Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея
— Что бы вы сделали, — гипотетически спросил я, — если бы посторонний человек предложил вам денег, только чтобы пять минут посидеть в салоне, пока вы сходите и посидите у себя в кабинете?
— Ну, сэр, — ответил он, — я б, наверно, помахал перед ним этим старым разводным ключиком и велел утаскивать отсюда свою задницу, а потом позвонил бы портье наверху, а потом, утром, я как бы сообщил вам, сколько денег он мне предлагал, понимаете, к чему я, сэр?
— И впрямь понимаю. Вы явно — дружище капитальный. Если даже ничего не случится, я предположу — утром, — что вы отказались от, скажем, пяти э-э... дубов, что скажете?
— Спасибо,сэр.
Я поднялся на лифте — или подъемнике — и взялся за обработку портье. До блеска отдраенный, раздражительный малый в таком костюме, который могут — или предпочитают — покупать только портье. Изо рта у него пахло чем-то нездоровым и, возможно, незаконным. Мой багаж он изучил, как ростовщик в ломбарде, после чего сварливо признал, что у них имеется свободный номер с ванной; однако оттаял он довольно быстро, увидев мой дипломатический паспорт и пятидолларовую купюру, которую я небрежно забыл внутри. Малый едва потянул деньги к себе, как я прижал бумажку своим изящной лепки указательным пальцем. После чего перегнулся через стойку и понизил голос:
— То, что я сегодня здесь, не знает никто, кроме нас с вами. Вы следите за ходом моей мысли?
Портье кивнул; наши пальцы не отпускали купюру.
— Следовательно, любой, кто вздумает мне звонить, будет пытаться меня засечь.Вы по-прежнему следите?
Он по-прежнему следил.
— Стало быть, никто из моих друзей даже не станет пытаться связываться со мной здесь, а враги мои состоят в политической партии, цель которой — свержение Соединенных Штатов. Так что вы сделаете, если кто-нибудь мне позвонит?
— Вызову легавых?
Я поморщился от непритворной досады.
— Нет нет НЕТ, — сказал я. — Легавых — никоим образом. Зачем, по-вашему, я в Оклахома-сити?
Это его окончательно добило. В скабрезных глазках затеплилось почтение, а губы приоткрылись с еле слышным чваком.
— Вы имеете в виду — просто позвонить вам, сэр? — наконец спросил он.
— Именно. — Я отпустил пять долларов.
Он пялился мне вслед, пока я не вошел в лифт. Чувствовал я себя в разумной безопасности — у портье во всем мире имеется два таланта: продавать информацию и знать, когда информацию продавать не стоит. Эти простые навыки означают для них выживание.
Номер мой был обширен, пропорционален и приятен, но кондиционирование воздуха издавало утомительные звуки через случайные интервалы. Я попросил обслужить меня в номере ассортиментом хороших сэндвичей, бутылкой родниковой воды, добрым питьевым стаканом и гостиничным детективом. Все они прибыли вместе. Я взял на себя труд подружиться с детективом — неловким семифутовым вьюношей с плечевой кобурой, громко заскрипевшей, когда он садился. Я налил ему скотча и угостил хорошей порцией брехни, похожей на ту, которую уже заглотил портье. Вьюноша оказался серьезным и попросил у меня верительные грамоты; они впечатлили его неимоверно, и он пообещал в эту ночь особо следить за моим этажом.
Когда он пять долларов спустя ушел, я с мрачным удовольствием осмотрел свои сэндвичи: меня снабдили целым запасом их — на двух сортах хлеба, заполнены всевозможным добром. С ними я справился наилучшим образом, выпил еще немного скотча и залег в постель, ощущая, что обезопасил себя как мог.
Я закрыл глаза — и тут мне в голову ударил кондиционер, неся на крыльях своих разнообразные ужасы, спекуляции, тысячу кошмарных фантазий и всевозрастающую панику. Я не осмеливался принять таблетку снотворного. После бесконечного получаса я оставил борьбу за сон и зажег свет. Оставалось только одно: снять телефонную трубку и заказать звонок в Лондон миссис Спон. Лондон, Англия, то есть.
Она ответила всего через каких-то двадцать минут — с визгом и кряком ярости оттого, что ее разбудили, возводя хулу на странных богов. В отдалении я слышал ее подлого пуделька Письпарту — он сопрано вплетал свой брех в общий гвалт; меня сразу же обуяла тоска по дому.
Я успокоил миссис Спон несколькими хорошо подобранными словами, и до нее вскоре дошло, что я звоню по делу некоторой серьезности. Я сообщил ей, что Джок должен быть на «Rancho de los Siete Dolores» ко вторнику, чего бы это ни стоило, и она обязана за этим проследить. Она пообещала. Проблема добычи американской визы за несколько часов — ничто для такой женщины, как она: однажды ей удалось добиться частной аудиенции у Папы, лишь постучавшись в дверь и сказав, что ее ожидают. Говорят, Папа едва не дал ей контракт на косметический ремонт Сикстинской капеллы.
Знание того, что Джок меня встретит, утихомирило мои худшие страхи; теперь мне оставалось лишь добраться до финиша самому, не оставив кровавых следов.
Я провалился в беспокойный сон, странным образом переплетенный с эротическими грезами.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Чаю утром не было, но я стоял на самом пороге старого Запада и сознавал, что мне следует терпеть лишения. «Пионеры! О, пионеры!» [121] — как никогда не уставал восклицать Уолт Уитмен.
Ни стойка портье, ни гараж ничего отрапортовать не могли, поэтому я поковылял вдохнуть свежего воздуха и посмотреть, не заражены ли окрестности «бьюиками» цвета окиси кобальта. Вместо авто я отыскал нечто вроде бара, в витрине которого рекламировалось другое нечто — под названием «Особый Завтрак Скотника Старой Оклахомы». Кто бы тут устоял? Вот и я не смог.
ОЗССО оказался толстым стейком, почти сырым, ломтем соленой грудинки размером и формой с мой кулак, горой сухих хлебцев из опары, оловянным чайником прежестокого кофе и четвертинкой ржаного виски. Ну что — я человек, скроенный из железа, как вы уже осознаёте, но признаюсь: я заскулил. Однако деваться было некуда: бармен и повар буфета налегли на стойку, наблюдая за моими грядущими достижениями со значительным вообще-то интересом, — на их лицах читались суровость и вежливость, но также и надежда. Честь Британии стала заложницей моих ножа и вилки. Я разбавил немного кофе немногим виски и выпил, подавив в себе рвотную дрожь. После чего нашел в себе силы отщипнуть от горячего хлебца, затем глотнул еще немного кофе, после чего — уголок грудинки и так далее. Аппетит к тому, что ему скармливали, возрастал, и вскоре — к изумлению моему и очевидцев — даже сам стейк пал под моим луком и копьем. В таких батальях гордость Англии куется. Я принял бесплатную выпивку от бармена, сурово пожал всем руки и с честью удалился. Не все Послы сидят в Посольствах, знаете ли.
Значительно укрепленный, я забрал «роллс» и обратился лицом к Златому Западу, Лионессе [122] наших времен, колыбели великой американской сказки. В полдень я пересек границу штата в Техасский Отросток — торжественный миг для любого, кто в детстве каждую субботу по утрам скакал с Одиноким Рейнджером. [123]
Не забывая о скотокраде, что мчался по моим стопам верхом на «бьюике», я принялся покупать по несколько галлонов горючего почти на каждой заправочной станции, тщательно расспрашивая везде, как проехать в Амарилло — что лежал строго на западе по той же дороге. И точно — небесно-травяной автомобиль пронесся мимо меня где-то между селениями Маклин и Грум; водитель его не смотрел ни влево, ни вправо. Его явно удовлетворял мой пункт назначения, и он намеревался служить мне «передним хвостом» до самого Амарилло. Я предоставил ему несколько утешительных видов себя в зеркальце заднего вида, отставая от него на милю, а затем воспользовался уместным поворотом влево и устремился на юг к Клоду, потом — на юго-восток через Кларендон к развилке Красной реки у городка Луговая Собачка: вот от каких топонимов бурлит кровь, — пересек ее и оказался в Эстеллине. Нужды в ланче я не ощущал, но там и сям поддерживал в себе силы ржаным виски, а также время от времени — яйцом, чтоб виски было куда впитываться. Наименее вероятными дорогами я опять выбрался на Запад и ко второй половине дня окончательно удовлетворился тем, что потерял «бьюик», должно быть, навсегда. Что там говорить — сам я тоже потерялся, но важность сего факта была второстепенна. Я обнаружил сонный мотель, укомплектованный единственным тринадцатилетним мальчиком, который выделил мне хижину, не отрывая глаз от книжки комиксов.
— Салют, Колумбия! Счастливый край! — сказал я ему, беззастенчиво заимствуя из Р. Г. Хорна. [124] — Приветствую, герои! Породил вас рай!
Он едва не перевел взгляд на меня, по все же предпочел «Юного Оборотня с Десяти Тысяч Саженей» — и в сердце своем я не нашел, за что его упрекнуть.
Худшую часть дня я прокемарил и проснулся где-то три часа спустя с могучей жаждой. Утолив ее, я решил прогуляться снаружи — размять ноги и вспугнуть кой-какой яичницы с беконом. В фарлонге от меня по пыльной дороге, под сенью равнинного тополя стоял «бьюик» цвета окиси кобальта.
