть кусочком «Камей». Ага! Испугался! Отравиться боится. За жизнь свою ничтожную трясется. Ну и мужики пошли... Подожди, куцый хвост, сейчас я тебя уделаю, как Бог черепаху...
Я поднесла намыленные руки к лицу и неловко почесала запястьем где-то в районе глаза. Затем принялась плескаться дальше. Вдруг, замерев с вытянутыми руками, о которые разбивалась струя воды, и выпустив в раковину мыло из ладоней, я открыла рот, вывалила язык, выпучила глаза и, медленно повернувшись к следователю Козелку, приблизила к нему свое перекошенное предсмертной судорогой лицо. После чего, с удовлетворением отметив панику в его серых ошалевших глазах, начала медленно оседать на пол. К чести выходца из Бугульмы надо отметить, что он не отпрыгнул в сторону и не заголосил, как баба, а, наспех вытерев руки о пиджак, кинулся хватать меня за талию, чтобы не дать окончательно свалиться на холодный и мокрый от брызг кафель.
Осторожно усадив меня на край ванны, Федор Антонович вдруг глубоко вдохнул и припал губами к моему искривленному судорогой рту. И начал что было мочи нагнетать в меня воздух, как если бы надувал резиновый матрац. Не готовая к такому повороту событий, я изловчилась и укусила следователя за губу, крикнув при этом:
– Пусти, дурак несчастный!
И стукнула его кулаком по спине. Тут же с шумом распахнулась дверь сантехнического помещения и на пороге, обнажив табельное оружие, вырос участковый Свиридов. Постояв так секунд пять и неправильно истолковав происходящее, он смущенно крякнул, пробормотал: «Закрываться надо!» – и скрылся за дверью. Я, высвободившись из объятий Федора Антоновича, как ни в чем ни бывало высморкалась в раковину, показала ему язык, вытерла полотенцем руки и покинула ванную комнату, оставив своего спасателя в задумчивом одиночестве осмысливать происшедшее.
Но долго задерживаться в помещении ванной сыскарь не стал, а, деловито потирая руки, минут через пять показался на пороге гостиной.
– Так где, говорите, вы прятались? – официальным тоном обратился он ко мне, как будто не мои сопли все еще блестели на лацканах его костюма.
Я тоже сделала вид, что между нами ничего не было, и сухо ответила:
– Сначала под диваном, потом в камине.
И тут же увидела, как вытянулось лицо у старшей по подъезду. Она нахохлилась, засопела, как паровоз, и гипнотизирующим взглядом, от которого у кого-нибудь более чувствительного и слабонервного встали бы на загривке волосы, уставилась на меня. Ха, видала я таких! И нечего меня страшными глазами запугивать. Независимой походкой я направилась к дивану и, грациозно опустившись на четвереньки, забралась под низкую мебель. И уже оттуда посмотрела на могучие ноги госпожи Золотаревой.
– Ноги те же, только в день убийства они были не в тапках, а в разношенных туфлях фирмы «Саламандер», – вынесла я компетентное заключение.
– Может, эта пигалица мне прикажет переобуться? – вскинулась тетка.
– Надо будет, и переобуетесь! – сказал как отрезал следователь Козелок.
Честно говоря, я понемногу начинала его уважать. Не такой уж он и тюфяк, как кажется на первый взгляд. Просто он основательный и неторопливый, как всякий флегматик. Интересно, какими словами он ругается в экстремальной обстановке? Во мне снова проснулся исследовательский интерес психолога, и я решила, что все-таки стоит написать диссертацию. Ученая степень еще никому не помешала. Даже сыщик – кандидат психологических наук будет выглядеть намного солиднее, чем просто так себе сыщик, без ученой степени.
– Гражданка Абрикосова, вы что там, заснули? – вывел меня из задумчивости высокий голос юного флегматика.
– Что такое? – с некоторым опозданием отреагировала я, выглядывая из своего укрытия.
– В камин полезете, или ограничимся диваном?
Что значит «ограничимся диваном»? Вот уж дудки! И в камин полезу, и через дымоход на крышу попаду, и Будьте Любезны к стенке прижму. Пусть нам расскажет, в чьем мусоре фотки народного артиста выудил. Я выбралась из-под дивана, отряхнулась от пыли и направилась к камину, по пути рассказывая:
