Светлана Гончаренко - Прошлой осенью в аду
— Любовь! — завопила толстая старуха. — Тут к тебе жулики пришли!
Чупачупсиха злобно уставилась на нас. Цвет лица у нее был густо-кирпичный, а глаза ситцево-голубые — физиономия старого китобоя, скорого на расправу.
— Вот вам ваши триста рублей, — начал Седельников несмело, — а вы мне верните мою сумку. Я передумал…
— Иди на фиг, — спокойно среагировала Чупачупсиха.
— Что значит «иди»?
— Лесом! Ты свое получил, и я тебе не знаю.
— Но ведь могут возникнуть обстоятельства… — вмешалась я. — Вам случайно дали не ту сумку! Мы хотим вернуть вам деньги, только и всего. Ведь вы ничего не теряете!
— А ты моих денег не считай, — отрезала Чупачупсиха и почесала золоченое брюхо. — И назад не требуй. Назад ничего не бывает. Его вот я назад не засуну!
И она кивнула на негритенка, который с улыбкой развернул громаднейшую шоколадку и набил ею обе щеки. Наверное, он был страшно перемазан шоколадом, но на его лиловом лице ничего не было заметно.
— Вашего внука я не имею в виду, — вяло возразил Седельников — Его, так и быть, себе оставьте. Отдайте мою сумку, и все!
— Иди на фиг!
— Как вы грубы! — вдруг вскрикнул молчавший до того Цедилов. — Рядом с вами маленький ребенок, а вы бранитесь. Кругом грязь, окурки! Это вы курили?
— Иди на фиг!
— Неужели вы не знаете других слов?
Тут Чупачупсиха высказалась по поводу Цедилова иначе. Она знала другие слова! От них покраснел бы и старый китобой. Негритенок весело захихикал.
— Валите-ка отсюда, — бодро закончила Чупачупсиха. — Стали, загородили все, покупателей отпугиваете!
Торгующие ведьмы дружно загалдели в поддержку золотой бабы. Негритенок икал от удовольствия. Седельников переминался с ноги на ногу.
— Ну что же ты не кидаешься помидорами? — саркастически спросила я. — Или ты только с интеллигентными людьми буян?
— Сама видишь, какие тут грымзы, — буркнул он.
Оскорбленные грымзы перешли на визг, а Цедилов умиленно любовался чернокожим ангелочком: пока шла баталия, тот вытащил из зеленого бабкиного кармана десятку и сделал из нее самолетик.
— Так, дамы и господа, — перекрыла я своим профессиональным учительским голосом неистовый старушечий галдеж. — Не хотите добром — обратимся тогда к органам правосудия. Вас — да, вас, дама в бальном платье! — будем привлекать за торговлю краденым. Ведь сумка эта краденая. Пригласим милицию с рынка, составим акт изъятия…
Внезапно так и полезли из меня юридические словечки. Что значит телевизор смотреть!
— Баба, я какать хочу! — громко нарушил негритенок возникшую вдруг тишину.
— Никита, погоди! — отмахнулась от него Чупачупсиха. — Что, в сумке краденое?
— Да, — дружно ответили мы с Седельниковым.
— Но я ничего не крала! Я честно купила! Вот у этого! Не имеете права! Я не знала ничего! Это мое! Уходите отсюда!
Седельников, почуяв свет в конце туннеля, сразу осмелел:
— До чего вы тупая и юридически неграмотная! А еще бизнесом занимаетесь. Вам же битый час толкуют: возьмите свои триста, отдавайте сумку, и расстанемся друзьями.
— Но я не крала!
— Какая разница? Все равно все у вас конфискуют, и вам не останется ни шиша. Еще и по судам затаскают. Вы женщина неразвитая, нецивилизованная, невоздержанная на язык. Ахнуть не успеете, как вам срок впаяют. Будете лежать на нарах в золотом платье.
— Баба, я какать хочу! — нудел негритенок, ерзая на ящике.
— Погоди, Никита! Как это мне срок впаяют, когда я не крала?
— Вы скупали и сбывали краденое. Соучастие в организованной группе. От трех до восьми, — врал Седельников.
— Чего восьми?
— Да лет же! На нарах! Быстро берите свои триста и ведите ребенка в сортир.
Ошалелая Чупачупсиха тупо глядела на протянутые деньги, а Седельников двигал сумку к себе.
— Много крему продали? — осведомился он.
— Три банки.
— Гоните тогда еще шестьдесят рэ. И быстро, быстро в сортир, пока вас не замели!
Юридически-тюремных словечек он тоже из телевизора нахватался — одним глазом из-за «Незнайки» посматривал отечественные боевики. Китобойное лицо жадной Чупачупсихи налилось густой краской. Три сотни она взяла, но сумку в сторону Седельникова швырнула с такой злостью, что та подпрыгнула по кривой, накренилась, зевнула драной молнией, и желтенькие коробочки градом посыпались на грязный асфальт. Уже во время нашего спора с Чупачупсихой поднабралось достаточно зевак. Теперь уж все кому не лень, бросились подбирать коробочки и совать в сумку. Когда сбор закончился, сумка показалось мне более худой, чем в моей квартире или даже чем у Чупачупсихи за ящиком. Но главное, я услышала смех. Знакомый такой смех — ехидный, сухой, сипловатый. Я тогда его расслышала, когда Цедилов с несчастным лицом пытался собирать коробочки, а они все катились, он подбирал их и снова ронял. Жутковатый смех! И слышала я его где-то совсем недавно. Между тем в толпе зевак не было видно ни одного знакомого лица. Я обернулась. Никто не стоял за моей спиной. Зато я увидела ограду Фокинского рынка, а за ней какое-то здание. В закатном свете сияла щегольская вывеска «Ткани Европы». Магазин, где трудилась менеджер Харлампиева… Вот оно! Да это же Бек смеялся! Только где же он?
Пока я вертелась по сторонам, были подобраны последние коробочки и разбрелась жидкая толпа. Даже Седельников куда-то исчез — неужели устыдился? Мы с Цедиловым отошли от торговок. Он все поглядывал на асфальт, не завалялась ли где коробочка. В бауле был явный недобор. Мусору валялось кругом много, как всегда на подступах к большим рынкам, но ничего не виднелось подходящего, желтенького. Цедилов только вытащил из-под моего каблука какую-то большую глянцевую бумажку и вежливо подал мне:
— Не вы ли выронили?
— Нет, — поторопилась я ответить, хотя бумажку сразу узнала. Это был проспектик Бека, из тех, что лежали у него в приемной. Откуда он здесь? Проспектик свеженький, ярко-лакированный, тогда как весь окрестный мусор страшно запылен и затоптан…
— Вы знаете этого… человека? — спросил Цедилов, наблюдая, как я листаю проспектик.
— Знаю. По-моему, обыкновенный шарлатан. Дешевые трюки!
— Я бы не стал так его уничижать. Он страшный. Лучше не попадаться на его дороге. Если уж он вас выбрал… Почему вы смеетесь?
— Да ведь он мне то же самое про вас говорил. Страшнее вас зверя нет!
Цедилов улыбнулся кротко и слабо:
— Да, он такой! Он всегда лжет. Обещайте мне прямо сейчас, что не будете больше с ним встречаться. Он изобретателен и назойлив, поэтому ни за что, ни под каким предлогом…
Ну уж нет! С какой стати я буду обещать что-то первому встречному? Даже если он и не маньяк (а это еще не доказано!). Что же касается назойливости… Какой он мне советчик? Я сама знаю, что к чему. Я сама, может быть, к этому Беку больше не пойду. Вон и боль в боку, о которой я почти забыла, снова чувствуется… К черту Бека! И Цедилова к черту!
— Ничего я обещать не буду, — сухо сказала я маньяку. Он вздохнул очень серьезно:
— Хотя бы имя мое запомните. Агафангел. Геша, но лучше Агафангел.
— Эй, девушка! — раздался со стороны старушечьих торговых рядов густой женский баритон. Цедилов прислушался:
— Это, кажется, вас?
Я повернулась и увидела, что золотая баба, как жар горя своей чешуей, отчаянно машет мне руками.
— Эй, девушка! Минуточку! А кто крал-то?
Я пожала плечами и пошла в сторону троллейбусной остановки.
Хорошо, запомнить можно. Агафангел. Агафангел. Агафангел.
Глава 9. Рога и копыта
— Макс, детка, уже так поздно, а ты еще не выехал! При теперешней криминогенной обстановке…
В трубке послышался сначала деликатный вздох, затем решительный выдох.
— Мам, я наверное, сегодня у бабушки останусь. Географию я исправил. На четверку! В общем, нормально все, не волнуйся. Бабушка на радостях пирог испекла, яблочный, «Нищий студент» называется. Помнишь такой? Вот-вот! Так что гуляем…
— А химия?
— Химия — дело наживное. На днях еще одного «Студента» выбью с помощью дяденьки Менделеева. А ты как? Что, с вариантом облом?
— Не смей говорить со мной в подобном тоне! Никакой не облом. Я просто соскучилась.
— Ну, тогда я на днях… Как только Барбос окропит бабушкины туфли или сожрет пеларгонию, мы нарисуемся оба. Ну, пока…
Опять одна! В той квартире, где днем мне так не хотелось умирать, теперь было плохо и невесело жить. В кухне на столе немым укором возвышалась горка никому не нужных помятых котлет, которые пережили столько приключений. Все глупо и бессмысленно… И бок ноет.
Я подошла к зеркалу и задрала край кофточки. Боже! В том месте, где меня касалась рука Гарри Бека, краснело странное пятно, похожее на несильный ожог. Отчего бы? Неужели Бек к электросети подключается? Или действительно какая-то чертовщина?
