Дарья Донцова - Крутые наследнички
– Я очень рано поняла, – начала Андре, – что мать меня не любит. Нет, нет, не подумайте, что со мной плохо обращались! У меня было все, что только можно пожелать: игрушки, конфеты, позднее – красивая одежда и престижная школа. Но сердце матери было отдано Жану, а отец меня просто не замечал. Если я начинала приставать к нему с каким-то вопросом, то он отмахивался либо совал стофранковую купюру со словами: «Пойди поешь мороженого!» Не могу сказать, что я страдала из-за всего, просто рано поняла, что я девочка, а он хотел еще одного сына – наследника. И все бы ничего, но на свой четырнадцатый день рождения Жан устроил целый скандал. Взял подаренный ему водяной пистолет, зарядил его краской и выстрелил при гостях прямо в отца. Мама постаралась превратить это в дурацкую шутку, и, надо сказать, ей это удалось. Все подумали, что Жану первый раз дали попробовать шампанское и он опьянел, даже шутили: «Пьяный младенец – позор семьи». И вот после этого дня рождения все пошло кувырком.
Я быстро разобралась, в чем дело: Жан нашел письма нашей матери и понял, что его настоящий отец – Аллан Гранж. Да и как было не разобраться, если он прямо кричал, что мать – шлюха, а Эдуард – рогоносец. Как отец его не убил, не знаю! Дальше – хуже. Софи застала его в комнате с одним из школьных приятелей в весьма недвусмысленной позе. Родители кинулись к психоаналитикам. Что бы там Жан ни говорил, но они оба его любили. Я это поняла, когда узнала, что в завещании и Сью, и Эдуарда большая часть имущества была отписана сыну. Причем и у нее и у него была одна, вызвавшая сплетни, формулировка: «Жану-Филипу, носящему в данный момент фамилию Макмайер». Они специально не написали: «Сыну», чтобы избежать каких-то казусов. Странно только, что и Сью написала так же – ей-то он доводился сыном!
Про меня в этой суматохе совершенно забыли, а чтобы и не вспоминать, отправили в закрытый пансион. «Тебе там сейчас будет лучше», – сказала Сью. Может, она и была права, потому что скоро выяснилось, что Жан еще и наркоман. Он начал колоть себе бог знает что, а ампулы – вот идиот! – прятал в коробке с собачьим печеньем! Конечно, их тут же нашли. Но уследить за ним было трудно, и он, уже назло Софи и Луи, стал засовывать ампулы в самые разные коробки на кухне. Дня не проходило, чтобы повар их где-нибудь случайно не находил. В конце концов терпению родителей пришел конец, и они отправили его в специальную школу. Но там Жан познакомился с мальчишкой, который, несмотря на юный возраст, помогал какой-то экстремистской группировке делать бомбы! В итоге он опять оказался дома. И вдруг все изменилось.
Когда я приехала на каникулы, он радостно приветствовал меня и подарил подарки: часики и большую коробку с набором спиц и крючков. Честно говоря, мне очень не хотелось открывать эту коробку. Один раз под Рождество он прислал мне в такой же упаковке ужасную гадость. Но на этот раз в коробке, перевязанной лентой, были только крючки и спицы, а сверху лежала карточка: «Любимой сестренке от брата. Прости. Жан». Родители умилились до слез. Я сделала вид, что рада до безумия, но только сделала вид. Я не поверила ему ни на грош. Не может человек так измениться, он просто затаился, стал более взрослым и более хитрым…
И вот в доме установились тишь и гладь. Жан начал отлично учиться и брать уроки музыки. Родители были вне себя от счастья, осыпали его подарками… Да и Аллан тоже никогда не приходил с пустыми руками. Все закрывали глаза на его крашеных приятелей, а мама постоянно твердила, что гомосексуализм спутник гениальности. Имена так и сыпались у нее изо рта: Нуриев, Меркьюри, Чайковский… А обо мне никто и не вспоминал. Да и зачем? Хлопот со мной не было никаких, я всегда была тихой, воспитанной девочкой. Сидела себе в углу и вязала… Но никто не знал, какой вулкан бушевал у меня внутри. Вот бы, думалось мне, накраситься повульгарней, нацепить на себя оранжевое платье с вырезом и встать на углу Сен-Дени! А когда меня побьют сутенеры, заявить в полиции, что я дочь барона Макмайера. Газетчики взвыли бы от счастья, получив такую новость. Но это мне было слабо. Или наглотаться снотворных таблеток, а рядом положить записку: «Мой отец насиловал меня в течение пяти лет». Но это тоже было слабо. А лучше всего, думала я, лучше всего было бы, если бы они все умерли, все сразу, тогда бы меня жалели. Я представляла себя на похоронах: в черном платье, а вокруг цветы, цветы… Однако мечты оставались мечтами.
Но тут Сью засобиралась в Лондон – показать свою коллекцию кукол. За несколько дней до отъезда я пошла в магазин, чтобы купить корма коту. Смотрю, а в секции кондитерских товаров Жан с каким-то парнем. Мне стало интересно, и я попыталась подслушать их разговор. Слышно было плохо – все время кричало радио: распродажи, распродажи… – но и того, что я услыхала, было достаточно, чтобы понять – Жан хочет убить родителей. Ну а когда он назвал этого парня по имени, мне стало страшно! Это был Рено, тот самый террорист из коллежа.
Не помня себя, я спряталась в бакалейном отделе и долго боялась выйти на улицу, потом все-таки вернулась домой. Моего отсутствия никто не заметил. Полночи я прокрутилась в постели, а рано утром пошла в спальню к матери и рассказала ей все. Сью выслушала меня, а потом отругала как следует: «Как тебе не стыдно выдумывать такие гадости про родного брата? Не вздумай подойти к отцу с этими глупостями!»
Утром в день отлета, когда все вещи были уже в самолете, Жан вдруг упал на землю и начал корчиться, биться головой, изо рта у него обильно пошла пена… Вызвали врача. Тот сказал, что похоже на припадок эпилепсии, и увез брата. Никогда не забуду, какими глазами мать смотрела вслед «Скорой помощи». Голову на отсечение, она поняла все и в этот момент полностью мне поверила. Ну, подумала я, сейчас она отложит полет, прикажет проверить багаж, и тогда где-нибудь найдут бомбу…
Но Сью посмотрела на меня и твердо сказала: «Лиза, садись в самолет, нас ждут в Лондоне. Мартина, поторапливайся!» Вот, значит, как все обернулось: она поняла, почувствовала, что Жан ненавидит их с Эдуардом, и решила: раз так – жизнь кончена. А заодно незачем жить и Эдуарду, и мне, и Мартине… Наверное, она здорово ненавидела ее за то, что та стала женой Аллана. Сама она не могла выйти за него замуж, но, чтобы не расставаться с любимым, женила его на своей ближайшей подруге, а потом за это же подругу и возненавидела. Вот такой клубок.
Короче говоря, они все вошли в самолет, но я-то не хотела умирать. Мне совершенно не хотелось погибать только для того, чтобы Жану жилось лучше. И я стала кричать, что не хочу лететь, не хочу, и точка. Но меня никто не слушал. Тогда я рванула на себя дверь. Эдуард уже выруливал на дорожку и стал страшно ругаться. Я вылетела буквально на ходу и, не помня себя, понеслась в ангар. Вбежав внутрь, я увидела гигантский ящик и спряталась там, среди грязных тряпок. Ну, думаю, посмотрю теперь, как вы меня найдете… Но меня и искать не стали, они просто улетели.
Ну а потом меня нашел в этом ящике негодяй Ренальдо и насильно привел к себе домой. Девушка его, Анриетта ее звали, она, бедняжка, и не подозревала, что ее жених задумал шантажировать Жана моими показаниями, вот почему мне пришлось от нее сбежать. Я нарочно порезала себе руку, и она, конечно, потащила меня в аптеку, а оттуда я просто ушла через задний ход.
Андре замолчала, мы молчали тоже. Наконец Жаклин спросила:
– А как же ты попала в «дочери» Яцека?
– Сейчас расскажу. Когда я убежала из аптеки, то у меня не было ни копейки денег, и я просто брела куда глаза глядят. Стало смеркаться. Я попробовала устроиться на ночлег в парке, но меня прогнала полиция. Спустилась под мост, но оттуда вытолкали клошары. Тогда я решила пойти на вокзал. Поднялась на набережную, и вдруг меня охватила такая тоска… Что же мне делать? Домой вернуться нельзя! Что я скажу всем? Правду? Кто мне поверит? Доказательств нет никаких. Жан скажет, что я сумасшедшая, и посадит меня в клинику или убьет. Обязательно убьет, не захочет он родительскими деньгами делиться… Все думают, что Лиза Макмайер мертва, – мне Ренальдо газеты показал – значит, и надо по-настоящему умереть. Стала я через парапет перелезать, тут меня Яцек и схватил. Повел в кафе, кофе купил, круассанов, и я все-все ему рассказала. Он сразу поверил, привел к себе в пансион и снял мне там комнату. Вот так.
Андре снова замолчала.
– Не могу больше… Очень устала…
Яцек обнял ее.
– Дорогая моя, мы с тобой должны сейчас рассказать все. Это как очищение огнем. Если ты не можешь, продолжу я… Как ни странно, но я почему-то сразу поверил Лизе. Вот взял и поверил. К тому же она очень похожа на мою дочь, оставшуюся в Варшаве. Стали мы думать, как нам жить дальше. У меня не так много денег, а на руках мать, сестра и две тетки, всех надо кормить. Я работал тогда оформителем витрин – я ведь художник. Но основной проблемой были не деньги – нужно было как-то легализовать Лизу. Один мой приятель помог достать паспорт на имя Андре Ярузельской. Так Лиза стала моей дочерью. А чтобы ее не узнали случайные знакомые, сделали из нее брюнетку, изменили прическу, надели очки и вставили цветные линзы. Белокурая, голубоглазая Лиза исчезла, появилась Андре – брюнетка с карими глазами… Ну а дальше, дальше уже идет история, которая касается тебя, моя радость…
