Шарль Эксбрайя - Раны и шишки
– Пусть это будет уроком для тех, кто вздумает клеветать! Игэн О'Мирей – отличный парень, и он глубоко страдает, так что нужно быть последней из последних, чтобы очернять страдающего человека… Мистер О'Нейл, я зайду позже, когда из магазина уберут мусор, и еще я вам очень благодарна за понимание.
Старик встал и перед покупателями, ожидавшими его реакции, заявил:
– Миссис Нивз, я всегда испытывал к вам чувство глубокого уважения, и сегодня вы еще раз убедили меня в моей правоте. Я уверен, что доктор Игэн О'Мирей – прекрасный человек. Кроме того, он не мог бы быть иным, поскольку его воспитали вы. Вам есть чем гордиться, миссис Нивз, и я благодарен вам за то, что вы посещаете мой магазин, в котором я всегда буду рад вас обслужить!
Потребовалось немало труда, чтобы привести в чувства мисс О'Брайен. Пришлось растирать ей виски, накачивать ее плохоньким виски, совать ей под нос ватку с уксусом, чтобы она наконец соизволила вернуться к действительности. Когда она пришла в себя, то расплакалась и принялась выкрикивать различные угрозы, которые из-за отсутствия вставной челюсти превратились в шамканье. И тогда Дайон О'Нейл вновь взял слово.
– Ваша мать, мисс О'Брайен, была почтенной женщиной, а ваш отец – человеком, которому я с удовольствием пожимал руку. Если бы они могли вас сейчас увидеть, то, как и я, были бы возмущены вашим поведением. С сожалением должен вам сообщить, что отныне вам придется делать покупки в другом месте.
В результате этого безапелляционного заявления весь Бойль вскоре узнал, что Этни О'Брайен больше не считалась порядочным человеком.
ГЛАВА 4
Майк О'Хегэн и Саймус Коппин читали и комментировали заключение патологоанатома из Слайго, приезжавшего для вскрытия трупа Петси Лэкан. И если выводы врача заставили полицейских отказаться от некоторых предположений, например, использование в качестве орудия преступления медицинского молоточка, то обвинений с О'Мирея они вовсе не снимали, скорее – наоборот. Отодвинув от себя бумаги, комиссар проворчал:
– Не понимаю, как и почему мы должны обходиться без вызова О'Мирея для допроса сюда.
– И я тоже этого не понимаю, Майк.
Вошел полицейский, который настолько торопился, что забыл постучать в дверь, и тем самым оторвал их от грустных размышлений.
– Господин комиссар!
– Что там у вас, О'Рурк?
– Скандал! Ужасный!
– Где?
– В магазине Дайона О'Нейла.
– Не может быть?!
Если бы О'Хегэну и Коппину сказали, что в обители Господа, при полном попустительстве отца О'Донахью, какие-то бесстыжие люди предаются развратным танцам, это произвело бы на них точно такое же впечатление.
– Вы соображаете, что говорите?
– Соображаю, господин комиссар! Нора Нивз так избила мисс О'Брайен, что та осталась лежать почти мёртвой!
– А как отреагировал старик О'Нейл?
– Он заверил миссис Нивз в своем уважении и попросил мисс О'Брайен больше никогда не посещать его магазин.
О'Хегэн посмотрел на своего заместителя:
– Мнение О'Нейла выражает общественное мнение, Саймус… В предстоящем деле нам придется быть максимально осторожными.
Сказать, что Коппин улыбался перед визитом к О'Мирею, значило бы солгать.
– Хорошо!… Ладно… Я пошел… Попробую успокоить миссис Нивз, прежде чем сказать пару слов О'Мирею… Привести его сюда?
– Придется.
Здесь в разговор вмешался О'Рурк:
– Сержант, если вы собираетесь к доктору Дулингу, то должен предупредить, что к нему уже вызвали отца О'Донахью… Мне кажется, что теперь конец совсем близок…
* * *
Они обменялись недоверчивыми и почти ненавидящими взглядами. Несмотря на приближение последнего вечера, Оуэн Дулинг был при полном сознании. Он злился оттого, что ему пришлось позвать своего давнего противника – отца О'Донахью. Ну, а тот, позабыв о христианском милосердии, радовался, предвкушая долгожданный реванш. Господь внял, наконец, его молитвам и призвал к этому потерянному грешнику, который лежит в страхе перед смертью, и покаяние которого станет известно всему Бойлю, что укрепит веру в Господа в сердцах всех заблудших. Оуэн первым перешел в наступление.
– Радуетесь, да?
Святой отец, состроив на лице гримасу сочувствия, попытался вложить в свой голос как можно больше смирения:
– Сын мой…
– Не обращайтесь ко мне так! Из-за вас мне станет хуже! Я не хотел бы иметь такого отца, как вы!
Священник закрыл глаза, чтобы про себя прочесть "Аве", успокоить свою необузданную ирландскую кровь и еще раз внушить себе, что он пришел сюда для утешения умирающего. И все же он не удержался от замечания:
– Неужели вы думаете, что я рад был бы иметь такого сына!
– Ну и отлично! Хоть раз мы пришли к единому мнению! Так когда вы там отпустите мне грехи?
– Простите?
– Тогда зачем же вы пришли?
– Чтобы выслушать долгий рассказ о ваших отвратительных грехах, из которых один ужасней другого, и если ваше раскаяние покажется мне искренним, отпустить их от имени Всевышнего, который призовет вас на свой суд. Приступим! За работу! Скорей!
Доктора Дулинга едва не хватил удар, и он чуть не умер от прихлынувшей крови. Когда он обрел дар речи, то прорычал громко, насколько еще был способен:
– Идите к черту!
– Ни за что!
– Уходите отсюда!
– Нет! Меня сюда привел Господь! Господа нельзя выставить за дверь, даже такому безбожнику, как вы, Оуэн Дулинг, самому большому безбожнику во всем графстве! А теперь помолчите!
– Так вы даже не хотите дождаться моей смерти, чтобы командовать мной?
– Я имею дело с вашей душой, а она бессмертна, так что мне все равно, буду ли я беседовать с живым или с мертвым!
– Мне не о чем с вами говорить!
– Зачем же вы тогда за мной посылали?
– Чтобы не огорчать миссис Нивз… Я обещал удовлетворить ее просьбу.
– Попасть в ад рискует не миссис Нивз, а вы!
– Об этом я еще побеседую с вашим патроном. И не премину шепнуть ему пару слов о том, как отец О'Донахью подходит к решению своей задачи!
– Довольно! Мне надоели ваши шутки! Вы собираетесь исповедоваться, да или нет?
– Нет!
– Ах, вот вы как!
Не сумев сдержать припадка гнева, лишившего его всякого контроля над собой, священник схватил Оуэна Дулинга за ворот рубашки и с силой тряхнул его:
– Нет, вы сейчас же раскаетесь, чертов грешник! Так что, исчадье ада? Вы собираетесь перечислить ваши грехи?
Оуэн едва не задохнулся, захрипел, и святому отцу пришлось его отпустить.
– У… У… Убий…ца!
– Не преувеличивайте! У вас у самого богатое прошлое!
Именно в этот час сержант и пришел в дом доктора. Он уж было собрался объяснить миссис Нивз причину своего прихода, как вдруг с верхнего этажа послышался одновременно шум падения, дребезжащий, но еще вполне отчетливый смех, звон разбитого стакана и шум ссоры. Полицейский удивленно спросил:
– Что там происходит?
– Отец О'Донахью исповедует доктора.
– Вы уверены в этом?
– Почему вы спрашиваете?
– У меня такое впечатление, что это больше похоже на матч по кетчу.
Святой отец и умирающий обменялись гневными взглядами и вдруг, сами не понимая почему, залились смехом. Священник признался:
– Мне вас будет не хватать, Оуэн!
– Так в чем же дело? Давайте воспользуемся предстоящим путешествием, и я захвачу вас с собой?
– Я не имею права предвосхищать волю Господа!
– Лучше скажите, что боитесь!
– Признаюсь, да… Удивительно, что вам не страшно!
– Я видел столько смертей, святой отец… И потом, интересно ведь узнать, насколько правдивы ваши россказни!
– Нечестивец!
– Послушайте, святой отец, если мы опять начнем ссориться, я, по вашей вине, могу умереть, так и не очистившись от смертельного греха!
– Ладно, молчу… А теперь можете облегчить себе душу и рассказать о своем неправедном существовании.
– Обязан ли я вам рассказывать обо всех дамах Бойля, проявлявших ко мне интерес за всю мою долгую жизнь?
– В общих чертах, не вдаваясь в детали, пожалуйста.
Доктор Дулинг говорил около получаса. По правде говоря, ему определенно нравилось воскрешать события давно ушедших дней. Он с удовольствием рассказывал о своих похождениях, о том, как все больше пил виски. Иногда он на секунду умолкал, вновь испытывая настоящее удовольствие от давних событий, одно воспоминание о которых продолжало согревать ему сердце. Покраснев до ушей, с каплями пота на лбу, отец О'Донахью слушал его рассказ, иногда прерывая его вздохами возмущения, недовольным ворчанием и короткими жалобными восклицаниями, в которых можно было разобрать призыв к Божьей милости. Когда Оуэн Дулинг, наконец, замолчал, священнику показалось, что он очнулся от долгого кошмара, и с сожалением произнес:
