Елена Логунова - Статуя сексуальной свободы
— Красота! — сказал Зяма, полюбовавшись новым украшением интерьера.
— Красота, — согласилась я, оглядываясь и думая уже не о картине.
По состоянию помещения никак нельзя было догадаться, что его хозяйка удалилась из дома рано утром в большой спешке. Вот когда я, например, спозаранку тороплюсь на работу, фото моей комнаты можно без дополнительной обработки использовать в качестве иллюстрации к бессмертным строкам Чуковского про убежавшее одеяло, улетевшую простыню и ускакавшую подушку! А бабулино любимое лежбище было в образцовом порядке и в полной готовности к приему хозяйки: постельные принадлежности скрыты тщательно расправленным покрывалом, в ногах — аккуратно сложенный плед, в изголовье — журнальчик с кроссвордами и на нем остро заточенный карандаш.
— Интересно, почему у бабули всегда все прибрано, а в других комнатах вечно царит художественный беспорядок? — не без сожаления подумала я вслух.
На самом деле меня гораздо больше занимал другой вопрос: почему бабуля отправилась навещать больную подружку под покровом предрассветной тьмы и в обстановке строгой секретности? Мне чудилась тут какая-то тайна, а раскрывать тайны я люблю так же, как бабуля — разгадывать головоломки.
— Видимо, бабулино гипертрофированное стремление к порядку не является наследственной чертой, — Зяма, всегда болезненно воспринимающий нападки на богемную раскрепощенность во всех ее проявлениях, ответил на озвученный вопрос. — У самой бабули это качество благоприобретенное, она слишком давно организует и упорядочивает свою умственную деятельность кроссвордами и головоломками.
— Думаешь, это помогает? — усомнилась я.
От нечего делать у меня возникло желание заняться самосовершенствованием. Я взяла журнальчик и пошла к себе — организовывать и упорядочивать свою умственную деятельность по бабулиной достохвальной методе. Легла по примеру прародительницы на диванчик, раскрыла журнал и… через какое-то время пробудилась от легкого шлепка по физиономии.
— А? Что такое? — непонятливо моргая, я села на диване, и журнал, незаслуженно наградивший меня пощечиной, слетел на коврик.
Я укоризненно посмотрела на драчливое печатное издание, распластавшееся на полу, и только сейчас заметила на задней стороне обложки крупные буквы, складывающиеся в загадочные слова: «Монотраст мирам дай». Эта эксклюзивная головоломка выглядела куда более занимательной, чем усыпившие меня кроссворды. Я подняла журнал и стала рассматривать надпись.
Она была сделана шариковой ручкой с обыкновенной синей пастой. Крупные кривоватые буквы с наклоном в разные стороны могла начертать неверная рука ребенка.
— Или старика! — добавил мой внутренний голос. — Ты внимательно посмотри, это не бабулин почерк?
— Строго говоря, это вообще нельзя назвать почерком, буквы идут вразнобой и качаются, как пьяные! — ответила я.
И призадумалась. Бабуля для сражения с кроссвордами и головоломками всегда вооружается простым карандашом. Значит, писала не она. А кто же? Журнальчик этот я самолично принесла бабуле от Алки Трошкиной, а та приняла его из рук Раисы Павловны. Сама Алка ни за что не стала бы писать на журнале, она с первого класса, когда ее выбрали председателем октябрятского Совета Бережливых, помешана на трепетном отношении к печатным изданиям. Значит, запись сделала Раиса Павловна. Но ведь у бывшей учительницы превосходный почерк, а тут каракули какие-то!
— Ну, знаешь! Если человеку дико плохо или он так же дико спешит, то каллиграфия отдыхает! — высказался мой внутренний голос. — Вспомни, Трошкина сказала, что баба Рая уже на носилках плыла, а все журнальчиком этим потрясала. Видимо, надпись она накорябала в самый последний момент.
— Вроде как сделала таким образом последнее волеизъявление? — мрачно сострила я. — Не похоже это на завещание! «Монотраст мирам дай»!
— Почему это не похоже? Очень даже похоже! — заспорил со мной внутренний. — И на завещание похоже, и на бабу Раю: она же такая благородная старуха, идеалистка и гуманистка планетарных масштабов. Вполне могла в предсмертный, как она думала, час ужасно озаботиться судьбой миров: неожиданно вспомнила, что у них, у миров этих, нет как нет монотраста, и страстно возжелала исправить сию несправедливость. Начертала свой последний завет и понадеялась, что его исполнит бабуля!
— Наша бабуля должна что-то такое дать мирам? В одиночку? — не поверила я.
— Может, это совсем пустяковое дело, — неуверенно сказал внутренний. — Что такое этот «монотраст», ты не знаешь? Наверное, ерунда какая-нибудь…
— Разве стала бы баба Рая в предынфарктном состоянии думать о ерунде?
Я встала с дивана и бесцельно прошлась по комнате. Определенно, запах тайны усилился. Я вдохнула его полной грудью и прислушалась к своим ощущениям.
Загадочный «Монотраст» смутно ассоциировался у меня с мировой экономикой. Бывают, вроде бы, в нашем мире какие-то трастовые компании. Черт их знает, чем они занимаются.
— Может, разными делами? — оживился внутренний голос. — Логично предположить, что трастовые компании занимаются разным, а монотрастовые — чем-то одним!
— Но зато в разных мирах! — напомнила я.
Внутренний голос замолчал, а я как раз очень нуждалась в собеседнике, поэтому присела на стульчик у туалетного столика и требовательно посмотрела на свое отражение. Оно молча таращило глаза и нервно обмахивалось журналом. В сердцах я бросила его на столик, и мое отражение сделало то же самое. Я опустила голову, еще раз пробежала глазами бессмысленную фразу с требованием оделить неведомые миры непонятным монотрастом, покосилась на журнал в зеркальных глубинах и с трудом прочитала с отраженного листа:
— Йад марим тсартоном.
В первый момент мне показалось, что в перевернутой фразе смысла вовсе нет. Я даже успела порадоваться, что моему отражению придется поломать голову поболе моего. В приступе злорадства я показала своей зеркальной близняшке язык, да так и замерла, оглушенная торжествующим воплем внутреннего голоса:
— Яд? Она написала «яд»!
«Она написала убийство» — тут же вспомнилось мне название популярного детективного телесериала. В глубине моей души шевельнулось нехорошее предчувствие, но я попыталась его проигнорировать и сказала:
— Не «яд», а «йад»! Через «И краткое»!
— Пишется по-разному, но звучит одинаково! «Йад» — «яд»! О, кажется, я понимаю, в чем фишка! — возбужденно залопотал внутренний голос. — Вникни: баба Рая хотела по секрету передать нашей бабуле какое-то важное сообщение. Она переставила буквы в словах и таким образом зашифровала фразу, постаравшись придать ей вид мало-мальски осмысленной.
— Но из коротенького слова «яд» ничего, кроме бестолкового «дя», не получалось, пока Раиса Павловна не разбила его на звуки! — подхватила я. — Гениально!
— Спасибо, — скромно шаркнул ножкой польщенный внутренний.
— Так, осталось расшифровать «монотраст» и «мирам»!
Я засучила рукава домашнего свитера и погрузилась в работу, но мой энтузиазм быстро иссяк. Короткое словечко «мирам» я крутила и так, и сяк, но из него никак не получалось ничего более толкового, чем «мимра». Внутренний, сжалившись надо мной, предложил считать это корявое слово искаженным «мымра».
— Мымра, яд — гадость всякая, согласись, образный ряд получается довольно стройный, — с напускной уверенностью сказал он. — Пусть пока что будет мымра, а дальше посмотрим. Нам бы еще с монотрастом разобраться!
С монотрастом разбирались долго и безуспешно. Солнце закатилось, наступили сумерки, и в комнате стало темно. Заметив наконец, что я сижу в кромешном мраке, я потянулась вправо и дернула за хвостик бра над диваном. Стало светло. Почти сразу же дверь распахнулась, и в комнату поспешно вошла мамуля.
— Вижу, ты не спишь, — бросила она, торопливо проходя через всю комнату к окну.
Резко отдернула в сторону занавеску, влипла носом в стекло и застонала:
— Ох, и здесь то же самое!
— Что там такое? — я поднялась и тоже подошла к окну.
— Дюша, я опять его видела! — плаксиво пожаловалась мамуля, рушась мне на грудь. — Боже! Что со мной будет? Я не хочу в дурдом!
— Мамулечка, ты живешь в дурдоме уже много лет, — сказала я, не придумав ничего поумнее. И только потом догадалась спросить:
— А кого ты, собственно, видишь?
— Да потерянный труп, кого же еще, — почти буднично сказала она и ожесточенно потыкала пальцем в стекло. — Он там!
— Где?! — я прилипла к стеклу и к великому своему облегчению не узрела за ним ничего такого. — Я никаких трупов не вижу!
— Твое счастье! — горько молвила мамуля. — А вот мне он изволил явиться вновь. Точь-в-точь такой же, как вчера в раздевалке: мокрый, голый и скукоженный.
— Э-э-э… Где ты его видела? — осторожно спросила я.
