Елена Логунова - Декамерон по-русски
– Погибла жена Пороховщикова, – объяснил он. – Все начальство наше уже на ушах. Надо бежать.
Я кивнула, и Денис убежал, чтобы принять ту же позицию, что и его начальство, едва я отклеилась от его рукава.
Жорик Пороховщиков – человек в нашем городе известный, а в милицейских кругах еще и популярный. Он владелец сети бань и саун, куда Денискины коллеги заглядывают по поводу и без такового, имея множество льгот и скидок на обслуживание, что бы за этим словом ни стояло. Я бдительно слежу за тем, чтобы мой капитан не принимал участия в этих банно-прачечных тусовках. Знаю я, чем они там занимаются, не маленькая! На месте милицейских жен я давно уже убила бы самого Жорика Пороховщикова.
– Ох!
Получив локтем в бок, я отшатнулась от дверного проема, и в него вылетела скрюченная фигура в вельветовых брюках и потертом пиджаке. Фасонистая металлическая блямба на откляченном заду блеснула мне в глаза, и я с удивлением узнала в драчливом бегуне почтеннейшего супер-ВИПа.
«Это же Эл Гэ! – оживился мой внутренний голос. – Куда это он так торопится?»
Я услышала гулкий хлопок и выглянула в фойе. Дверь мужского туалета еще вибрировала, рискуя обронить с себя чеканное изображение писающего мальчика.
– Ох!
Второй тычок в подреберье пробудил в моей душе самые темные силы.
– Ты, кор-рова! – бешено прорычала я вслед косолапой телке в джинсовой юбке.
Не обращая на меня никакого внимания, она тоже промчалась к мужскому туалету и остановилась под дверью, трагически заламывая пухлые руки в ямочках. Вульгарные красные копыта топтали зеленый резиновый коврик, как луговую травку.
– Леонтий Степанович! О, Леонтий Степанович! – со слезой в голосе причитала дева.
– А, вот ты где! – Рядом со мной возникла разрумянившаяся Алка Трошкина.
С одной стороны ее держал под ручку мой братец, с другой присоседился Зямин приятель Витька Завалишин, наш местный фотоохотник за знаменитостями.
– Что за шум, а драки нет? – живо заинтересовался происходящим папарацци.
– Кажется, Эл Гэ поплохело от халявной икры! – злорадно объяснила я, кивнув на дверь туалета.
– Бедный Эл Гэ! – посочувствовала добрячка Трошкина.
– Как интересно! – хищно улыбнулся Завалишин.
Он моментально отпустил Алкину ручку и зашагал к туалету, на ходу расчехляя свой фотоаппарат.
– Вот теперь действительно бедный Эл Гэ! – усмехнулся Зяма.
Я попробовала представить, как чувствует себя человек, героически сражающийся с желудочными спазмами на последнем рубеже унитаза общественной уборной, под нацеленным на него объективом фотокамеры… И поежилась. У меня бы диарея сразу же осложнилась сердечным приступом!
Мы немного подождали протестующих и гневных криков, а также хрустального звона разбитой оптики, но их не последовало. Через пару минут Витька выглянул из сортира и деловито позвал:
– Ребята, звякните кто-нибудь в «Скорую»!
– Эл Гэ разбил инфаркт? – обоснованно предположила я.
– А фиг его знает! – Витька пожал плечами. – Я не медик!
Медики прибыли по вызову минут через пять. Из туалета ВИП-гостя вынесли на носилках, с головой накрыв его простыней.
– Он умер?! – испугалась Алка.
– Еще живой, – мимоходом успокоил ее один из санитаров.
– От поноса еще никто не умирал, – профессионально безразлично добавил второй.
– А простынка – это чтобы сохранить инкогнито! – ухмыльнулся Завалишин.
Улыбочка у него была довольная, как у сытого волка. Можно было не сомневаться, что наш папарацци нащелкал достаточно сенсационных и компрометирующих снимков. И никакой простынкой инкогнито уже не спасти.
Теперь уже и я сказала:
– Бедный Эл Гэ!
У распахнутой двери сортира грустно хныкала, размазывая по лицу помаду и тушь, невостребованная Девушка-с-веслом.
Каюсь, в тот момент я порадовалась, что не только у меня приятный субботний вечер внезапно оказался испорченным.
Понедельник
Некоторым людям не стоило бы увлекаться диетами. Особенно если сила воли у этих людей имеет характер урагана, который налетает редко, но зато с сокрушительной силой. Такие люди в субботу вечером объедаются жареной свининой и жирными тортами, в воскресенье мучаются изжогой и угрызениями совести, а с девяти утра в понедельник (сразу же после плотного завтрака) начинают новую жизнь и садятся на строгую диету.
Уже к обеденному перерыву таким людям становится ясно, что сидеть на канцелярской кнопке, сапожном гвозде или пороховой бочке им было бы гораздо комфортнее, чем на диете. Однако ураганная воля могучими заклинаниями типа «Мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть!» заглушает голос разума и урчание желудка.
День проходит в борьбе со здоровыми инстинктами и заканчивается в кровати, куда измученный диетик заползает в неосознанной надежде увидеть во сне легендарное пиршество Лукулла или хотя бы вчерашний бутерброд с колбасой.
Во мраке ночи ураганная сила воли постепенно ослабевает и окончательно иссякает перед рассветом, который застает страдальца перед распахнутым холодильником, в глубоком поклоне над нижней полкой, где с позавчерашнего дня стояла в полном забвении кастрюля с холодным борщом. В одной руке блаженно улыбающегося экс-диетика объеденная мозговая кость со следами яростных укусов, в другой – большая ложка, а под ногами – пестрая куча разорванных оберток от продуктов, помещавшихся на двух верхних полках и трех боковых. При этом румянец побледневшим было щекам доброго едока придает главным образом розовый свет восходящего солнца и лишь в малой степени – угрызения совести, отродясь не имевшей ураганной силы.
Затем диетоотступник совершенно сознательно пускается во все тяжкие. За три чаепития в офисе он истребляет недельный запас сахара, нагло вынуждает совестливых товарищей к преломлению хлебов и пирожных притворно невинным вопросом: «А что это у тебя? Так вкусно пахнет!» – и мимоходом бросает в рот каждую калорию, попадающуюся ему на жизненном пути. Эта продовольственная вакханалия продолжается до тех пор, пока обжора вдруг не заметит, что ему стало тесно в зеркальной поверхности трехстворчатого платяного шкафа. Тогда волосы его встают дыбом, поднятые ужасом и первым порывом вновь просыпающейся ураганной воли.
В углубляющемся раскаянии бедняга густо посыпает голову пеплом, щедро умащивает тело кремом для расщепления подкожного жира и долго, до появления одышки, прыгает через скакалку, демонстрируя большое сходство с цирковым гиппопотамом. Он натирает мозоли на подошвах педалями велотренажера, плотно оклеивает пластырем «Плоский животик» то место, где у других бывает талия, и сотрясается от горьких рыданий на весах. Ночью в тревожном сне он видит ужасы неудачной липосакции, и утро следующего дня знаменуется приходом нового урагана.
Это повторяется с регулярностью, способной посрамить метроном. В маятниковом метании от голодания к обжорству случается лишь краткий миг равновесия, в котором морально неустойчивая личность вынужденно пребывает в момент расстройства желудка, непосредственно сидя на унитазе. Что характерно, работать за эту личность в сей кризисный момент приходится кому-то другому, совершенно свободному от диетическим закидонов!
Доведя свой гневный мысленный монолог до этого заключения, я с горечью произнесла вслух:
– Индия Кузнецова, доброта тебя погубит!
– «Доброта погубит Индию» звучит почти так же внушительно, как «Красота спасет мир»! Только гораздо менее позитивно, – хихикнула Алка Трошкина, запихивая в рот ореховый кекс.
Именно вкусный свежий кекс задержал нас с Алкой в кабинете Эдуарда Розова вчетверо дольше, чем на пять минут, о которых он просил.
Эд заглянул из коридора в офис рекламного агентства, где постоянно тружусь я и периодически скуки ради подрабатывает Трошкина, как раз в тот момент, когда мы с подружкой разливали по чашкам свежезаваренный чай. Бритая под машинку голова возникла на уровне дверной ручки, что позволяло предположить: ее владелец перемещается по коридору либо в низком приседе, либо на четвереньках. В любом случае зрелище должно было впечатлять. Розов весит сто сорок кило и в виде Человека Прямоходящего похож на дирижабль, поставленный на попа. В образе Зверя На-четвереньках-бегущего я Эдика прежде не видела. Думаю, слоны и бегемоты рядом с ним смотрелись бы тускло.
– Де-е-евочки! – проблеял Эд, страдальчески кривя толстощекую физиономию. – Посидите у меня кто-нибудь пять минут! Вдруг клиент, а у меня живот прихватило!
Он не дождался ответа и с громким слоновье-бегемотовым топотом унесся в направлении мужского туалета.
– Ладно уж, пойдем, что ли? Покараулим Эдькину лавочку, – предложила я Алке и первой вышла из-за стола, не забыв прихватить чашку с чаем.
Эдик выбрал правильный момент для оглашения своей просьбы. У нас в офисе как раз закончились запасы печенья и пряников, а пить чай «без ничего» я не люблю. У Эда же вполне могло найтись что-нибудь вкусненькое.
