Наталья Александрова - Дегустация волшебства
– Это я потом сообразила, а сначала испугалась ужасно, – призналась Лена. – Прихожу в класс, только хотела картину в общую кучу подсунуть, а он тут как тут. Я тогда схватила картину и бежать по коридору.
– Дальше, – угрюмо заметила Надежда, чувствуя, что все пошло наперекосяк.
– Там такая кладовочка, – продолжала Лена, – в углу, видно, чья-то мастерская. Там никого не было, дверь открыта. Я поставила картину на мольберт, чтобы ее сразу увидели, и сама спряталась за другой дверью.
– И что, картину заметили?
– Заметили. Нашел ее профессор Аристархов.
– Вот видишь! – обрадовалась Надежда. – Все как мы хотели.
– Да, – неуверенно протянула Лена. – Но не совсем. Дело в том, что он просто взял картину с мольберта, и все на Михаила какого-то кричал, чья это мастерская.
– Что, так просто взял и забрал картину?
– Да, свернул и положил в футляр, ничему не удивился.
– Вот это да! – поразилась Надежда. – Слушай, а какой он из себя, профессор этот? Солидный человек?
– Очень солидный, – подтвердила Лена. – Немолодой, крупный, ходит так важно, а волосы – белые-белые.
– Седые?
– Нет, очень светлые, и брови… Да вон же он, из академии выходит!
Надежда резко повернулась и успела заметить, что из дверей Академии художеств выходит крупный вальяжный человек в черном кашемировом пальто. Шапки на нем не было, и действительно обращали на себя внимание пышные очень светлые волосы. Профессор Аристархов не оглядывался по сторонам и вообще вел себя совершенно спокойно, как будто и не нес в руке украденную картину, а в том, что картина у него, Надежда не сомневалась – профессор держал на виду небольшой футляр, похожий на тубус, как раз в нем спокойно уместился бы свернутый холст.
– Сиди здесь! – приказала Надежда и устремилась за профессором, стараясь не делать резких движений, чтобы не обращать на себя внимание.
Однако далеко идти ей не пришлось. Профессор завернул за угол и остановился перед черным джипом. Выскочил шофер и открыл перед ним дверцу. Аристархов сел и что-то повелительно сказал водителю. И пока тот не тронулся с места, Надежда успела заметить, что Аристархов держит у щеки мобильный телефон. В задумчивости, Надежда медленно побрела обратно к Лене на скамеечку.
– Ну что? – встретила ее Лена вопросом. – Вы что-нибудь понимаете?
– Абсолютно ничего, – честно ответила Надежда. – Спокойно поехал человек по своим делам, как будто ничего не случилось. В каком-то чулане находит краденую картину, о которой трубят на всех углах, забирает ее и уезжает.
– А может, он повез ее в полицию или в Эрмитаж? – предположила Лена.
– Этого быть не может, – подумав, ответила Надежда. – Сама посуди, вот приезжает он в полицию и говорит, что нашел картину в академии. Да кто же ему поверит? Он ведь должен был свидетелей привести, которые видели, как он картину нашел. А он схватил ее втихую и удрал.
– А может, он ее решил украсть?
– Вряд ли. Это уже совсем дураком надо быть, – вздохнула Надежда. – Да и кому она нужна? Ведь не продашь же, никто не купит. Повтори еще раз, что он делал в мастерской.
– Да ничего, позвал какого-то Михаила, потом, не мешкая, взял картину и ушел.
– Знаешь что? – встрепенулась Надежда. – Пойду-ка я туда, погляжу на этого Михаила, может, и узнаю что-нибудь.
– Я в академию больше не пойду! – отрезала Лена. – И так страху натерпелась.
– Жди здесь, я скоро, – на ходу пообещала Надежда.
* * *У Михаила Рувимчика выдался такой денек, что и злейшему врагу не пожелаешь. Предыдущую ночь пришлось работать над копией, потому что днем не удалось выкроить достаточно времени – замучили семейные проблемы. Работать приходилось дома, то есть в мастерской. Дело в том, что, уходя к новой жене, Рувимчик считал своим долгом, кроме ребенка, оставлять предыдущей жене квартиру. И сейчас с последней, пятой женой, он жил в мастерской. Это был форменный кошмар, потому что младший ребенок Рувимчика девяти месяцев от роду едва научился ходить, но зато очень хорошо научился ползать. Ползал он очень быстро и, по подозрениям любящего отца, не только по полу, но еще по стенам и по потолку, во всяком случае, именно на потолке Рувимчик заметил как-то следы крошечных ручек, вымазанных в краске. Правда, жена, призванная в свидетели, сообщила, что следы эти появились на потолке мастерской задолго до ее там появления, и если и принадлежат они какому-либо ребенку, то вовсе не ее сыну, а предыдущим Рувимчиковым детям.
Так или иначе, с девятимесячным отпрыском приходилось держать ухо востро. И когда под утро Рувимчик положил кисть и смежил утомленные очи, его сын, как все малолетние мучители проснулся по обыкновению в полседьмого утра и, выпущенный матерью поползать, выдавил все краски из запасов отца и создал на себе, на тахте и на полу удивительную цветовую композицию. Счастье, что ему не удалось добраться до мольберта, где стояла готовая копия Жибера.
Очнувшийся от сна Рувимчик чуть не стал заикой на всю жизнь, увидев маленькое разноцветное чудовище. Отмыли ребенка с большим трудом, так что Рувимчик чуть не опоздал в академию. Копию он положил в своем чуланчике на столик и убежал на занятия. А потом позвонила еще одна жена – не то третья, не то четвертая, – по правде сказать, Рувимчик иногда путался в счете, и сказала, что у детей в садике карантин, и они сидят дома, а ей, жене, нужно срочно уйти на собеседование по поводу работы. И что если Рувимчику дороги его дети, то он бросит все и приедет, потому что они сейчас одни сидят в квартире.
Несчастный Рувимчик представил, как его ненаглядные дети – девочки-близняшки пяти с половиной лет – находят спички и устраивают пожар, или ножницами режут шелковое мамино платье, а заодно и себе пальцы, или же открывают дверь незнакомому злодею с приветливым голосом, пришел в ужас и полетел сломя голову спасать собственных детей. Копию он оставил на столике, решив не закрывать дверь чуланчика и посчитав, что если Аристархову нужна копия, то он ее найдет, а с деньгами они потом разберутся.
* * *Надежда Николаевна с деловитым видом прошла холл академии, поднялась на второй этаж и пошла по коридору. Народу там почти не было – студенты и преподаватели уже разбрелись по классам. Вспомнив Ленины наставления, Надежда без труда нашла в углу возле лестницы маленькую дверь и отворила ее с душевным трепетом. Все сходилось: маленькая комнатка, посредине – пустой мольберт. В комнате по-прежнему никого не было, и Надежда перевела дух. Не думая, что она скажет, если явится хозяин помещения, Надежда устремилась к столику, заваленному холстами. Долго искать не потребовалось, хотя она и сама не знала, какого черта здесь ищет. Тем не менее она с непонятным удовлетворением обнаружила лежащую сверху картину: размер примерно шестьдесят на семьдесят сантиметров, бассейн, мозаичная плитка на полу и женщина с длинными волосами, сидящая на краю бассейна…
– Мистика какая-то! – прошептала Надежда. – Вот же проклятая картина. А что же тогда взял профессор?
Но, приглядевшись, а главное, потрогав картину пальцем, Надежда поняла, что это копия – краски были совсем свежими.
«Так, – пронеслось в голове. – Лена поставила картину на мольберт. Аристархов, очевидно, собираясь забрать копию, вошел, увидел картину, принял ее за копию, спокойно забрал и ушел. Если бы у него было больше времени, он бы, конечно, заподозрил неладное – все-таки специалист. Сейчас я не буду думать, в чем тут дело, откуда взялась копия и почему именно сейчас профессору Аристархову понадобилась копия украденной картины. Важно одно: у профессора сейчас подлинник картины из Эрмитажа, а поскольку он думает, что это копия, то возвращать ее в Эрмитаж не собирается. Тут, в академии, мне больше делать нечего».
Недолго думая, Надежда свернула копию в рулон, спрятала в непрозрачный полиэтиленовый пакет и бросилась вон из мастерской, от души надеясь, что никого по дороге не встретит.
* * *Аркадий Западло был личностью увлекающейся. Увлекался он в основном спиртными напитками различной крепости, предпочитая те, которые горят. Чего ему только не случалось пить в своей длинной и полной треволнений жизни! Не говоря уже об обычных напитках крепостью от двенадцати до девяносто шести градусов, он пил все выпускавшиеся отечественной промышленностью одеколоны и даже, проснувшись однажды туманным и отвратительным утром в спальне умопомрачительной мадам, влил себе в глотку флакон безумно дорогого французского одеколона. Ни он, ни мадам не могли вспомнить, как их угораздило оказаться в одной постели, а мадам так обрадовалась, когда Аркадий бесследно исчез из ее жизни, что на одеколон она махнула своей холеной рукой. Кстати, Аркадий говорил потом своим многочисленным знакомым, что французский одеколон ему совершенно не понравился – жестковат и букет невыразительный. Наш, незабвенной памяти «Тройной» или простенький «Саша» фабрики «Северное сияние», куда интереснее. То же самое говорил он и о французских коньяках, жестких и резковатых, которым предпочитал армянские петербургского разлива.
