Дмитрий Щеглов - Абрек из Мюнхена
Про свой возраст Манштайн не хотел даже вспоминать. Обычно про таких как он, с насмешкой говорят, что до таких лет не живут. Однако любому молодому офицеру он мог еще дать фору. Дистанцию десять километров, на стадионе Манштайн пробегал по времени перворазрядника. Кто бы только знал, какая воля ему нужна была, чтобы в любую погоду; в дождь, в снег, в жару, вставать в шесть утра и нарезать на стадионе тридцать кругов. Если по независящим от него обстоятельствам он пропускал утреннюю тренировку, то в последующие дни добирал круги. Бегал не тридцать, а два дня по сорок пять.
Он как-то посчитал, и получилось, что уже больше десяти раз, он мог бы по экватору обогнуть земной шар. Он виртуально добежал до луны, и находился теперь на обратном пути. Соседи по нему могли часы проверять.
И вот он, почти вдвое старше своей секретарши, может держать себя в спортивной форме, а она молодая, красивая женщина, рядом с которой не один капитан почел бы пройтись за счастье, позволяет себе избыточный вес. Но жировая прослойка ничего-с!
Майншайн грозно смотрел на секретаршу. Взгляд его метром обмеривал ее фигуру, сравнивая мысленно с теми параметрами, которые он почитал за эталон. Итак, бедра. О..о..о, у Элеоноры здесь все было в порядке. Юбка немного потрескивала, но в этом есть даже особенный шарм, изыск. Пухлые коленки и широкие бедра приводили всю жизнь Манштайна в неописуемый восторг. И здесь у нее полный порядок. Манштайн исповедовал одну истину, в настоящей женщине должно быть много добра. Непроизвольно набежала слюна, и вроде даже что-то шевельнулось. Ах, жаль, всего лишь показалось!
– У тебя плебейский, крестьянский вкус! – как-то поддел его приятель по офицерскому корпусу. – Женщина должна быть бледна, стройна, воздушна. Она должна быть такой, чтобы ее на руки хотелось взять. За нею, в очередь мужчины, как кобели должны выстраиваться. Мой идеал – легкомысленная француженка. От нее должно пахнуть фиалками.
– Молоком от нее должно пахнуть! – не думая долго, брякнул в ответ Манштайн. В офицерской столовой грохнул дружный взрыв хохота. – Да…а! Да! Детей она должна рожать. И от нее должно пахнуть молоком. А на руках ее нужно доносить не далее, как до постели, иначе на голову сядет.
Послышались реплики.
– Пожалуй, Манштайн ты прав!
– Истина глаголет твоими устами, Манштайн.
– Манштайн, ты единственный сказал, что мы все думаем!
Смех смехом, а поклонник француженок со своими прогрессивными взглядами остался в гордом одиночестве. Он медленно вытер белоснежной салфеткой презрительно сжатые губы и небрежно бросил салфетку на стол.
– Женщина – это цветок, она создана для поклонения, – громко сказал он.
– Женщина – это сосуд, она создана для наполнения! – возразил ему Манштайн.
Приятель не согласился:
– Когда-то на месте нашей офицерской столовой жили древние арии, воины персидского царя Дания-I. Я, Курт, их прямой потомок. Курт, в переводе с персидского – волк.
В общем-то, никчемный получался спор. Каждый вправе иметь собственное мнение. В столовой ждали, что ответит Манштайн. Он не стал небрежным жестом бросать салфетку, а просто сказал:
– Когда-то на месте нашей офицерской столовой жили кельты. У костра сидели и головнями гоняли позорных волков! Прадед мне по наследству передал одну такую головню.
Их вовремя разняли.
Манштайн вернулся к действительности.
Элеонора походила на сосуд для наполнения. После талии фигура секретарши красиво закруглялась.
– Лона Штерн! – ответила секретарша, – просила передать, что специально для вас зашла в салон красоты. Прическа Клеопатра требует два часа времени.
Манштайн крякнул от удовольствия, а секретарша подумала, что от досады. Она спросила:
– Я свободна?
– Да, Элеонора, можете быть свободны.
Когда за секретаршей закрылась дверь, полковник стал вспоминать, как на практических занятиях по выживанию в пустынях Африки, пилот по ошибке выбросил Лону Штерн не в Аравийскую пустыню, где на расстоянии двухсот километров друг от друга находятся река Нил и Красное море, и где, идя по солнцу строго на запад, выйдешь на великую реку, и, наоборот, идя на восток, выйдешь на берег моря, а вывез ее чуть ли в центр Сахары, на край ливийской пустыни к границам Чада, Нигера, Алжира.
Все это выяснилось только на следующий день, когда Лона не вышла к месту встречи на окраине городка Кена.
У нее с собой был однодневный запас воды и еды. Этого ей с огромным запасом хватило бы не только для того чтобы дойти, но и доползти до ближайшего населенного пункта. Но с таким запасом оказаться посреди Сахары, в ливийской пустыне, это почти верная смерть. Даже не почти, а верная смерть.
В задачу Лоны на ее стокилометровом переходе до города Кены на берегу Нила, входило нетрудное задание, всего на всего, замаскироваться в пустыне при появлении легкомоторного самолета, не дать обнаружить себя. Своеобразная игра в кошки мышки.
Когда на второй день обнаружилось, куда ее выбросил пилот, у Манштайна и лысого руководителя курсов выживания волосы дыбом стали на голове. Три волоска образовали рощицу. Без воды в пустыне не смог бы продержаться несколько дней даже привыкший ко всему бедуин. А тут у их стажерки, ни карты, ни воды, ни транспорта, ни средств связи. Мобильный телефон, что висел у нее на поясе, работал только в том квадрате, куда ее по плану должны были десантировать, но только не в сердцевине Сахары. Там никто и не собирался ставить вышки для сотовой связи. Раз в году может быть здесь раньше и проходит караван верблюдов, но те года отошли далече.
У Лоны с собою был только нож, однодневный запас еды и воды, компас-стрелка на ручных часах и тысячи километров бескрайних песков в любые концы света. Выбирай по собственному желанию любое направление.
Манштайн тут же задействовал всю доступную ему авиацию. На второй день летчик по ошибке выбросивший не туда Лону сказал, что тут же ее найдет. В тот день он сделал два вылета. И затем еще в течение четырнадцати дней три самолетов бороздили центр Сахары. Лона, как сквозь песок провалилась.
Внимательно рассмотрели карту и обнаружили, что именно в месте выброски должны находиться зыбучие пески. Караваны еще в древности обходили это гибельное место стороной.
Полковник Манштайн старался дать своим сотрудникам знания и навыки на все случаи жизни. Лона Штерн была слишком красива, слишком своенравна, слишком много знала, умела и понимала из себя.
Ее практически учить ничему не надо было.
С детства она увлекалась восточными единоборствами, и в первом же показательном бою, на спаринг тренировке, перед комиссией, она три раза подряд уложила на татами инструктора. А это был не уличный хулиган, а сенсей, имеющий черный пояс. Оправдываясь, покрасневший инструктор встал, заправил за черный пояс выбившееся кимоно, оглянулся по сторонам, и бодрым голосом сказал:
– Боялся применять болевые приемы! Против женщин сейчас плохо работаю! Раньше пачками клал их под себя, а теперь боюсь.
Получалось, он своим замечанием свел на нет победу Лоны. Даже не одну, а три. Комиссия после его слов могла считать, что он специально подался ей. А это баллы в негласном соревновании с другими претендентами. Ничего другого Лоне Штерн не оставалось, как поставить на место зарвавшегося инструктора. Она мило улыбнулась комиссии сидящей за длинным столом, а затем повернулась к пришедшему в себя инструктору. Он стоял в пол оборота в стороне в красивой позе.
– А я слышала, – громко заявила она, – что и раньше, когда вы были похожи не на ощипанного гусака, а на молодого красивого орла, женщины все равно сидели наверху. Удел у вас по жизни такой.
Ее замечание, вызвало невольные улыбки. Оскобленный и униженный инструктор должен был дать достойный ответ. Он его и дал. Но прежде чем открывать рот, он обязан был подумать о том, каким образом три раза оказывался на полу. Ярость слепа. Плохой она советчик.
Сенсей вызвал ее на серьезный поединок.
– Бой без правил? – спросила Лона.
– Да, на деревянных ножах.
Гнущиеся пластмассовые лезвия были у этих деревянных ножей. Лишь рукоятки деревянные. Лона не испугалась, нет, в ее глазах появились колючие льдинки, губы вычертили жесткую, прямую линию. Весь ее вид говорил, что ж, если такой зуд у инструктора, почему ей его не унять. Манштайн нахмурился и хотел их остановить, но девочка закусила удила. Да и комиссии хотелось посмотреть на настоящий бой, а не на театрализованное представление с мягкими падениями на татами.
Манштайн дал отмашку.
Поклонились на все четыре стороны, друг другу, и затем встали в боевую стойку. Лона вся ушла в себя. Глядя на соперника пристальным взглядом, открытой ладонью она сделала у него перед лицом несколько пассов, как бы завораживая его плавными движениями. Удивительным образом голова инструктора, чуть-чуть запаздывая, стала повторять движения руки девушки. И вдруг в сотую долю секунды Лона оказалась за спиной у отпрянувшего в сторону инструктора, полоснула его ножом по горлу и подбила коленки. Инструктор слишком поздно закрылся от удара.
