Королевы бандитов - Шрофф Парини

– Ты что, думаешь, я бы от него не отделалась, будь у меня возможность? Думаешь, я была в восторге от того, что он шлялся за мной весь день как привязанный? Нет, мне это не понравилось, совсем не понравилось. Меня это… бесило.

– Окей, окей.

– Нет, правда, – закивала Гита. Она понимала, что лучше уже замолчать, так будет правдоподобнее, но слова сами лились потоком. – Дико бесило, честное слово.

– Гитабен, – закатила глаза Фарах, – ты не должна мне ничего доказывать, окей? Я, может, и безграмотная, но не тупая. Я вижу, что не может быть никакого чаккара [57] между тобой и… – она захихикала, а Гита почувствовала себя не менее оскорбленной, чем сегодня днем в магазине бытовых приборов, – и Карембхаем.

– Почему это не может быть?

– Потому что он далеко не святой. Этот красавчик тот еще женегодник.

– Кто-кто? Женоугодник?

– Сама знаешь кто. – Фарах неопределенно взмахнула рукой. – По женской, короче, части не дурак. Ну да, с такой-то знатной гривой. Полна голова волос, Самиру это прям покоя не дает, он так умилительно завидует, а я такая: «Да чего ты ждал-то? Твой папаша был лысый, как мраморная глыба!» Ну, то есть вслух-то я ему этого, конечно, не говорю, кхе-кхе, сама понимаешь… Короче, Карембхай ездит в город, чтобы… разобраться со своими потребностями. Но ты не такая, Гитабен, совсем не такая, ты у нас по деловой части, в грязь по макушку не полезешь. Честная ты, типа. Сидхи-садхи [58]. – К пущему неудовольствию Гиты, Фарах еще и вздохнула искренне: – Если что, это был комплимент.

– Ладно, проехали, – отрезала Гита, обращаясь скорее к самой себе, чем к ней.

Услышать о любовных похождениях Карема было неприятно, но только потому, разумеется, что Гите не нравилось чувствовать себя круглой дурой, а не по какой-либо другой причине. Она запретила себе думать о том, сочтут ли ее деревенские сплетники подходящей жертвой для Карема, потому что это не имело никакого значения. Да, абсолютно никакого. «Тешить свое эго, – сказала она себе, – так же бессмысленно, как носить воду в море».

– Дальше откладывать нельзя. Надо самим сделать яд, – произнесла она вслух.

– Как?

– Дай мне минутку. – Гита уселась на матрас, задумчиво пощипывая мочку уха. Вторую руку она свесила с кровати, и в нее сразу ткнулся мокрый нос пса, а мокрый язык облизал ей пальцы.

Фарах тем временем мерила шагами комнату. Каждый раз, когда она проходила близко к кровати, пес скалился, морща нос, и глухо рычал.

– А нельзя его на улицу выставить? – скривилась Фарах.

– Он слепой.

– Что же, он теперь с тобой жить будет?

– Я этого не говорила. Но сегодня ночью он точно будет спать здесь.

– По-моему, я ему не нравлюсь.

– Просто он меня защищает. Может, если ты приласкаешь его, он подобреет.

У Фарах на лице отразилось отвращение:

– А это не опасно? Вдруг у него блохи? Или бешенство… – Она внимательно уставилась на пса. – Эй, а ведь это идея! Он может покусать Самира, и тогда, типа…

– Хватит! – Гита вскочила и направилась к двери. – Пошли.

– Погоди, а он нам не понадобится? – спросила Фарах, указав на пса.

– У него нет бешенства, Фарах. И потом, посмотри на него – он свой собственный хвост найти не может, не то что кого-нибудь покусать. Ты идешь или нет?

– А куда?

– В школу.

– Чего? Зачем? Слушай, по-моему, не время учить меня читать.

Гита промолчала, и Фарах, смирившись, молча последовала за ней.

Они так и шли молча – Фарах сопела, стараясь не отставать, Гита освещала путь фонарем. Через несколько минут женщины остановились у некогда белых ворот в ограде вокруг школы. Краска на прутьях местами облупилась, а на некоторых и вовсе осы́палась, обнажив черное железо, так что ворота были похожи на зебру. За оградой стояло длинное одноэтажное здание неопределенного цвета с коричневыми дверями, обрамленными узкими белыми косяками. Вывеска на фасаде гласила: «ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА». Под этими словами в скобках было добавлено буквами помельче: «АНГЛОЯЗЫЧНАЯ», но Гита помнила, что все занятия здесь шли на языке гуджарати, даже уроки английского.

Фарах потерла ладони:

– Дай-ка я! Сейчас открою! – Она поставила одну ногу на нижнюю перекладину ворот, подтянулась на руках и, кряхтя, перекинула вторую ногу на другую сторону.

Пока Фарах сражалась с подолом нижней юбки, чтобы спрыгнуть во двор, Гита толкнула незапертые ворота.

– Ой, – сказала Фарах, описывая дугу вместе с открывавшейся створкой и все еще пытаясь поддернуть запутавшееся у нее между коленками сари.

В школьном коридоре они зашагали вдоль вереницы классных комнат. На стенах здесь висели доски объявлений с длинными списками оценок учеников.

Фонарь в руке Гиты исправно разливал лужицы света; как луна в ясную погоду, он был ослепительно ярок в центре и окружен тусклой мертвенно-бледной короной. Желтоватый свет напомнил Гите, что она так и не сходила в туалет по-маленькому, но возможно, в этой ассоциации был виноват пропитавший коридор запах мочи.

Переходя от одной закрытой двери к другой, Фарах спросила:

– А что мы ищем?

– Заткнись, – цыкнула на нее Гита.

Фарах заозиралась и понизила голос:

– Ну да, потому что нам не надо, чтобы нас застукали.

– Нет, потому что ты меня достала.

– О. Прости. – В желтоватом сиянии фонаря синяки вокруг заплывших глаз Фарах казались фиолетово-черными. Она была похожа на маленькую панду.

Наконец они нашли незапертый класс. Открыв дверь, Гита вошла и осветила фонарем небольшое помещение. Ржавые подтеки в углах, казавшиеся безобидными при дневном свете, сейчас выглядели устрашающе. Ветхая крыша не спасала от дождей. Гита поманила Фарах за собой, и они приблизились к подносу с антимоскитной спиралью [59] – она полностью догорела, на подносе остался только серый комок с дорожками пепла вокруг.

– И что дальше? – поинтересовалась Фарах.

– Нам нужна новая спираль, – сказала Гита.

– Зачем? – уставилась на нее Фарах. – По-моему, ты переутомилась. Пошли отсюда.

– Если ее съесть, можно отравиться.

– Оке-ей… – Фарах задумалась. – Окей! – И захлопала в ладоши.

В ее улыбке не было ничего угрожающего, только радость, но побитое лицо в желтушном свете смотрелось страшновато – Фарах была похожа на человека-оборотня, который медленно превращается в жуткого монстра. Свежие синяки отвлекли Гиту от старых, подживших, зато теперь она ясно видела, что вчерашний подбитый глаз окружен бледным ореолом цвета разбавленной куркумы, словно на стекле застыли грязные разводы.

– Гениальная идея! – Фарах перестала хлопать в ладоши и уперла кулаки в бока. – Вот, значит, как ты избавилась от Рамешбхая!

– Я уже сказала, что это не твоего ума дело.

– Я спрашиваю, поскольку мне надо точно знать, что это сработает. Мы не можем потерять еще один день.

– Я в курсе, что поставлено на карту, Фарах. Мои чертовы деньги. И если тебе так уж не терпится, может, просто зашьешь Самиру рот идеальным швом, как на твоих расчудесных платьях? Тогда он не сможет пить и перестанет обкрадывать твою нищую семью.

Фарах ничуть не обиделась, лишь пожала плечами:

– Нам это не сильно поможет, Гитабен.

Гита вздохнула:

– Я знаю. – Закрыв глаза, чтобы успокоиться, она сказала: – Просто помоги мне найти невскрытую антимоскитную спираль.

Под окнами стояло несколько шкафчиков. Женщины принялись выдвигать ящики – в большинстве лежали линейки, карандаши, тетрадки с тонкими обложками. Фарах, усевшись на пол, пыталась открыть очередной ящик – она дергала изо всех сил, оскалив зубы, и было видно, как под кожей на руках напрягаются жалкие бицепсы. Ящик не поддавался, и Гита протянула ей деревянную линейку:

– Вот, подцепи.

Но Фарах замотала головой:

– Лучше ты.