Дарья Донцова - Букет прекрасных дам
Рита мертва, она похоронена, а на могиле скоро появится шикарный памятник, который Нора заказала в Италии. Рита никак не могла позвонить с того света. Просто какая-то идиотка решила поразвлечься и набрала номер, мало ли дураков на свете. Выпила и придумала веселье.
Я пытался убедить себя, глядя в черное незанавешенное окно, но ум подсказывал другое — это хотели напакостить Норе. У меня достаточно узкий круг общения, и среди приятельниц нет ни одной, способной на такой поступок. И еще одно. Если тот свет и впрямь существует, Маргоша должна сейчас гореть в аду, потому что к вратам рая ее не подпустят и на пушечный выстрел.
Глава 14
Около одиннадцати я вошел в ГУМ и принялся бродить по линиям. Терпеть не могу шататься по магазинам, вид прилавков навевает на меня тоску. До сих пор все вещи мне покупает Николетта. Я доверяю ее вкусу и выгляжу безупречно, но, к сожалению, сейчас придется менять имидж. В длинном отличном пальто, в безукоризненном костюме с галстуком, заколотым золотым зажимом, я выгляжу среди людей, с которыми вынужден сейчас общаться, белой вороной. Кто-то хихикает, а кто-то злится. Нет, мне нужен иной гардероб. Вчера вечером я выписал на бумажку то, в чем ходил Арчи, помощник Ниро Вульфа, и теперь приобретал вещи.
Джинсы, пара пуловеров более ярких, чем обычно, расцветок, башмаки на толстой подошве…
Истратив все деньги, я привез обновки домой и переоделся. Что ж, выгляжу я совсем неплохо, не располнел, джинсы сидят хорошо, к лицу оказался и ярко-синий свитер. Обычно я предпочитаю бежевато-коричневатые тона. А вместо пальто приобрел короткую дубленку. В новом виде я дошел до кабинета, открыл сейф, вытащил пачку долларов и увидел на полке тощий белый конверт, на котором ясным, четким почерком Норы было написано: «Вскрыть только после моей смерти. Завещание».
Повертев в руках пакет, я сунул его на место. Надеюсь, до него дело дойдет не скоро. Хотя сегодня утром мне в больнице сказали, что Нора переведена в палату интенсивной терапии и всякие посещения запрещены.
Сев за руль, я сразу понял, что управлять машиной в куртке намного удобней, чем в пальто. Наверное, давно следовало купить нечто более короткое, чем доломан из верблюжьей шерсти.
Стригусь я у Пьера. Сильно подозреваю, что в паспорте у него стоит просто Петя, но весь бомонд кличет мужика на французский манер.
— Иван Павлович, — обрадовался стилист, — стрижечка-укладочка?
— Скажите, Пьер, можно постричь меня так, — я ткнул пальцем в обложку журнала, где красовался парень с почти бритым черепом.
— Зачем? — ужаснулся стилист, разглядывая мои волосы, прикрывающие уши, — у вас такой стиль интеллигентно-романтический. Подобный вариант ну никак не подойдет, он для, э-э-э, скажем, более резких людей.
Я усмехнулся. Парикмахер явно считает Ваву Подушкина размазней, которому к лицу локоны лорда Фаунтлероя.
— Стригите так.
— Но… — попытался возразить мастер.
— Давайте, Пьер, иначе пойду в салон к Звереву.
При упоминании имени конкурента Пьер вздохнул и схватился за ножницы.
— Такие волосы испоганить, — бормотал он, щелкая железками, — любо-дорого смотреть было. Линия, густота, а сейчас! Ужасно вышло, но вы сами хотели.
Я взглянул в зеркало. На меня смотрел незнакомый, коротко стриженный парень. Глаза, оттененные свитером, стали ярко-голубыми, а не серыми, и откуда-то вылез довольно большой подбородок. Высокий лоб, с которого ушла косая прядь волос, оказался широким, а уши прижатыми к черепу. Я внимательно еще раз посмотрел на ушные раковины. Однако, странно. Длинные волосы, спускавшиеся ниже мочек, я ношу всю жизнь. В детстве Николетта завивала мне кудри, но в первом классе с этой ерундой было покончено. Я никогда не стригся коротко по простой причине — с самого раннего возраста я слышал от матушки: «Вава, какой ты лопоухий! Просто жуть».
Кстати, длинные волосы были и у моего отца, что в пятидесятых-шестидесятых годах выглядело эпатажно. Но у папеньки имелась веская причина не обрезать шевелюру. На виске у него сидело довольно большое родимое пятно, стекавшее к щеке, и отец, стесняясь отметины, прятал ее под кудрями.
— Сами хотели, — сердито заявил Пьер, — я предупреждал. Гляньте, какая дрянь получилась, просто браток из криминальной группировки, жуть. Вы, Иван Павлович, человек интеллигентный, воспитанный, светский, и такое с собой сотворили. Ну за каким шутом велели себя обкорнать?
— Спасибо, Пьер, — ответил я и встал, — сколько с меня сегодня?
— Ничего, — буркнул мастер.
— Почему?
— Подарок, как постоянному клиенту.
Я рассмеялся:
— Ну, Пьер, неужели так плохо?
— Николетта меня убьет, — закатил глаза стилист, — с ужасом буду ждать четверга.
Моя маменька раз в неделю моет и укладывает в этом салоне голову.
— Ладно, — усмехнулся я, — Николетта — это серьезно, о ней я, честно сказать, не подумал. Давайте сделаем так. Скажу, что звонил вам и узнал, будто свободное место будет только через десять дней. Ну и пошел в простую парикмахерскую. Сам виноват, дурак.
Парикмахер секунду смотрел на меня, потом улыбнулся в ответ:
— Иван Павлович, сделайте милость, а то ведь Николетта…
— Ни слова больше, — поднял я руку вверх, — я у вас сегодня не был. Главное, чтобы гардеробщица и администратор не проболтались.
— Будут немы, как рыбы, — горячо заверил меня Пьер.
Я положил ему на столик, несмотря на горячее сопротивление, деньги и пошел в туалет. Всю стену мужской комнаты украшает огромное зеркало. Я еще раз глянул в почти незнакомое лицо. Парень начинал мне нравиться все больше и больше. И потом, у него, оказывается, и впрямь волевой подбородок. Я поднял правую руку, отражение послушно повторило действие. И глаза у меня не серые, а голубые… Бежево-коричневые тона просто убивали их цвет, давно следовало покупать более яркие вещи. К тому же у меня совсем неплохая фигура. Многие приятели давно обзавелись брюшком… А на мне великолепно сидят джинсы. Какого черта я не носил их раньше? Отчего постоянно ходил в костюме, при галстуке? Потому что это нравилось матери? За каким бесом я до сих пор слушаюсь Николетту? Давно пора взбунтоваться! Внезапно мне стало смешно. Нацепил брюки из корабельной парусины и получил вместе с ними менталитет подростка. Кстати, я миновал в свое время опасный возраст абсолютно спокойно, не доставляя никому хлопот…
Я усмехнулся, парень в зеркале тоже. А у него приятная улыбка — мягкая, беззлобная, даже беззащитная.
И вообще, несмотря на квадратную нижнюю челюсть, в лице мелькает что-то от мямли. Я прижался лбом к зеркалу, ощутил холод стекла и сказал своему отражению:
— Ну, дружок, не позволяй больше никому звать тебя Вавой.
Агентство «Модес» оказалось возле той же станции метро «Первомайская». Скромная вывеска, даже скорее табличка, украшала самую простую деревянную дверь, ведущую в квартиру. Дверь распахнулась автоматически, на пороге никого не было, очевидно, в конторе не боялись грабителей.
Я увидел обычную квартиру, без евроремонта и роскошных ковров. Сбоку красовалась простая вешалка, напротив — небольшое круглое зеркало. В моем понимании место, где собираются красивые женщины, должно было выглядеть по-иному.
Не успел я крикнуть: «Здравствуйте», как из одной комнаты вылетела молодая женщина с младенцем на руках и, не глядя в мою сторону, закричала:
— Ну, наконец-то! Сколько тебя ждать можно, а? Ребенок весь изорался! Давай, бери коляску, кати во двор, а я его сейчас одену!
— Простите, — оторопел я, — но…
Хозяйка подняла на меня глаза и сказала:
— Ой, извините, я думала няня пришла, с сынишкой гулять, вечно она опаздывает.
Словно услыхав, что речь идет о нем, младенец закатился в плаче.
— Ну-ну, Никитуки, — забормотала мать, — вовсе незачем так орать. Подожди чуток, сейчас эта шалава безответственная явится, и поедешь на улицу, в садик, бай-бай!
Я посмотрел на нее. Маленькая, черноволосая, черноглазая, такая худенькая, что со спины запросто может сойти за подростка.
— Там очень холодно, — решил я предостеречь молодую маму.
— И что? — ответила та.
— Наверное, ребенка не надо в такой мороз выставлять на улицу.
— Так не голым же, — резонно возразила хозяйка, — в двух одеялах и меховом мешке.
В этот момент дверь отворилась и вползла бабка, старая-престарая, шатающаяся от ветхости.
— Явилась, — грозно насупила брови молодая мать, — позволь узнать, где шлялась?
— Гололед на улице, — заныла бабка, — упасть боюсь.
— Выходи пораньше!
— За час выбралась.
— С вечера выползай, — рявкнула мамаша и сунула старухе новорожденного, — держи, а я коляску стащу.
Старушонка вцепилась в ребенка. Тот, словно почуяв, что мать ушла, заорал так, что у меня зазвенело в голове.
