Даниэль Пеннак - Господин Малоссен
И она попросила меня позвать Ясмину.
16
Я бросился в «Кутубию», я бежал, чтобы не давать мысли времени думать, но она все равно принялась думать, и получалось, как будто я бежал на месте, неподвижная мысль, клубок, который не разматывался, узел спутанных мыслей, кишащих в неводе моей головы… значит, именно это возвещал нам Джулиус… твой отъезд… об этой пропасти на нашем пути хотел он нас предупредить.
Твое отбытие!
А я-то целыми неделями настраивал тебя не приходить к нам. Идиот несчастный! Важничал! Подталкивал тебя к мысли, что ты можешь выбирать: «Такова реальность, которая тебя здесь ждет, мой малыш, отчаливай, если не чувствуешь в себе достаточно смелости приземлиться, надевай свои крылья и улетай, никто не будет на тебя сердиться…» Как будто я с первой же минуты не понял, какую черную дыру оставит в нас твой уход… как будет давить на нас твое вознесение… эта пропасть, которая должна была поглотить нас живьем, Жюли и меня, это низвержение и этот покров покинутости, который ляжет нам на плечи, там, на самом дне этой черной дыры, обжигающий холод твоего отсутствия на наших оголенных плечах… О! какие мы смелые, Малоссен: строить из себя важную персону, будучи уверенным, что нет никакого риска, «иди, оставь нас, если бы ты только знал, в чем мы здесь увязли! Возвращайся к безмятежности лимба…», и это в то время, когда моя жизнь уже полнилась тобой, мой обожаемый собеседник, ты будто поселился во мне, и мы прогуливались вместе, как мило мы гуляли с тобой по бульварам моих прежних огорчений… Но ты поймал меня на слове… Ты поверил болтуну… не нужно было! Это ведь пустое! Побасенки ради красного словца!.. Дурная привычка болтливого языка: играть с огнем, пока не разгорелся пожар… поигрывать мускулами перед зеркалом своих фантазий… Дурак великовозрастный! Пререкался с судьбой, а ты мне и поверил… Ты мне поверил! Скажи, ты убегаешь от этой жизни или от этого отца в этой жизни? Потому что, если от отца, то ты еще вполне можешь передумать! И вернуться. Ради Жюли! Подумаешь, отец, всего-навсего подносчик у боевого орудия! Без него вообще можно прекрасно обойтись, без отца! Это недавнее изобретение! Рабочая гипотеза! Взятая из античной трагедии! Из театра! Аналитический денежный насос! Литературный коммерческий фонд! Раздутая репутация и больше ничего! Относительная величина, одна из многих… сумма неизвестных… бесконечно малая! Незначительная!.. Разве у меня самого был отец? А у Лауны, у Терезы, у Клары, у Жереми, у Малыша, у Верден, у Это-Ангела, у всех у них были отцы? А у Королевы Забо? И у Луссы? Важен не отец, важно то, что он дает: продолжение! Это ты! Ты имеешь значение! Вернись! Я сделаюсь совсем незаметным отцом – микроотец, рыба-лоцман, незначительных размеров и еще меньших лоцманских функций, только чтобы поддержать тебя на первых порах… вроде бы есть, но тише воды, ниже травы… понимаешь?.. образец уважительной скромности, клянусь тебе, здесь, перед собой… пластилин, из которого можно вылепить любого отца! Ты меня слушаешь, да? Ты ведь вернешься? Ну возвращайся же, не ребенок, а наказание! Во имя любви к своей маме, ради Жюли, вернись!
– Господин Малоссен?
Подумай, как ей будет трудно, если ты не вернешься! Придется опять ходить прямо, мне больно уже при одной мысли об этом… Тебе ведь все это известно.
– Господин Малоссен…
Я хочу видеть ее с тобой на руках… изо дня в день видеть, как она, наша мамочка, растит тебя… небольшой антракт в героической эпопее… несколько лет нормальной жизни. Чтобы она смотрела на тебя и забыла про весь остальной мир… Он-то ни на кого не смотрит, этот мир, крутится себе вокруг своей оси, все время по кругу, и никуда не идет… орбита… ему никто не нужен, этому миру…
– Господин Малоссен, вы говорите сами с собой?
«Давай обойдемся без пафоса…» Ты же слышал ее так же, как я, правда? «Давай обойдемся без пафоса». Тебя эта фраза не тронула за живое? Не окрылила? Да что же ты за ангел такой, черт возьми? А я? Какой я убийца?
***– Господин Малоссен!
Очнись, Бенжамен, ты уже не бежишь, так останови и эту мысль, к тебе обращаются.
– Господин Малоссен?
Он стоит передо мной. Он положил руки мне на плечи. Он трясет меня. А я отвечаю ему, что выгуливаю свою собаку.
– Я выгуливаю собаку.
(Где же Джулиус?)
– Вы меня не узнаете?
(Где моя собака?)
– Привет, Бен, ты как?
А вот и Хадуш.
Это что, уже Хадуш? Уже терраса «Кутубии»? А Превосходный Джулиус по-прежнему в своем гамаке? И ты возвращаешься к звездам? Каждый на своем месте… Значит, все в порядке… Все хорошо.
– Все хорошо.
– Сенклер! Не припоминаете?
– Кто это?
– Сенклер, из Магазина. Присаживайтесь, господин Малоссен.
Хадуш и этот Сенклер, которого я не знаю, подставляют мне стул под пятую точку. Нажимают мне на плечи. Усаживают меня.
– Как дела, Бен?
Это уже Мосси и Симон:
– О, Бен! Как дела?
Очень черный Мосси, очень рыжий Симон. И все трое, Хадуш, Мосси и Симон, очень взволнованы.
– Что случилось?
– Хочешь чего-нибудь выпить?
– Нашего, крепкого, арабского?
Команда – по цепочке, до самых подвалов «Кутубии»:
– Крепкого, для Бенжамена!
– Спасибо.
– Вы говорили сами с собой, господин Малоссен.
Но что это за тип со мной говорит? Дайте-ка взглянуть… Так, смотрим на свет. Наводим фокус. Это было что-то молодое, что-то светловолосое, что-то аккуратное, таким и осталось, но уже делает вид, что охладело к себе, трехдневная щетина, волосы стянуты резинкой, потертые джинсы и дорогая обувь… изыски современной моды…
– Сенклер, господин Малоссен. Сенклер из Магазина… Вы все там же?
– Нет, уже не там.
Я был там, несколько лет назад, в его Магазине, но он так старался меня оттуда выставить, этот Сенклер, обходительный директор, что и сам благополучно стерся у меня из памяти.
– И я тоже, представьте, я тоже там больше не работаю! Знакомая история, молодость прошла… не хотите пропустить по стаканчику, я угощаю?
Он уже у меня в руке, стаканчик. И рука Хадуша, зажавшая стакан в моей руке, подносит его к моим губам.
– Пей.
Я пью.
Я выпил.
– Ну что, лучше? Что случилось, Бен?
– Жюли хотела видеть твою мать, Хадуш.
И я повторяю:
– Жюли зовет Ясмину. Прямо сейчас.
***– Вы говорили сами с собой, господин Малоссен…
Хадуш, Mo и Симон вернулись к своим делам. Сенклер смотрит на меня, улыбается мне. Я смотрю на него, я ему не улыбаюсь. Небо разламывается у нас над головами. Вечер. Лето. Гроза. Париж. Север, даже северо-восток: Бельвиль. Как в послевоенном кино, где янки среди потопа, несмотря ни на что, карабкались на фонари, чтобы воспевать красоту мира на ухо киноманам.
– С кем вы разговаривали?
Крупные капли бьются об асфальт. Жестко стучат по опущенной железной шторе «Кутубии».
– Вы говорили с кем-то. Вы спрашивали у него, какой вы убийца.
Хотел бы я знать, кто дирижирует грозой. Как искусно справляется он с дождевыми струями… в стремительных пассажах переходя от громовых раскатов водопада к журчанию фонтанов…
– И часто вам случается беседовать с самим собой?
И пронзительность скрипок слышится в резкой затхлости асфальта…
– Это у вас после операции началось, не правда ли?
Бельвиль стоит по щиколотку в бегущих потоках. Сенклер, обмакнув усы в золото пива, выжидающе смотрит на меня.
После операции?
Кажется, пришло время заинтересоваться разговором.
– О какой операции вы говорите?
– О той, которая вернула вас к жизни, чудо, сотворенное руками профессора Бертольда, в прошлом году.
Понимающая улыбка.
– Неповторимый наш профессор Бертольд, другого такого не найти, вы, верно, согласитесь со мной. Наш лучший хирург, если не один из самых выдающихся в мире… и весьма вероятно, нобелевский лауреат – в ближайшем будущем.
Я не улыбаюсь. «Неповторимый… лучший… выдающийся…» Да, да, точно он, Сенклер. Ты переменил костюмчик, но я тебя в любой одежке распознаю, Сенклер. Дешевка. Превосходство степеней не в счет… Спишем их на окружающую атмосферу…
– О! Извините меня ради бога, я, конечно, должен все объяснить.
И он мне объясняет. Он объясняет, что ушел из Магазина несколько лет назад, спустя некоторое время после моего ухода («вашего ухода, который, кстати сказать, повлиял и на мое увольнение, господин Малоссен, однако существуют предписания…»), и учредил медицинский еженедельник «Болезнь».
– Слышали?.. Медицинский журнал, адресованный не докторам, как все остальные, а их пациентам… больным катастрофически не хватает информации, а они так пекутся о своих болячках… золотая жила, и название отличное – «Болезнь», вы не находите?
Неподходящий момент, чтобы интересоваться моим мнением, на что должна быть похожа «золотая жила».
– С этой точки зрения… (минутное колебание)… я и рассматриваю медицинскую информацию… вы не можете не согласиться, что ваш случай представляет значительный интерес.
