Ольга Степнова - Совершенная crazy
– То есть дверь никогда не закрывалась? Там нет замка?
– Да почему нет-то? Просто им никто никогда не пользуется. А ключ… он на стенке висит. Так, для проформы. А зачем тебе это, Пашенька?
– Хочу понять, кто воду в бассейне спустил. Я там сто раз нырял, глубина была – хоть с двадцати метров прыгай, а тут… – Паша плотнее закутался в скатерть, почувствовав озноб в несуществующем теле.
– Ой, да кто ж такое злодейство мог совершить?! – всплеснула руками Ксюня и тут же добавила: – Да кто угодно! Завидуют тебе, Паша.
– Завидовали, – поправил её Горазон.
– Ну да, да… Постой-ка, а ведь в тот день дверь в подсобку и правда закрыта была! Совсем память отшибло, у старой! Ида Григорьевна утром приказала все лишние двери закрыть на ключ, потому что в доме будет много постороннего, чужого народу – повара, официанты, музыканты и дорогие гости. Я и закрыла… кладовку, подвал, прачечную…
– И подсобку в бассейне?
– Я всегда исполняю приказы хозяйки, даже если она говорит абсолютную ерунду.
– А ключ? Куда ты дела ключ?! На стену повесила?
– Нет, в карман передника положила. У меня там куча всякого барахла, в том числе и ключи тоже… Матушки мои! – Ксюня схватилась за пухлые щёчки. – А ведь я фартук потом сняла и в кухне на стул повесила! А знаешь, кто на кухне крутился, перед тем как ты насмерть убился?!
– Кто, Ксюня? – затаив дыхание, спросил Горазон.
– Морда! – выпалила Ксения Павловна.
– Башка?
– Точно, Башка! Я грязную посуду на тележке привезла, а он – шасть из кухни, как таракан! Словно я его на месте преступления застукала.
– Этого не может быть, Ксюня. Фёдор Башка был всё время со мной. Сначала он дал мне в морду, потом уговаривал меня не прыгать с высокой вышки. Единственный, между прочим! Даже Ида кричала: «Прыгай!»
– Вот то-то и оно, что единственный, – покачала головой Ксюня. – Подозрительно это. Кто бы начал картину происшествия восстанавливать, так все сразу и вспомнили бы: Федька кричал «Не прыгай!» Да и вообще, тёмная лошадка этот Башка, ой, тёмная! А ключ-то я потом на стенке нашла, соображаешь?! Положила в карман, а нашла на стене!
– И никому ничего не сказала?! – возмутился Пашка.
– Пашенька, миленький, да у меня только сейчас, в связи с потусторонним общением мозги прояснились!! До этого я и не вспомнила ничего, карга старая! А ты меня своими наводящими вопросами… раскрутил.
– Раскрутил… – эхом повторил Горазон. – Скажи, Ксюня, а кто крикнул, чтобы я трюк повторил?
– Не знаю, Пашенька. Моё дело подай-принеси. А кто что кричит, я не знаю.
– Скрываешь ты что-то…
– Вот ей тебе крест, не скрываю! – Ксюня начала так самозабвенно креститься, что Горазон почувствовал тошноту и желание поскорей улететь в сумеречное спокойствие. – Не скрываю! – горячо прошептала Ксюня. – Башка этот – кто? Бес его занет… Ида вечно сирых да убогих привечает. А, может, он уголовник? А, может, ему тебя артисты-завистники заказали?! Он скандал начал, он его и закончил.
– Да не крестись ты! – прикрикнул на неё Пашка. – Тошно мне, голова кругом идёт. К богу хочется, а не можется, потому что помер насильственной смертью, потому что… – Горазон горестно махнул невесомой рукой и ещё плотней завернулся в скатерть. – Федька тут не при чём, – твёрдо сказал он. – Федька всё время со мной был, ошибка это какая-то. Не мог он меня погубить, да и ни к чему ему это. Кто он, и кто я?! – Горазон замолчал, мрачно подумав, что ничем он от Федьки не отличался, в сущности…
Действительно, чем?!
Талантом? Роскошной внешностью? Обаянием?
И где теперь всё это?...
Его тело – видение, душа – тоже видение, потому что так и осталась жалким зелёным росточком, которому не дала расцвести жажда славы и денег.
Паша встряхнулся, как попугай на ветке.
Ксюня, вздрогнув, агрессивно взмахнула дастером, но, опомнившись, отбросила его на кровать и виновато улыбнулась.
– Извини, – смущённо сказала она. – Не хотела обидеть. Скажи, а разве призраки знают не всё и не про всех?
– Многое, но не всё, – отозвался Паша.
– Может, скажешь, где моя серебряная брошка?
– Завалилась за комод.
– А тапочек куда делся?
– Под кроватью твой тапочек!
– А какая завтра будет погода?
– Солнечная. Без осадков, цунами и землетрясений.
– А куда гроб подевался? – осмелела Ксюня. – Где покойница?
– В доме она, в тёмном месте, а в каком – не знаю. Я ж не ясновидящий, так… слегка паранормальный.
– А кто Алинку по голове треснул?
– Не знаю! – заорал Горазон. – Я ж говорю, призрак я, а не маг, дурёха!
– Ой, Пашка-а! – восхитилась Ксения Павловна. – Кому расскажи, не поверят! С призраком разговаривала! Да не с абы каким, а с самим Горазоном!!!
– Сболтнёшь кому, я тебя каждую ночь так веселить буду, не обрадуешься! – пригрозил Горазон.
– Ой, Пашка-а! А автограф можно? – не унималась Ксюня.
– Можно, – проворчал Горазон, и, схватив с комода губную помаду, размашисто расписался на стене.
– Кручу-верчу, я тобой дорожу, – запела вдруг Ксюня, наощупь отыскивая таблетки от давления. – Кручу-верчу, я тобой дорожу…
Пашка полетел вон из комнаты.
– Скатерть! – крикнула Ксюня. – Скатерть, проказник, отдай! Я глаза закрыла, чтоб срамоты не видеть!
Горазон скинул скатерть, и она плавно спланировала, правильно прикрыв прямоугольник стола.
– Я открываю замочек, идёт дело к ночи, не бойся остаться со мной…
Пашка прилетел на первый этаж и внимательно осмотрел дверь в подсобку. Она оказалась закрыта.
Ключа на гвоздике не было.
Можно было запросто нырнуть за эту закрытую дверь, но Горазон не любил «производственных» помещений. Они вселяли в него тоску и комплекс неполноценности из-за недостатка технического образования.
Пашка плюнул на дверь и помадой, прихваченной у Ксюни, нарисовал на ней очень короткое и очень нехорошее слово.
Никчёмная получилась вылазка. Ксюня наплела небылиц про Федьку, напридумывала чёрт знает какой ерунды.
– Кручу-верчу, я тобой дорожу, – тихонько запел он ненавистную песню, и, переместившись в столовую, начал громить там коллекционные статуэтки.
Как он любил эту роль! Только стал от неё уставать…
Завтра в полночь он наведается к Георгию Георгиевичу Гошину.
– Говорю же тебе, жива старуха! Жива! – в сто двадцать пятый раз повторил Славка и для большей достоверности своих слов ударился головой о спинку скамейки. – Я разговаривала с ней! Коньяком поила! Горшок выносила! – Славка ещё пару раз так стукнулся лбом о скамейку, что в глазах вспыхнули искры.
– Я видела её мёртвой, – в сто двадцать шестой раз повторила Лидия, рассматривая безупречный ноготь на мизинце. – Видела!!
– Она мне денег предлагала за то, что я ей булки в склеп буду таскать!
– Не ври! – закричала Лидия. – Зачем ты так цинично и бессовестно врёшь?!
Славка схватил пригоршню земли и начал есть её вместе с еловыми иголками, травой, муравьями и прочей гадостью, которая непременно есть в земле.
– Что ты делаешь?! – выпучила глаза Лидия.
– Землю ем!
– Зачем?!
– Чтобы доказать тебе, что я говорю правду! Крест старуха мне сама подарила, она курила при мне, ела, одеяло просила!
– Врёшь, – упрямо повторила Лидия. – Я видела её мёртвой. Она не дышала, не моргала, не дёргалась, не материлась, не… Прекрати есть эту гадость! Ты сожрёшь всех муравьёв в округе!!
– Скажи, что веришь мне.
– Нет.
Славка зачерпнул особенно грязной, особенно несъедобной земли с жирными, рыжими муравьями.
– Стой! – Лидия ударила его по руке, выбив рыхлую землю. – Вот не думала, что ты такая дура!
– Ага, ты думала, что я воровка, лгунья и убийца. Спасибо, подруженька! – Славка встал на колени и поклонился, ударившись лбом о землю. В желудке противно ныло – то ли от еловых иголок, то ли от муравьёв, то ли от того, что Лидия отказывалась ему верить.
Они сидели на скамейке под елью уже много часов, они досидели до темноты, а ни к чему хорошему не пришли.
– Ты цинично и бессовестно врёшь. Зачем? – начала всё сначала Лидия. – Неужели не проще признаться?
– Не проще! – заорал Славка. – Потому что всё, что я говорю – правда! Правда! Правда!! – Он так ударился головой о землю, что там осталась глубокая вмятина.
– Дура, – сказала Лидия, не оставив шансов на примирение. – Никогда не видела таких дур.
– Сама дура, – огрызнулся Славка, усаживаясь рядом с ней и сплёвывая на землю чёрной слюной. Он вдруг догадался: – Ты можешь позвонить Иде Григорьевне! Ты можешь ей позвонить, и она ответит тебе!
– Я не звоню покойникам! – отпрянула от него Лидия.
– Тогда я позвоню! И передам тебе трубку! – Славка взял телефон Лидии, нажал вызов последнего номера и с удовлетворением услышал длинные гудки. Они прозвучали раз пятнадцать, прежде чем Орлик обречённо сказал:
– Не отвечает. Спит, наверное. Старуха дрыхнет под одеялом в гробу как убитая!
– Она мертва! – вскочила Лидия. – А ты воровка!!
