Шарль Эксбрайя - Порридж и полента
– Вдвоем нам легче будет их вынести!
Побежденный этим аргументом, он сознался:
– Мне звонили из Генуи…
– Да?
Она хорошо знала, что это означало.
– И что же?
– Они не очень довольны,– вздохнул Массимо.
– Тобой?
– Да, мной, поскольку расследование поручено мне.
– И что же они ставят тебе в упрек?
– То, что я занимаюсь сразу двумя делами и не могу ни с одним из них справиться.
– Если бы им пришлось побывать на твоем месте…
– К сожалению, этого никогда не случится.
Элеонора молча приготовила аперитивы и, подав один из стаканов Прицци, заявила:
– Массимо, мне тоже трудно поверить в то, что ты не сумеешь разобраться в этом деле, не сможешь достичь цели! Ты достоин большего!
– Ма ке! Здесь сам черт ногу сломит!
– Но ведь ты же не в первый раз занимаешься делом о наркотиках!
– Мы следим за всеми подозрительными субъектами, у меня есть осведомители в "Ла Каза Гранде", и у меня есть свои люди практически во всех гостиницах. Город буквально наводнен осведомителями, которые сообщают мне о том, что наркотики распространяются по всей Италии именно из нашего города. Все, кто перевозил наркотики и кого нам удалось задержать и заставить говорить, единогласно утверждают: наркотики поступают отсюда!
– А что, если бы ты, по крайней мере, распутал дело с убийством этой девчонки?
– Думаю, что это мне удастся намного лучше… Я уверен в том, что ее убил кто-то из "Ла Каза Гранде", и обязательно доберусь до пего!
– Будем надеяться…
– Ну знаешь, если ты тоже начнешь во мне сомневаться!…
На следующее утро Массимо Прицци пришел в комиссариат, исполненный решимости ускорить ход дела, и вызвал Кони.
– Вчера днем со мной довольно жестко говорили из Генуи, инспектор. Они там хотят видеть результаты расследования, иначе нам с вами придется распрощаться с мыслью о повышении по службе. Итак, хватит топтаться на месте, вперед! Начнем с раскрытия дела о смерти Джозефины – оно попроще, а потом перейдем к наркотикам. Поехали!
– Куда?
– В "Ла Каза Гранде". Только там и больше нигде мы сможем в самое короткое время решить эту головоломку.
Когда комиссар по прибытии в гостиницу объявил о том, что ему нужно побеседовать с Пампарато, старший администратор оказался далеко не в восхищении от этой мысли: это был как раз тот день, когда шеф-повар готовил свой знаменитый паштет и при этом совершенно не допускал, чтобы его отвлекали от этого важного занятия.
– В самом деле? Ма ке! Ну, это мы еще посмотрим!
В сопровождении Кони Массимо вошел на кухню. Едва только он переступил через порог, как дикий рев на какую-то долю секунды пригвоздил его к месту:
– Вон!
Не обращая никакого внимания на этот приказ, комиссар присел на табурет, а инспектор встал рядом с ним. К непрошенным гостям уже спешил Людовико:
– Когда я готовлю мой паштет, на кухне не должно быть никого из посторонних! Немедленно выйдите отсюда!
Прицци посмотрел снизу вверх на Кони.
– Вы слышали, что сказал этот грубиян, Кони?
– Слышал, шеф. Должно быть, он не знает, что с утра до вечера полиция повсюду у себя дома!
– Только не на моей кухне! Я не хочу, чтобы у меня украли секрет моего паштета!
– А теперь, когда вы закончили паясничать, послушайте то, что я вам скажу,– спокойным голосом произнес Массимо.
– Нет, я занят паштетом!
И он направился к плите, а оба полицейских, последовавших вслед за ним, наблюдали за тем, как он что-то перемешивал деревянной ложкой, пробовал это, добавлял специи. На длинном столе уже выстроились керамические горшочки, содержимое которых было покрыто тонким слоем белого жира. Прицци спросил:
– Это и есть тот самый знаменитый паштет?
За Пампарато ответил один из его помощников:
– Да, эта партия была приготовлена еще вчера, и мы расставляли эти горшочки здесь на ночь остывать. Сегодня днем их отправят заказчикам.
К полицейским подошла Альбертина.
– Людовико очень гордится своим рецептом, синьор комиссар. Он говорит, что это – творение всей его жизни, что этот паштет обеспечит ему имя в истории кулинарного искусства, и т.д., и т.п. Не хотите ли попробовать? У нас есть совершенно свежая партия…
– Спасибо, нет. Я хотел бы переговорить с вашим мужем о дочери.
Альбертина ответила разбитым голосом:
– Если не возражаете, то думаю, что сумею это сделать лучше, чем он. Давайте пройдем в мою комнату. Моя дочь, синьор комиссар, что там о ней ни рассказывали, как святая мученица несла свой крест красоты, из-за которого она пережила столько неприятностей от мужчин!
– И от кого же именно?
– Ото всех!
– А все-таки?
– Ну, хорошо! От лифтера Пьетро Лачи, администратора Ансельмо Силано и еще Бог знает от кого. Пьетро был без ума от нее… Кажется, он даже собирается уехать отсюда, потому что ему стало невыносимо жить там, где ходила Джозефина…
– Надо же!
– Но моя девочка глаз не спускала только с этого бандита Фортунато!
– Зачем же тогда ему было убивать ее?
– Потому что этот парень во всем похож на свою мать! Он вообразил себе, что спустился сюда прямо с неба и что он не такой, как все остальные. Как вам это нравится! Самая красивая девушка в Сан-Ремо его не устраивала! Наверное, моя Джозефина сказала ему что-то такое, что пришлось ему не по вкусу, и это чудовище задушило ее! Ма ке! Предупреждаю вас, синьор комиссар, если вы его отпустите, я сама перережу ему горло!
– И попадете в тюрьму!
– Неужели вы думаете, что тюрьма – это самое страшное в моем возрасте?
После того как Альбертина вернулась обратно к мужу, Прицци вызвал донну Империю, чтобы узнать ее мнение о покойной. Мать Фортунато, сидевшая прямо и державшая руки на коленях, навела Массимо на мысль о том, что Агриппина, должно быть, выглядела точно так же. Но при этом Агриппина была матерью Нерона…
– Мне почти что нечего сообщить вам, синьор комиссар. Я не имею никаких отношений с семьей Пампарато. Эти люди – сплошная посредственность, а Людовико Пампарато считает себя равным моему покойному мужу Альберто Маринео только потому, что занял его место на кухне! Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Этот беспросветный дурак возомнил, будто бы он – гений кулинарного искусства, потому лишь, что раз в неделю он готовит паштет, который умеют делать все женщины в наших деревнях! А его дочь была всего-навсего привлекательной девицей, которая только и могла вертеть задом! Задница у нее работала намного лучше, чем мозги! Она едва не свела с ума этого беднягу Пьетро в надежде вызвать ревность моего сына, по Фортунато никогда не запятнал бы себя отношениями с такой девицей!
После ухода донны Империи Прицци отметил:
– Вот это женщина, вот это храктер! Думаю, Кони, она способна задушить любого, кто станет на ее пути или на пути ее горячо любимого сыночка!
– И я так думаю, шеф.
Когда очередь дошла до Ансельмо, тот сообщил комиссару о том, что слышал, как Пьетро клялся при всех убить Джозефину, если она заинтересуется кем-то другим вместо него самого.
Когда администратор вернулся к своим делам, Прицци заявил:
– А теперь пришло время серьезно поговорить с этим Пьетро Лачи, у которого такая ранимая душа, что он решил уехать из Сан-Ремо, чтобы уйти от призрака любви и… как знать, может быть, и от правосудия, а?
Когда Пьетро предстал перед полицейскими, у него, как обычно, был надутый вид.
– Кажется, вы собираетесь покинуть нас?
– Я уже подал дону Паскуале заявление об уходе.
– И куда же вы направляетесь?
– Точно еще не знаю.
– Странно, правда?
– Нет, в этом нет ничего странного. Я больше не могу жить в этой гостинице! Повсюду мне мерещится Джозефина! Я любил ее, слышите, любил!
– Не нужно кричать, мы не глухие. Значит, вы ее любили. И все несчастье состояло в том, что она не любила вас.
– Она тоже любила меня!
– Зачем же лгать? Она любила Фортунато, а вы были вне себя от ревности!
– Ей только казалось, что она его любила!
– Да?
– Но она вовремя поняла, что он – бабник и что она никогда не будет счастлива с кем-то другим, кроме меня, потому что только я любил ее по-настоящему!
– И поэтому назначила твоему сопернику свидание у себя в комнате?
– Она собиралась объявить ему, что порывает с ним всякие отношения!
– А ты откуда знаешь?
– Она сама мне сказала.
– Ты сейчас лжешь мне, Пьетро, и пожалеешь об этом… Кстати, мне приходилось слышать, будто бы ты угрожал Джозефине, что убьешь ее, если она полюбит другого?
Пьетро пожал плечами.
– Пустые слова влюбленного человека, произнесенные в гневе… Во всяком случае, я видел, как из комнаты Джозефины выходил Фортунато.
– А ты что делал на этаже в это время?
