Лоуренс Блок - Взломщик, который изучал Спинозу
– Мы все обговорили.
– И знает, что случилось у Колкэннонов?
– Знает, что меня тоже подозревают. Естественно, я сказал, что не имею никакого отношения к убийству, правда, что побывал там до этого, не упомянул.
– Ну да, она думает, что ты завязал.
– Во всяком случае, ей кажется, что я завязал. Одному Богу известно, что думают женщины.
– Так, значит, эта костлявая трепачка – твое алиби. А я удивлялась, зачем ты к ней помчался?..
– Не за тем.
– Разве?
– Хорошо, не только за тем... Никак не пойму, что ты имеешь против Дениз. Она о тебе хорошо отзывается.
– Черта с два! Она терпеть меня не может.
– Ну...
– И еще неизвестно, какие она даст показания. Она из тех, что и соврать-то как следует не умеют. Надеюсь, она тебе не понадобится.
– Я тоже на это надеюсь.
Каролин сделала знак, чтобы нам принесли еще выпить. Официантка явилась с мартини и виски. Каролин проводила ее глазами.
– Новенькая, – сказала она. – Ты случайно не знаешь, как ее зовут?
– Кто-то, кажется, назвал ее Анджелой.
– Хорошее имя.
– Ничего.
– И сама хорошенькая, как по-твоему?
– Нормальная.
– То-то и оно, что нормальная. – Каролин отпила мартини. – Ну и что ты думаешь?
– О ком? Об официантке?
– Угу, об Анджеле.
– Что именно об Анджеле? Лесба или женщина как женщина?
– Угу.
– Почем я знаю?
– Ну какое впечатление она производит?
– Нет у меня никакого впечатления! – огрызнулся я. – Одно я заметил, что она не отходит от проигрывателя. Заведи с ней роман, и всю жизнь будешь слушать народные песни. Или так называемые мелодии Запада. Барбара Мандрелл тебе поперек горла встанет. Слушай, может, мы все-таки оставим Анджелу в покое?
– Да, тебе хорошо, а мне... Ладно, извини, Берни. Ты что-то хотел сказать?
– Я все об Абеле думаю. И о коллекционере-фанатике, который его прикончил.
– И что?
– Не верится мне в эту версию, – сказал я. – По времени не очень получается. Если смерть наступила около часу или двух дня, то Абель должен был бы с утра первым делом позвонить этому коллекционеру. Тот сломя голову едет к нему, видит монету, делает свое дело и исчезает. Конечно, Абелю было невыгодно тянуть с продажей, но такая спешка не в его характере. Прежде всего он должен был убедиться в том, что монета подлинная. Помнишь, он говорил о намерении просветить ее рентгеном? Кроме того, он наверняка захотел бы узнать, поднимется ли шум вокруг ограбления Колкэннонов и попадет ли в газеты известие о пропаже монеты. Это помогло бы ему установить, какую цену запрашивать. Ему была нужна дополнительная информация. Короче говоря, я склонен думать, что убийство не связано с монетой. Ни одна живая душа не знала, что она у него, – только мы с тобой. Но за нами никто не следил, и насчет монеты мы не распространялись. Я, во всяком случае, держал язык за зубами.
– А мне кому говорить? Ты – единственный человек, кто знает, что у меня есть побочное занятие. Помимо стрижки собак.
– Тогда мотив преступления – в другом. Может быть, это был случайный налет? Может быть, кто-то пытался сбыть ему краденое, но они не сошлись в цене, и вспыхнула ссора. Может быть, убийство связано с его прошлым?..
– Ты имеешь в виду Дахау? Старая вражда, возникшая еще в концлагере?
– Или с менее отдаленным прошлым. В сущности, я мало что знаю об Абеле. Крау – это не настоящая его фамилия, а настоящая, как он однажды сказал, – Амзель, что в переводе с немецкого означает «черный дрозд». От «амзеля» – «черного дрозда» – он, видимо, и произвел новую фамилию: «крау» – «ворона». Определенное сходство, согласись, есть. Однако в другой раз, рассказывая об одном эпизоде из своей жизни, он назвал себя Шварцфогелем. «Шварцфогель» у немцев – тоже «черный дрозд». Как видишь, он в собственных именах путался.
– Он ведь еврей, да?
– Не думаю.
– Как же он оказался в Дахау?
– Ты забыла наши рекламные объявления? «Не нужно быть евреем, чтобы любить джинсы „Ливайс“!» И не нужно было быть обязательно евреем, чтобы оказаться в Дахау. Абель говорил, что нацисты посадили его в концлагерь по политическим мотивам, за то, что он был социал-демократом. Может быть, это и правда, но я не исключаю, что он попал туда как обыкновенный уголовник, например, за скупку краденого. Может быть, он был гомосексуалистом – за это тоже в Рейхе сажали.
Каролин поежилась.
– В том-то и загвоздка, что я почти ничего не знаю о его прошлом, – продолжал я. – Вероятно, никто ничего не знает. Но то, что он мог нажить себе врагов, – это определенно. И произойти могло что угодно. Если он был гомиком, то мог привести к себе мальчика, и тот его пристукнул – просто так, из-за плохого настроения или из-за денег.
– Да, такое бывает... Неужели он был гомиком? Вряд ли. Вспомни, как он хотел поженить нас с тобой. Гомик сразу бы усек, что я – не тот вариант. – Каролин допила свое мартини. – Да, две смерти подряд и вообще – не слишком ли много случайных совпадений?
– Ты потому так рассуждаешь, что мы имеем отношение и к Колкэннонам, и к Абелю, хотя никого и не убивали. Да, мы – своего рода связь между ними, единственная связь. Мы и никель. Но это не означает, что убийства тоже связаны между собой.
– Похоже, ты прав.
Влажным донышком бокала я изобразил на столе два сплетенных кольца.
– Может быть, я говорю так потому, что хочу в это верить, – сказал я медленно. – С другой стороны, я боюсь в это верить, потому что это может завести черт знает куда.
– Не понимаю, о чем ты.
– Я говорю о никеле. О никеле пробной чеканки 1913 года с изображением головы статуи Свободы. О никеле, за который мы могли бы получить семнадцать тысяч пятьсот долларов, если бы не погнались за журавлем в небе.
– Ох, не береди былую рану!
– Ведь если Абеля убили не из-за злосчастного никеля, если убийца даже не знал о его существовании – догадываешься?..
– Господи!
– Вот именно. Никель там, где и был.
* * *Вечер я провел дома. На ужин открыл банку тушеного мяса, приправил его для остроты красным перцем и зеленью и уселся есть перед телевизором, прихватив на десерт бутылку «карта бланка». Пока мясо грелось, я застал конец городских известий. Об Абеле сообщение было короткое, скупое, об ограблении Колкэннонов вообще не сказали ни слова. Потом посмотрел программу Джона Чанселлора и половину «Семейной вражды», прежде чем поборол лень и выключил ящик.
Убрав посуду, я зарядил проигрыватель полдюжиной пластинок – классика вперемежку с джазом – и уселся в кресле с последним выпуском «Букиниста». Журнал этот печатает главным образом списки книг, которые хотела бы приобрести та или иная фирма. Я лениво просматривал списки, иногда делал пометки, если натыкался на книгу, которая была у меня. Несколько таких названий были выставлены у меня на столе уцененной литературы, и я мог бы выручить больше, чем по сорок центов за каждое...
Если написать рекламодателю, если подождать заказа, если упаковать и отослать книги, уплатив при этом определенную сумму, если, если... Тем и хлопотна торговля букинистической книгой, что требует неослабного внимания ко всякой мелочи и экономии каждого цента в иллюзорной надежде, что доллары потекут к тебе сами. Прилично жить на доходы с магазина «Барнегатские книги» – штука проблематичная: выручка едва покрывала расходы. Может быть, мои дела шли бы лучше, если бы я обладал способностью терпеливо трудиться, как того требует успех.
Нет мне нравится книжный бизнес, но я люблю заниматься им по-своему, как бы между делом. Воровство портит человека. Когда привыкаешь, что за несколько часов можно раздобыть хорошие деньги, трудно настроить себя на рутинную работу, приносящую чуть больше, чем стоимость билета в кино. Тем не менее приятно просмотреть объявления и понаставить галочек, даже если ты и пальцем потом не пошевельнешь, чтобы получить заказ.
Около девяти я позвонил Дениз. Подошедший к телефону Джаред сообщил, что «Вавилон-17» именно то, что он ожидал от писателя, и лишь потом позвал мать. Мы поболтали с ней «за жизнь», случайно всплыло имя Каролин. Дениз назвала ее «коротышкой с Лесбоса», «тумбой, от которой несет псиной».
– Странно, – сказал я, – Каролин так хорошо о тебе отзывается.
Позже позвонила Каролин.
– Я думала о нашем разговоре, – сказала она. – Надеюсь, ты ничего не собираешься предпринимать?
– Кажется, нет.
– Потому что это невозможно, Берни, совершенно невозможно. Помнишь, что говорил Абель? Пожарная лестница на фасаде, и окна у него зарешечены. И швейцар на посту, построже апостола Петра, и эти запоры...
– Да, запоры. Однако слесарь открыл-таки даже самый сложный.
– Ну и что? Ты же все равно не пройдешь в дом.
– Да.
– И от этого тебя берет злость?
– Как ты узнала?
– Потому что и меня берет злость. Берни, если б мы не стащили эту проклятую монету... Представь себе такую картину. Ты узнаешь, что монета, по всей вероятности, находится там-то. Но квартира опечатана, потому что в ней вчера убили человека. Кроме того, известно, что дом хорошо охраняется. Больше ты ничего не знаешь, не знаешь, где именно она спрятана, не знаешь наверняка, там ли она вообще...
