Людмила Милевская - А я люблю военных…
— Ах, не донимайте, — начала было я, но в этот момент случайно наткнулась взглядом на свой объект, о котором за разговором с Тамаркой совсем забыла.
Он сидел сиротливо у фонтана за столиком, накрытым на две персоны, и о чем-то сосредоточенно размышлял. Судя по виду, горе у него случилось страшное. Мое и рядом не лежало.
— Та-ак, — обратилась я к метрдотелю, — того мэна видите? Отчего, полагаете, он так расстроен?
Пока метрдотель растерянно хлопал глазами, я продолжила:
— Оплатил человек столик, ждет меня, свою будущую супругу, а вы не пускаете. Куда это годится?
Не дожидаясь ответа, я бодро оттеснила растерявшегося метрдотеля и (как говорит Маруся) всею собой устремилась в зал, но рефлекс сработал у охраны. Глазом моргнуть не успела, как меня схватили, будто хулиганку какую, и теперь уже потащили к выходу.
— Это безобразие! — беспорядочно лягаясь, вопила я. — Так беспардонно обращаться с лучшими клиентами! Ославлю на всю Москву! Следующий роман будет про вас, негодяев!
Последняя фраза оживила остолбеневшего метрдотеля. Он дал знак меня отпустить, после чего я тут же приступила к переговорам. Впрочем, “переговоры” сильно сказано, говорила одна я. В красках расписав наш роман с объектом, я настаивала на том, что столик у фонтана заказан лично для меня. Наконец метрдотель принял решение:
— Хорошо, сейчас у него спрошу. Если все так, как говорите, вы, Софья Адамовна, пройдете в зал.
Не стоит, думаю, описывать мое торжество, которого я не скрывала, потому что уверена была, что объект удивится, но в гостеприимстве не откажет — кто же откажет красотке такой?
Однако рано я торжествовала: сделав пару шагов, метрдотель вернулся и спросил:
— Как зовут вашего будущего мужа?
Это был удар!
Настоящий удар!!!
Который я легко удержала.
— Не имя красит человека, а человек имя, — философски ответила я и заговорщически добавила: — Мой будущий муж ниндзюцу.
— Кто-оо?!
— Ниндзюцу, если по-русски, боец невидимого фронта, и настоящего имени его даже родителям знать не положено, а нам с вами и подавно. Он вообще здесь с важным заданием. Речь идет о безопасности самого президента!
Ну куда, спрашивается, меня опять понесло? Бездонное воображение, помноженное на речевое недержание, страшная вещь. Все думают, что я чокнутая. Брякнув глупость, я испугалась, что и метрдотель так подумает и уж точно теперь выгонит меня, однако, охваченный ужасом, он умчался к моему объекту.
Я прилипла глазами к столику у фонтана. Метрдотель что-то объяснял несчастному объекту, а тот коченел. Так продолжалось довольно долго, мне показалось — вечность. Наконец объект очнулся и что-то произнес. Метрдотель повернулся в мою сторону, туда же глянул и объект — я превратилась в салют, в фейерверк: радостно завизжала, запрыгала и замахала руками.
…
Немая сцена длилась недолго. Объект кивнул, метрдотель посеменил ко мне.
Глава 19
Вязнут мысли. Мелькают лица. Туманны контуры. Все нереально.
Нет ответов!
Сумитомо спрашивают, он говорит, не понимая. Его вновь спрашивают, — он молчит.
О чем они? Зачем? Слово — игла, движение — боль.
Посланники правительства изумлены святотатством. Брезгливо смотрят на Сумитомо.
“Куда исчез светлый праздник? Где Аой Мацури? Где друзья? Нужно спешить… Божественный Микадо… Великая честь… Итумэ… Чудная Итумэ… Где она?”
Мысли бьются, путаются в помраченном сознании. А когда удается осознать реальность…
“Саке одурманило? О Боги! — в отчаянии думает он. — Ничего не помню. С мечом на Микадо… Как жить? Немедленно сэппуку! Невыносимо бесчестие! Прочь позор!
Сэппуку! Сэппуку! Сэппуку!”
— Меч! Дайте меч! — кричит Сумитомо.
Бьется о дубовую дверь.
Бесстрашна стража. Нет ответа. Но…
Его услышали. Посланник сегуна возглавил следствие. Семь дней ждал Сумитомо. Далек путь из Эдо в Киото. Неделя неведения. Хуже смерти бесчестие!
— Меч! Дайте меч! — исступленно требует Сумитомо.
Семь дней. Сознание постепенно очистилось. Мир обрел четкость, мысли связность.
Прибыл посланник сегуна!
— Ты не достоин чести свершить сэппуку, — процедил придворный самурай, состарившийся в эдосском замке. — Тебе с позором отрубят голову. За покушение на божественного Микадо, — отводя глаза ответил старый придворный.
— На Микадо?!!
Ужас в голосе Сумитомо достиг невообразимых высот.
— Вздор!!!
— А сэппуку не может быть и речи, — все так же глядя в сторону, повторил посланник сегуна. — Ты не преступник, ты святотатец. Простить можно сумасшедшего, но ты рассуждаешь здраво.
— Я покушался на…
Сумитомо от ужаса запнулся.
— Покушался и сам не знаю? Возможно я сумасшедший? — у него пересохло в горле.
— Не стоит лгать, — бросил вельможа. — Не унижайся! Тебя опознали. Лицо, доспехи, все видели, — ты атаковал колесницы. Видели как лежал, подстреленный лучниками стражи. Хозяин “веселого дома” в “огражденном месте” рассказал: ты уходил под утро и вернулся со следами крови.
— Я лежал подстреленный? Уходил и вернулся? Хозяин…
Сумитомо от негодования потерял дар речи.
— Да. Стрела оцарапала тебе шею.
Сумитомо провел рукой под волосами. До этой рваной рваны, покрытой струпьями, ему не было дела, но он опустил голову. Прикрыл руками лицо.
“Я знаю, все ложь, — думал он. — Немыслимая ложь! Никто в меня не стрелял… Но почему все так? Никто не верит… Обезглавят… Очень скоро… Ужасный конец пути.”
Как наяву, зазвучал голос мастера Кендо, сенсея Хосокава: “Человек способен сделать Путь великим, но великим человека делает не Путь.”
Сумитомо пристально посмотрел на посланца сегуна. Спасительная мысль. Из философского осознания Кендо, из его проекции на Дзен родилась она.
“Не стремитесь к контакту с противником в ответ на угрожающий выпад, не позволяйте своему уму “останавливаться”, продолжайте двигаться все так же навстречу противнику. Используйте его атаку, обращая ее против него самого…
… В Дзен это называется “Схватить вражеское копье и убить им врага”.” Такова идея. Это “Меч, которого нет”.
Сумитомо медленно и четко сказал:
— Я заявляю: не мыслил, не осуществлял зла. Божественный Микадо, потомок Богов, почитаем мной. Истина в другом! Я сознаюсь! В недобрый час, в злое время толкнула, ослепила жажда мести. Затмила сознание.
Сумитомо нервно вздохнул.
— Я мстил Кадзикава Ёритору — начальнику внутренней охраны правительственного замка в Эдо. Все видели нашу ссору. Еритору меня оскорбил, — не вписал мое имя в свиту сегуна. Я, потомок великого рода, как простой пехотинец, шел среди стражи. Это унизительно. Мой род давал стране регентов, теперь дарит ей философов и поэтов. Мы — гордость страны. Я сожалею о горячности, склоняюсь перед сегуном и молюсь о величии “Божественных врат”. Я прошу снисхождения. Не ради себя, ради чести рода.
Сумитомо замолчал, переводя дыхание.
— Ты мстил начальнику охраны эдосского замка Нидзё? — изумленно спросил посланник.
— Да, Ёритору, — подтвердил Сумитомо. — Саке помутило разум…
— Клянешься, что не было святотатства?
— Клянусь Куно-токо-тати, Владыкой Августейшей Середины Неба! — торжественно чеканя слова, произнес Сумитомо.
— Клятву доведут сегунату, — растерянно вымолвил посланник.
— Думаю, правительство учтет раскаяние и искреннюю клятву перед лицом Великой Богини, — смягчился посланник сегуна, — думаю, ты можешь рассчитывать на снисхождение. Возможно тебе разрешат сэппуку, но это мое мнение. Ты преступник, — осторожно закончил придворный.
— Но не святотатец! — ответил Сумитомо.
Еще десять дней.
Распахнулась дубовая дверь. Вошел начальник дворцовой стражи. Объявил:
— Фудзивара Сумитомо! С тебя снято обвинение в святотатстве! Ты свободен! Сегунат решит твою судьбу! Ступай жди!
Велик, славен род Фудзивара. Легко ли сегунату решать его судьбу? Преступна дерзость Сумитомо, и род в ответе. Весь род! Таков закон, традиция: имущество рода в казну, бесчестие на голову всех Фудзивара. Бесчестие и симпатии народа. Сумитомо защищал свою честь! Он преступник! И он герой! И весь род будет им гордиться. Великий род! Славные воины, придворные, губернаторы.. Лишившись земель, схватятся за мечи и… Смута! Война обрушится на страну…
Легко ли принять решение?
Долго ждать Сумитомо.
Но ждать ли?
Затем ли он подставил себя под удар?
Бесчестье хуже смерти.
* * *
Усевшись за столик, я сразу же забыла про свой объект, потому что увидела то, чего не могла видеть, стоя у двери: свадьбу собственного мужа. Она расположилась в недрах зала за тремя длинными столами, составленными буквой “П”. В центре восседали “молодые” (будь они неладны), их окружали мои враги:
Тамарка, Люба, Тося, Лена, Лариса…
Страниц не хватит перечислять. Всех знаю с детства, все пришли. Даже Маруся ради такого важного случая заключила с Тамаркой перемирие и теперь занимала собой значительную часть свадебного стола. И уже пьяна.
