Наталья Александрова - Алмазная принцесса
– Не гони пургу! Тут и в лучшие времена не больше тридцати домов было, а сейчас всего-то от силы десятка полтора. И из тех самое большее половина жилых, остальные заброшены.
– Так она могла в заброшенном доме спрятаться…
– Она не дура! В нетопленом доме она к утру насмерть замерзнет. Нет, она наверняка в жилом доме прячется. Вот мы и посмотрим – где теплом пахнет, где печь натоплена, там и будем ее искать…
И он решительно зашагал вперед, не оглядываясь на своих подручных. Он шел к приземистому дому, во дворе которого виднелся колодезный журавль.
– Открывай, лопух! – снова прозвучало из темноты. – Открывай, если жить хочешь!
Татьяна выплыла из темного омута сна, тихонько встряхнулась и прильнула глазом к щели в стене пристройки. На крыльце деда Кузи переминались трое рослых мужчин в слишком легких для зимней ночи черных куртках.
– Чего вам надо, пацанчики? – донесся из окна заспанный голос хозяина. – Вы, видать, дорогой ошиблись… у нас деревня тихая, самогон не варим…
– На фига нам твой самогон? – рявкнул старший. – Избу отворяй! Показывай, кого ты прячешь!
– Да никого я не прячу, ребятишки! – жалостным голосом отозвался дед. – Один я живу! Только и есть у меня, что собачка!
Словно в ответ на эти слова из темноты вылетела Зеба, подскочила к крыльцу и ухватила одного из чужаков за ногу. Тот дико вскрикнул, покачнулся. Старший выдернул из-за пазухи пистолет, выстрелил… однако он боялся попасть в своего подручного и стрелял больше для острастки. Зеба, однако, поняла предупреждение и отбежала в темноту, откуда слышалось грозное рычание.
– Ах ты, тварь… – Старший трижды выстрелил в том направлении, откуда доносилось рычание. В темноте послышался пронзительный визг, затем – удаляющийся обиженный лай.
– Что ж ты творишь, скотина? – выкрикнул из дома дед Кузя. – Ты зачем в собаку стреляешь? У тебя совесть есть?
– Ты, лапоть деревенский, лучше нам открой, а то я не только собаку – я и тебя самого пристрелю!
– А, вот ты как? Это мы еще поглядим, кто кого пристрелит… – И из окна шарахнул выстрел. Чувак завопил и упал на спину, держась за простреленную ногу.
– Ты, дед, что – совсем оборзел? – взревел старший. – Да я ж тебя сейчас…
– Вы бы, мальчики, лучше валили отсюда, пока можете, а то ведь я вам всем инвалидность быстро организую! – отозвался из окна дед. – У меня патронов хватит! Дробь крупная, я с ней на зайцев охочусь. Одно плохо – раны от нее большие, неаккуратные и заживают тяжело. Если я тебе, милок, тоже ногу отстрелю – как вы домой-то доберетесь? Вы ведь пацанчики городские, балованные, к деревенским порядкам непривычные, вы тут до утра насмерть замерзнете, утром мне только схоронить вас придется… У нас тут места тихие, да вас, я так думаю, и искать никто не будет… ко мне ведь ни один бродяга не суется, знают, что не стоит, можно на неприятности нарваться. А у нас тут такие волчары попадаются – не вам чета.
– Ты, дед, смертный приговор себе подписал! – не унимался старший бандит.
– Оставь его, Пузырь! – подал голос Серый, опиравшийся на перила крыльца. – Гляди, Чувак совсем плох, да и мне эта тварь зубастая ногу здорово порвала… так что мы тебе не помощники. Надо отсюда валить, пока мы еще можем!
– Во-во, слушай своего пацанчика! – поддержал дед и для верности выстрелил в землю перед Пузырем. – Пацанчик дело говорит! Проваливайте, пока есть на чем!
– Помогите мне! – стонал на земле раненый. – Перевяжите хоть, а то я совсем кровью истеку!
– Вот послал бог помощничков! – Пузырь скрипнул зубами, однако подошел к Чуваку, взвалил его на спину и побрел прочь от дедова дома, тяжело проваливаясь в снег. Серый отломил палку от забора и заковылял следом, опираясь на нее.
Вскоре наступила тишина.
Вдруг дверь дома скрипнула, на крыльцо вышел дед Кузьма и громко проговорил, вроде бы ни к кому не обращаясь:
– Ладно, дочка, пересиди там до утра, но как начнет светать – уходи потихоньку. А то как бы они не вернулись. Днем-то мне от них не отбиться…
Он немного помолчал, а потом позвал:
– Зеба! Зебочка! Ну где ты там?
В темноте послышалось жалобное поскуливание, и к крыльцу, прихрамывая и поджимая одну лапу, подбежала овчарка.
– Ну-ка, покажи… – Дед присел, взял больную лапу и осторожно осмотрел ее.
– Ну ничего… – проговорил он, обматывая раненую собачью лапу куском чистого полотна. – Рана чистая, сквозная, на тебе заживет… как на собаке!
Татьяна вернулась на прежнее место, завернулась в сено и снова прикрыла глаза. Она думала, что только немного отдохнет, но тут же провалилась в глубокий сон.
Сквозь сон она почувствовала на лице чье-то влажное горячее прикосновение.
Ей показалось, что она – маленькая девочка, мать собирает ее в детский сад и перед этим умывает ей лицо…
– Мама, не надо, я сама, я большая… – проговорила Татьяна заплетающимся языком и проснулась.
Влажное прикосновение не приснилось ей: это дедова коза старательно вылизывала ее лицо широким шершавым языком.
Татьяна подскочила, отпихнула козу и выглянула в щель между досками. Небо на востоке уже начало розоветь. Дед прав, пора отправляться восвояси, пока окончательно не рассвело. И самой опасно здесь оставаться, и его не стоит подставлять. Ночные гости могут вернуться и еще приведут с собой подкрепление.
Отвергнутая коза обиженно заблеяла.
– Ты тут еще будешь права качать! – прикрикнула на нее Татьяна и тихонько выскользнула во двор.
На крыльце лежала развернутая газета, на ней – большой ломоть хлеба и полпалки копченой колбасы, рядом – мятая армейская металлическая фляжка.
Татьяна благодарно взглянула на окна: это дед Кузя положил ей еды на дорогу. Она откусила кусок колбасы, заела хлебом, глотнула немного из фляжки… и чуть не задохнулась: было такое чувство, как будто она глотнула жидкий огонь. Это оказался дедов двойной самогон. Значит, все-таки гонит…
Глотка горела, но зато сразу стало гораздо теплее.
Больше пить она не стала, но остальное взяла с собой – в дороге самогон очень пригодится…
– Спасибо, дедушка! – проговорила она с благодарностью и зашагала прочь.
Идти по глубокому снегу было тяжело, и только через два часа Татьяна дошла до шоссе. Остановившись на обочине, отпила еще глоток самогона и подняла руку, увидев приближающуюся машину.
Водитель затормозил, открыл перед ней переднюю дверцу.
Татьяна сначала втиснулась внутрь, устроилась на сиденье и только потом повернулась к водителю и спросила:
– До города довезете?
– Довезу, Таня!
– Ну и что же нам дала эта поездка? – проговорила я в спину дяди Васи. Он даже не обернулся на мой голос – стоял перед крыльцом и внимательно разглядывал следы на снегу.
– Зря только время потратили! – я нарочно повысила голос, надеясь все же привлечь его внимание.
– И вовсе не зря, – отозвался мой наставник, распрямляясь. – По крайней мере, мы теперь знаем, что Татьяна жива… точнее, была жива до вчерашнего дня. А это уже кое-что…
– Руки-то поднимите! – раздался у меня за спиной скрипучий неприязненный голос.
Я вздрогнула и обернулась.
Возле сарая стоял невысокий подтянутый старичок в ладном армейском полушубке. В руках он держал двустволку. К его ноге жалась большая молчаливая собака с перевязанной лапой.
– Я что сказал-то? – проскрипел старичок. – Не головой верти, а руки подними повыше, а не то влеплю я тебе заряд крупной дроби за милую душу!
– Зачем дроби? – залепетала я испуганно. – Не надо дроби! Мы ничего такого…
– Как это ничего? По чужим домам шастаете? Неизвестно чего вынюхиваете? Сказано – подними руки!
Я послушно подняла руки и оглянулась на дядю Васю. Он стоял возле крыльца и как-то странно смотрел на деда с ружьем.
– А тебя, мил-человек, это не касается? – обратился к нему старик. – Ну-ка, тоже подними конечности!
Овчарка угрожающе зарычала, присоединяясь к требованию хозяина.
– Килькин? – проговорил дядя Вася, склонив голову набок. – Кузьма Иванович?
– Ну, допустим, я Килькин, – отозвался старик неуверенно. – Предположим, что Кузьма Иваныч. А ты-то кто таков, мил-человек?
– Не узнаешь, Иваныч? – Дядя Вася шагнул вперед, собака зарычала громче и обнажила клыки.
– Да что-то не признаю… – Старик пристально вглядывался в моего старшего товарища, но в его лице ничего не менялось.
– Да Куликов же я, Василий Куликов из Питера! Помнишь, мы с тобой Костю Лохматого брали? В каком же это году было…
– Ох ты, и правда… здоров, Макарыч! – Старик опустил ружье, неуверенно двинулся к нам. – А я-то тебя не признал… не иначе богатым будешь!
– Это навряд ли! – Дядя Вася махнул рукой. – Познакомься, Вася, – это он мне. – Капитан Килькин, Кузьма Иванович… раньше он здесь участковым служил, а теперь уж, наверное, на пенсии…
Овчарка, увидев перемену в настроении хозяина, подбежала ко мне и приветливо потерлась о бок – знакомилась. Я потрепала ее по загривку, взглянула на перевязанную лапу.
