Кирил Бонфильоли - Не тычьте в меня этой штукой
– Не поднимайтесь, – оскалился он, увидев, что я и не намерен. – Я угощусь, не возражаете?
Проигнорировав более соблазнительные бутылки на подносе с напитками, он безошибочно цапнул из-под низу пузатый графин «родни»[2] и плюхнул себе непристойное количество того, что считал моим «Тэйлором» 31-го года. Уже одно очко в мою пользу, ибо графин я наполнил портвейном «Инвалид» невероятной мерзотности. Мартленд не заметил: мне два очка. Он, разумеется, всего лишь полисмен. Вероятно, теперь уже – «был» оным.
Мартленд опустил свою массивную корму в мое изящное «Режанс фотёй»[3] и учтиво почмокал губами над кармазинной гадостью у себя в бокале. Я почти слышал, как он нашаривает в мозгу искусную легкую реплику для начала разговора. Этакий штришок Оскара Уайлда. У Мартленда имелось всего две ипостаси – Уайлд и ослик Иа-Иа. Невзирая на это, он полицейский весьма жестокий и опасный. Или, вероятно, «был» таковым… или это я уже говорил?
– Мой дорогой мальчик, – наконец изрек он. – Какая рисовка. Даже дрова теперь у вас позолоченные.
– Старая рама, – ответил я напрямик. – Решил вот сжечь.
– Но какое расточительство. Прекрасная резная рама Людовика XVI…
– Вам чертовски хорошо известно, что это отнюдь не прекрасная рама никакого не Людовика, – прорычал я. – Это чиппендейловская репродукция с узором из оплетающей лозы, изготовленная где-то на прошлой неделе одной из тех фирм, что на Грейхаунд-роуд. Она от картины, которую я как-то на днях приобрел.
Никогда не знаешь, что Мартленд знает и чего не знает, но насчет антикварных рам я был вполне уверен: даже Мартленду не удалось бы записаться на курсы по ним.
– Но было б интересно, окажись она Людовика XVI, вы же признаёте; скажем, где-то 50 на 110 сантиметров, – пробормотал он, задумчиво глядя в камин на ее догоравшие остатки.
В этот миг вошел мой головорез и разместил на ней фунтов двадцать угля, после чего отбыл, одарив Мартленда культурной улыбкой. Культурную улыбку Джок представляет себе так: подкатить часть верхней губы и обнажить длинный желтый клык. Мне, к примеру, страшно.
– Послушайте, Мартленд, – ровно сказал я. – Если б я спер этого Гойю или перехватил бы его у скупщика, неужели вы, боже упаси, всерьез полагаете, что я бы принес его сюда прямо в раме? И после этого стал бы жечь эту раму в собственном камине? Ну то есть, я же не тупица, правда?
Он заиздавал растерянный и возмущенный бубнеж, словно у него и в мыслях не было царственного Гойи, чья кража из Мадрида не сходила с газетных страниц последние пять дней. Звукам он помогал легким трепетом рук, от коего некоторое количество сомнительного вина пролилось на близлежащий коврик.
– А вот это, – твердо сказал я, – ценный ковер «савонри»[4]. Портвейн для него вреден. Более того, под ним может оказаться хитро спрятанное полотно Старого Мастера, а оно бесценно. Портвейн для него очень вреден.
Мартленд мерзко усмехнулся, зная, что я могу, весьма вероятно, говорить правду. Я застенчиво осклабился в ответ, зная, что правду и говорю. Из теней дверного проема мой головорез Джок сиял своей культурнейшей из возможных улыбок. Случайному взгляду мы все показались бы счастливыми – располагай мы где-либо во владениях таким взглядом.
На данном этапе, пока никто не подумал, что Мартленд – никчемный остолоп (или был оным), мне лучше вас немного просветить. Вне всякого сомнения, вам известно, что, за исключением крайне чрезвычайных обстоятельств, английские полисмены никогда не носят с собой оружия, если не считать старой панч-и-джудской деревянной дубинки. Вы также знаете, что никогда, никогда не прибегают они к физической недоброжелательности: даже не осмеливаются нынче шлепать по попкам мальчишек, пойманных за воровством яблок, ибо опасаются обвинений в разбойном нападении, служебных расследований и «Международной амнистии».
Все это вы знаете наверняка, поскольку ни разу не слыхали о Группе Особых Полномочий – ГОП, – являющей собой причудливую разновидность внеполицейского подразделения, измышленного Министерством внутренних дел в припадке осознания реальности после Великого Ограбления Поезда[5]. ГОП была порождена «Королевским Указом в Совете» и обладала такой штукой, которая называлась «Запечатанным Мандатом» Министра внутренних дел и его государственного гражданского служащего – персонажа из тех, кто увольняется не так быстро. Говорили, что мандат этот покрывает пять страниц канцелярской бумаги и его надлежит подписывать заново каждые три месяца. Все бремя песенки его[6] сводится к тому, что в ГОП следует набирать только самых милых и уравновешенных ребят, но едва это исполнено, им должно спускать с рук даже убийство – это по меньшей мере, – если только они гарантируют результаты. Больше не может быть никаких Великих Ограблений, даже если для этого потребуется – свят, свят – замесить парочку мерзавцев, не притянув их сперва к дорогостоящему суду. (На защите по назначению таким образом уже сэкономили целое состояние.) Все газеты, даже владеемые австралийцами, заключили с Министерством внутренних дел соглашение, по которому они получают свои сенсации непосредственно из канализационного отстойника в обмен на то, что отцеживают нюансы о применении огнестрельного оружия и пыток. Очаровательно.
ГОП – или, как ее называли при мне, ГПУ – не нужен больше никакой натуральный товарообмен с Государственной гражданской службой за вычетом одного насмерть перепуганного человечка в Казначействе; а ее Мандат инструктирует – инструктирует, будьте так любезны, – Комиссаров полиции предоставлять членам группы «любые административные возможности без всяких дисциплинарных обязательств или канцелярских формальностей». Нормальная полиция, естественно, эту деталь просто обожает. ГОП подотчетна лишь Первому министру Ее Величества в лице его Особого поверенного, который является титулованным графом и членом Тайного совета, а по ночам ошивается у общественных уборных.
Подлинным же исполнительным руководителем группы служит бывший полковник парашютно-десантных войск, который учился со мной в одной школе и носит причудливое звание Главного экстра-суперинтендента. Очень способный парень, фамилия Мартленд. Ему нравится делать людям больно. Очень.
Ему явственно хотелось бы поделать мне больно здесь и сейчас – как бы прощупать почву, – но за дверью маячил Джок, время от времени притворно-застенчиво порыгивая, дабы напомнить: если потребуется, он всегда под рукой. Джок – эдакий анти-Дживз, немногословный, находчивый, даже почтительный, если на него находит стих, но вообще-то как бы все время в подпитии и очень любит крушить людям физиономии. В наши дни изящными искусствами заниматься без головореза невозможно, а Джок в своем ремесле – один из лучших. Ну, сами понимаете, – был.
Представив вам Джока – его фамилия как-то вылетела из памяти, но, полагаю, должна быть по матушке, – я, наверное, лучше перейду к некоторым фактам о себе. Я – Чарли Маккабрей. Я не шучу – меня действительно окрестили Чарли; моя мама, вероятно, каким-то неявным способом так отыгралась на папе. И ярлыком «Маккабрей» я очень доволен: штришок древности, намек на еврейство, душок морального упадка – ни один коллекционер не сможет устоять и скрестит шпаги с торговцем по фамилии Маккабрей, будьте любезны. Я сейчас в самом соку, если это вам о чем-нибудь скажет, едва среднего роста, прискорбным образом выше среднего веса и обладаю интригующими остатками довольно блистательной привлекательности. (По временам в приглушенном свете и с подоткнутым брюшком я готов чуть ли не ухлестнуть за самим собой.) Мне нравятся искусство и деньги, грязные шутки и выпивка. Я сильно преуспевающ. В своей недохорошей второсортной частной школе я обнаружил, что почти любой может одолеть противника в драке, если готов большим пальцем выдавить ему глаз. Большинство не способно подвигнуть себя на такое, вы это знали?
Более того, я – «достопочтенный», ибо папочка мой был Бернард, Первый барон Маккабрей Силвердейлский пфальцграфства Ланкастер. Он был вторым величайшим арт-дилером столетия; отравил себе всю жизнь, пытаясь вздуть цены на Дювина[7] несоразмерно остальному рынку. Баронство свое получил якобы за то, что одарил нацию хорошим, но непродаваемым искусством на треть миллиона фунтов стерлингов, а на самом деле – за то, что вовремя забыл о ком-то нечто конфузное. Мемуары его должны выйти в свет после смерти моего брата – скажем, где-то в будущем апреле, если повезет. Очень вам рекомендую.
А тем временем в ночлежке Маккабрея и. о. распорядителя работ Мартленд рвал и метал – или делал вид, что. Он ужасный актер, но, с другой стороны, он довольно ужасен и когда не актерствует, поэтому трудно порой сказать, если вы следите за моим ходом мысли.
