Хью Лори - Торговец пушками
Райнер стоял на коленях и блевал на китайский ковер, что весьма благотворно сказывалось на цветовой гамме последнего. Прицелившись, я собрался с силами и с размаху жахнул задницей Будды в беззащитное место прямо над левым ухом. Звук получился глухим и скучным — именно такие звуки почему-то издает человеческая плоть в момент своего разрушения, — и Райнер рухнул ничком.
Я даже не потрудился проверить, жив ли он. Бессердечно? Да, наверное, но что уж тут поделаешь.
Утирая пот с лица, я прошел в холл. Попытался прислушаться, но даже если изнутри дома или с улицы и доносились какие-то звуки, я бы их все равно не услышал, поскольку сердце долбилось в груди, словно отбойный молоток. А может, на улице и впрямь работал отбойный молоток. Просто я был слишком занят всасыванием огромных, размером с хороший чемодан, порций воздуха, чтобы еще что-то там замечать.
Я открыл входную дверь и сразу ощутил на лице моросящую прохладу. Дождь смешивался с потом, растворяя его, растворяя боль в руке, растворяя все остальное, и я закрыл глаза, отдавшись в его власть. Ничего приятнее я, пожалуй, в жизни не испытывал. «Похоже, та еще жизнь была у бедолаги», — наверняка скажете вы. Но видите ли, контекст для меня — это святое.
Я притворил дверь, сошел на тротуар и закурил. Мало-помалу, ворча и брюзжа, сердце приходило в себя. Дыхание тоже понемногу утихомиривалось. Боль в руке была чудовищной, и я знал, что теперь она не отвяжется несколько дней — если не недель, — но главное, это была не курительная рука.
Вернувшись в дом, я обнаружил Райнера в лужице блевотины — там, где я его и оставил. Он был мертв или тяжко-телесно-поврежден — и то и другое тянуло минимум лет на пять. Даже на все десять, если накинуть срок за плохое поведение. А это, на мой взгляд, было уже совсем некстати.
Видите ли, в тюрьме я уже бывал. Правда, всего три недели и всего лишь в предвариловке, но когда тебе дважды в день приходится играть в шахматы с угрюмо-свирепым болельщиком «Вест Хэм», у которого татуировка «УБЬЮ» на одной руке и «УБЬЮ» на другой, да еще набором шахматных фигур, где не хватает шести пешек, всех ладей и двух слонов, — в общем, ты невольно вдруг начинаешь ценить кое-какие мелочи. Такие, например, как свобода.
Размышляя над этими и прочими аналогичными вещами и постепенно перетекая мыслью к тем жарким странам, где я так до сих пор и не удосужился побывать, я вдруг начал соображать, что звук — легкий, поскрипывающий, шаркающий, царапающий звук — исходит вовсе не из моего сердца. И не из легких, и не из какой-либо иной части моего ноющего тела. Этот звук явно шел откуда-то извне.
Кто-то — или что-то — предпринимал(-о) абсолютно бесполезную попытку неслышно спуститься по лестнице.
Поставив Будду на место, я сгреб со стола монументально-уродливую алебастровую зажигалку и двинулся к двери — кстати, не менее уродливой. «Как это можно сделать дверь уродливой?» — спросите вы. Н у, придется, конечно, потрудиться, но поверьте: для ведущих дизайнеров по интерьерам сварганить такое — все равно что высморкаться.
Я попытался затаить дыхание, но не смог, так что пришлось ждать шумно. Где-то щелкнул выключатель. Ожидание. Новый щелчок. Открылась дверь, ожидание, дверь закрылась. Стоим спокойно. Думаем.
Проверим-ка в гостиной.
До меня донеслось шуршание одежды, мягкие шаги, и тут я вдруг сообразил, что рука моя уже не сжимает зажигалку, а сам я привалился к стене с чувством, весьма близким к облегчению. Поскольку даже в столь плачевном состоянии я был готов биться об заклад, что близкая драчка вряд ли пахнет духами «Флер де флер» от Нины Риччи.
Она остановилась в дверях, и глаза ее пробежались по комнате. Хотя лампы были выключены, но шторы-то нараспашку, так что уличного света хватало с лихвой.
Я дождался, пока ее взгляд упадет на тело Райнера, и только тогда зажал ей рот.
Мы перебрали весь стандартный набор любезностей, диктуемых Голливудом и высшим светом. Она попыталась закричать и укусить меня за руку; я же велел не шуметь, пообещав, что не сделаю ей больно, если она не будет орать. Она заорала, и я сделал ей больно. В общем, вполне стандартная фигня.
Вскоре она уже сидела на уродливом диване, сжимая в руке полпинты того, что я поначалу принял за бренди, но на поверку оказавшееся кальвадосом, а я стоял у двери, нацепив на лицо наиумнейшую из мин, призванную показать, что со стороны психиатров ко мне не может быть никаких претензий.
Перевернув Райнера на бок, я придал его телу что-то вроде позы выздоравливающего, дабы тот не захлебнулся собственной блевотиной. И вообще чьей-либо еще, если уж на то пошло.
Она захотела встать и проверить, все ли с ним в порядке, — ну, сами знаете, всякие там подушечки, бинтики, разные примочки и прочая дребедень, то есть все, что помогает стороннему наблюдателю почувствовать себя спокойнее. Я велел ей сидеть на месте, сказав, что «скорая» уже в пути, так что лучше пока оставить его в покое.
Ее била мелкая дрожь. Дрожь начиналась с рук, сжимавших бокал, затем поднималась к локтям, оттуда — к плечам, и чем чаще взгляд ее падал на Райнера, тем хуже становилось дело. Конечно, дрожь вряд ли можно назвать необычной реакцией, когда обнаруживаешь мертвеца и блевотину у себя на ковре посреди ночи, но мне совсем не хотелось, чтобы ей стало еще хуже. Прикуривая от алебастровой зажигалки, — вы правы, даже пламя оказалось уродливым — я старался впитать как можно больше информации, прежде чем кальвадос подействует и она начнет задавать вопросы.
Я мог одновременно любоваться тремя вариантами ее лица: в темных очках «Рэй Бэн», на фоне горнолыжного подъемника — на фотографии в серебряной рамке на каминной полке; маячащее рядом с каким-то окном — на огромном и ужасном портрете маслом, выполненном явным недоброжелателем, и, наконец, — бесспорно, самый лучший из вариантов — на диване в десяти футах от меня.
На вид ей было не больше девятнадцати: острые плечи и длинные каштановые волосы, ниспадающие эдакой живенькой волною. Широкие округлые скулы намекали на Восток, но намек немедленно исчезал, стоило вам посмотреть в ее глаза — круглые, большие и светло-серые. Если, конечно, это кому-нибудь интересно. На ней был красный шелковый пеньюар и один изящный шлепанец с причудливой золотистой тесемкой, обвивавшей щиколотку. Я оглядел комнату, но шлепанцева собрата не обнаружил. Возможно, на второй у нее просто не хватило денег.
Она тихонько откашлялась.
— Кто это?
Мне кажется, я знал, что девушка окажется американкой, еще до того как она открыла рот. Слишком здоровый вид, чтобы оказаться кем-то другим. И откуда они все берут такие зубы?
— Его звали Райнер, — ответил я. И, подумав, что получилось жиденько для полноценного ответа, добавил: — Он был очень опасен.
— Опасен?
Мне показалось, что она встревожилась. Да и было отчего. Вероятно, ей — так же, как и мне, — тут же пришла в голову мысль: если Райнер был так опасен, а я его убил, то получается, что я еще опаснее.
— Да, опасен, — подтвердил я, следя за тем, как она прячет взгляд. Ее дрожь вроде как поутихла, что было хорошим признаком. Хотя, может, она просто синхронизировалась с моей и я почти перестал ее замечать.
— А… что он здесь делает? — наконец выдавила девушка. — Что ему было нужно?
— Трудно сказать. — Во всяком случае, мне трудно. — Может, злато-серебро…
— То есть… он вам не сказал? — Ее голос вдруг стал громче. — Вы ударили человека, даже не узнав, кто он? И что он здесь делает?
Несмотря на шок, котелок у нее, похоже, варил будь здоров.
— Я ударил его потому, что он пытался убить меня. Так уж вышло.
И я постарался улыбнуться, но мое отражение в зеркале над камином сообщило, что трюк не удался.
— «Так уж вышло», — в голосе ее не было и следа доброжелательности. — А вы кто?
Ну вот. С ней надо держать ухо востро. Ситуация и так не из приятных, а сейчас может стать и вовсе отвратной.
Я попытался напустить на себя удивленный и, возможно, даже слегка обиженный вид.
— Вы хотите сказать, что не узнаете меня?
— Нет.
— Ха. Странно… Финчам. Джеймс Финчам.
И я протянул ей руку. Она не откликнулась, так что пришлось изображать эдакое небрежное приглаживание волос.
— Это имя, — сказала она. — Но кто вы такой?
— Знакомый вашего отца.
Какое-то мгновение она обдумывала мои слова.
— По работе?
— Вроде как.
— «Вроде как». — Она кивнула. — Вы Джеймс Финчам, вроде как знакомый моего отца по работе, и вы только что убили человека у нас в доме.
Склонив голову набок, я постарался всем своим видом дать понять, что, мол, да, порой мир бывает ужасно сволочной штукой.
— И это все? — снова показала она зубы. — Вся ваша биография?
Я еще раз изобразил лукавую улыбку — с тем же эффектом.
