Доминика Мюллер - Лагуна Ностра
Обожаю своего братца, когда он в депрессии, но мне грустно, когда он ей поддается…
Quis, quid, ubi, quibus auxiliis, cur, quomodo, quando.
Я предчувствовала, что так будет: что брат сдастся, потеряет уверенность во всем, что было для него важно в жизни, и в конце концов станет таким же, как и мы. Нам с дядюшками нужен самоуверенный, отважный, деятельный Альвизе, Альвизе-фанфарон, над которым мы так любим подтрунивать, а вовсе не наша копия. Мы же кто? Жалкие неумехи, ничего не смыслящие в покере, мы не играем, а только блефуем. Стоим в сторонке, не участвуя в игре, не делая ставок и ничем не рискуя, и смотрим, как играет Альвизе. Ужасно, если он вдруг разожмет пальцы, выронит карты и откажется играть за нас.
И я решила помочь ему, пока он еще не заметил, как все мы, что ему выпали совсем не те карты, о которых он мечтал в детстве.
5
КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ
Короткое замыкание погрузило дом в потемки. В эти зимние часы, когда сумерки только начинают сгущаться, а из стен старых венецианских палаццо сочится страшная тоска, мы как раз собирались провести на квартире у дядюшек наше первое совещание в поддержку Альвизе. Вдруг все погасло, и мы остались молча сидеть в темноте, раздумывая, не перенести ли нам наш симпозиум на завтра.
Но Игорь поклялся, что прекрасно разбирается в мигающем разными огоньками силовом щите, который установлен в бывшей привратницкой. Освещая себе путь зеленоватым светом фонарика, купленного на очередной телераспродаже, он устремился в андрон, оставив нас с Борисом и Виви в полной темноте.
Прошла уже неделя с того вечера, когда Альвизе приходил ко мне в антресоль за моральной поддержкой. Каждый год после новогодних праздников Венеция, закутавшись в мертвый сезон, погружается в мирную дремоту. Приливы подергиваются туманной дымкой, пронзительный холод заостряет линии фасадов, воды Большого канала снова кажутся кристально чистыми, и мы, венецианцы, пользуемся этим, чтобы позабыть о безумной толчее на площадях, о толпах туристов, прибывающих с началом бурной навигации, о бесконечной суете, которая захлестывает нас начиная с карнавала.
В страхе упустить покупателя века, остающиеся открытыми магазины выставляют товары со скидкой на витринах, перед которыми озябшими группками теснятся редкие январские туристы. Начиная с площади Сан-Марко и кончая мелкими лавчонками, торгующими масками и стеклянными украшениями, повсюду у дверей своих заведений топчутся торговцы, в тщетной надежде кого-нибудь заманить. Венеция не изменилась, она по-прежнему волнующе привлекательна, но клиент не идет, и настроение города падает. Патриарх хитро придумал с проповедью о возврате к духовным ценностям, теперь ясно, что это не он добывает свой хлеб, поклоняясь золотому тельцу.
С начала января не было дня, чтобы «Гадзеттино» не сообщала о митингах забастовщиков, выступающих против массовых увольнений, угрожающих отелям и ресторанам. Горничные организовали акцию протеста напротив «Даниэли», этого монстра гостиничного бизнеса, своего рода знамени, которое, того и гляди, печально повиснет на своем древке. Вчера в Сан-Рокко пожарные забирались на фасад скуолы и укрепляли мраморные скульптуры, одна из которых рухнула прямо на землю. На площади Сан-Марко от здания Прокурации отвалились два камня, — к счастью, их удержала сеть. Министерство культурного достояния страдает от нехватки бюджетных средств больше своих собратьев, и вот Венеция, чтобы приукраситься, решила уступить мультинациональным компаниям огромные рекламные площади. Если так будет продолжаться — а так не может не продолжаться, — если не идти на эти ужасные компромиссы, то без должного ухода, без своевременной реставрации город, весь целиком, скоро превратится в лежачего больного.
Но жизнь на воде научила венецианцев сохранять равновесие на зыбкой почве. Город привык к симптоматическому лечению своих болезней, причин которых он предпочитает не доискиваться. Тут у нас, в церквах и дворцах, выстроенных на целом лесе забитых в ил свай, трещины и вздутия появляются на свежей штукатурке, на обновленной живописи, на отреставрированных стюках с таким коварным постоянством, что мы относимся к ним как к чему-то совершенно естественному. Изучая плафоны, мы со студентами то и дело видим повреждения, которыми пестрят фон, фигуры и декор наших фресок. Однако через какое-то время они трансформируются в нашем сознании в графические линии и цветовые пятна, и мы предаемся их изучению, нимало не тревожась о таящейся в них опасности.
В полном согласии с историко-художественным департаментом и с городом в целом, Альвизе прекрасно умеет отрицать свои промахи. Последние дни он не вылезал из аптеки на Сан-Стаэ, где скупил уже весь отдел витаминов и лекарственных трав. Каждое утро, поднимаясь к себе со свежим номером «Гадзеттино», я видела, как он с наигранной веселостью сбегает по лестнице, заглатывая на ходу пригоршню пилюль. По его бледному лицу, по темным кругам под глазами было видно, что с каждым днем он все глубже погружается в черную меланхолию. Насколько раздражала меня неиссякаемая жизненная энергия моего братца, настолько грустно мне было видеть, как она слабеет. Наконец я не выдержала, подстерегла его на лестничной площадке у себя на этаже и, раскинув руки, преградила ему дорогу. Мы начинаем стареть, именно когда опускаем руки, и мне было просто страшно смотреть, как страдает этот бодряк, как плющится под тяжестью рутинных забот. Ему явно не помешает стаканчик, сказала я, и хорошая встряска (это я подумала) и потащила его к себе.
Год за годом я учу своих студентов распознавать на картине незаметную для непривычного глаза аллегорическую деталь, некую особенность, которая стимулирует взгляд и обращается к духу тех, кто умеет выделить ее из целого. Альвизе надо бы немного передохнуть и за это время постараться отыскать такую деталь, которая все разъяснила бы, придала бы смысл его стараниям, облегчила бы свалившийся на него груз, попыталась убедить его я.
Хотела бы я обладать неоспоримым авторитетом моей коллеги Элен Туссен, которая утверждает, что змея, поднимающаяся на старинных изображениях из «отравленной чаши» святого Иоанна, символизирует «угрызения совести или отпущение грехов». Он помог бы мне убедить моего брата в необходимости разобраться со своей змеей, понять ее сущность, чтобы найти противоядие от ее укуса. Но он только рассмеялся мне в лицо.
Последнее, что ему сейчас нужно, — это мои нотации и мое навязчивое желание сделать его счастливым насильно. Разбираться со змеей нечего, и так ясно, что это его окружение. Я оказала бы ему неоценимую услугу, если бы позволила самому распоряжаться своей жизнью, учитывая, что между нами все же есть существенная разница. Его долг — служить на благо общества, оберегать его от угрожающих ему беспорядков планетарного масштаба, ему за это деньги платят. А с мелкими деталями, о которых я тут распространяюсь, он сам справляется.
Получив от коллег из Кастельфранко сообщение о новом преступлении, он помчался на квартиру Маттеуса Да Сильвы, бразильского транссексуала, задушенного при помощи парео. Юный «жрец любви» просто заигрался с шарфом и в какой-то момент пересек границу, отделяющую игру от смерти. Несолоно хлебавши Альвизе вернулся в комиссариат и обнаружил у себя на столе жуткие снимки некоего Махумата Резаи, раздавленного в порту грузовиком, под которым он пытался спрятаться от паспортного контроля. Целый год, преодолевая немыслимые препятствия, этот тринадцатилетний афганец пробирался из своего родного города, разгромленного талибами, через Иран и Турцию в Патры, где ему удалось сесть на паром, имея в кармане лишь выданное греческими властями постановление о выдворении из страны. Тысяча километров ухищрений и страшного везения. Но последние восемь километров перетерли ремень, которым он был привязан к брюху грузовика. Этот растерзанный мальчишка стал олицетворением безымянной нелегальной иммиграции, как бы Венеция ни пыталась отмахнуться от этого факта. Альвизе же пришлось потратить несколько дней на бесплодные разговоры со съехавшимися со всей страны коллегами. В хижине, в двух шагах от центра Венеции, были обнаружены беженцы из Ливии, которым удалось перебраться сюда с острова Лампедуза. Тихий курортный городок Джезоло на чем свет стоит ругался с Красным Крестом, который приютил в своем центре пять десятков мальчишек, выловленных береговой охраной. Умирающие от голода нелегалы не нужны ни на наших, ни на сицилийских пляжах.
Прежде чем мановением волшебной палочки искоренить преступность, Альвизе должен очистить улицы и мосты нашего родного города. Весной рабочие в защитных комбинезонах обрабатывают мостовые наших площадей гербицидами. Комиссару же приходится бороться с сорняками преступности круглый год.
В Дорсодуро, на набережной Дзаттере, на углу старых Соляных складов, неподалеку от церкви Санта-Мария дель Розарио, где я реставрировала три фрески Тьеполо, я каждый раз смотрю на цепкое фиговое деревце, пустившее корни прямо в кирпичную кладку и произрастающее на ней с такой же безудержной жизненной силой, с какой устремляются в небо тьеполовские ангелы. Когда в тебе все трепещет от желания жить, ты можешь приспособиться к самой неблагодатной почве, и Венеция в наши дни испытывает это на собственной шкуре, ощущая отголоски далеких конфликтов в виде демонстраций, которым узость наших улочек придает мирный характер религиозных процессий. Пока Израиль наносил удары по боевикам сектора Газа, у нас по всему городу развевались транспаранты, осуждающие ракетные обстрелы палестинских территорий. Манифестанты дошли до моста делле Гулье и там, на подступах к старому еврейскому кварталу, принялись шуметь и рисовать шестиконечные звезды, перечеркнутые свастикой. Люди Альвизе перекрыли доступ в Гетто и остановили эти проявления застарелой ненависти, не дав им докатиться до волшебных декораций туристских кварталов.
