Елена Колчак - Никогда в жизни
— Ты — не будешь.
— Как это? А если любовь?
— Любовь-морковь, блин! Если тебя хотя бы месяц в упор видеть не хотят, значит, или просто не сложилось, либо где-то ошибся. Так что, развернись и забудь. А если уж так припекло, зайди с другой стороны, любой нормальный мужик это понимает. А когда кто-то упорно долбит в одну точку — значит, самомнение набекрень.
— Интересная мысль. Ну и как бы он потом это Лельке преподнес?
— Это несложно. Рассказать про очень одинокую дальнюю родственницу или даже просто знакомую, вот, мол, хотела мне дом завещать, а я про тебя вспомнил, уговорил. Что-нибудь в этом роде. А потом можно поплакаться на квартирные проблемы, дескать, не пустишь ли чуток пожить, Лелька человек справедливый, а Валерик и впрямь обаятельный, вполне могло сработать. А там уже по ситуации. Простенько и действенно. Тут главное, чтобы все умерли. Опасности никакой, сиди себе тихонечко и дожидайся развития ситуации. И еще, я думаю, дело не в одной Лельке. Он деньги почуял. От Жоры большими деньгами пахло. Про фальшивки наверняка не знал, вряд ли Жора ими размахивал, правда?
— Жора был толковый мужик, что ему — три-четыре года тихо посидеть? Сколько-то он, конечно, наменял, а дальше…
— Значит, завещание на Жору они оформили. Или, может, договор пожизненного содержания. Не зря ведь Жора обустраивал дом, как свой. Жильцам обычно по фигу, какая там сантехника. Уж не знаю, как там они согласились, официально или полюбовно, но завещание было готово, а Анна Григорьевна запомнила Кулика как Жориного адвоката. Как только она оказалась при смерти, птичка тут же прилетела. Не знаю, чего он ей напел, юридического или романтического, может, бумагу какую нарисовал Жориной рукой, мог рассказать, что Лелька, дескать, жорина подруга, лучше дом на нее записать и вообще. Тоже мне задачка для третьего класса — заморочить голову семидесятилетней бабуле. Сделали новое завещание, в больнице он человек чужой, никто его не знает…
— Так Жора погиб до смерти Шиловой.
— Ну это само собой. Иначе как бы Валерий свет Петрович уговорил ее завещание изменить. Все примитивно: сперва Жору ликвидировать, все одно никто разбираться не будет, потом бабулю обработать. Машину нашли, которая Жору сбила?
— Теперь-то конечно. А как же! Он же не угонщик, на своей катался. Перекрасил потом и продал.
— Ну и?
— Ну разыскали, взяли соскоб краски, все в порядке. Даже микроволокна от джинсов обнаружили. Выяснили, что в угоне не была, что никому не одалживал, дальше дело техники.
— И он согласился?
— А куда ему деваться, он же не дурак. Совсем, кстати, не дурак. Одно слово — юрист. Знает, что ситуация не особенно страшная, если повезет, вообще как несчастный случай проскочит. Ехал, говорит, темно, мужик по тротуару идет и вдруг шаг на мостовую делает. Может, улицу перейти хотел, может, задумался. Ну, и зацепил, и ведь несильно зацепил, ей-богу, а он упал и об столб. Затормозил, вылез, пульс тронул, а прохожий уже никакой… Испугался, дескать, наш Кулик сильно. Посмотрел, на дороге никого, и уехал.
— Как по писаному!
— Да ладно, это как раз бывает, действительно, испугался человек, потом переживал, а назад не провернешь.
— Ага, пожалел волк кобылу…
— Неужели, спрашиваю, вы его не узнали? Своего-то клиента? Да вы что, говорит, я крови боюсь. Он головой, наверное, о столб ударился, лицо в крови — жуть! Не помню, как до дому доехал, потом с сердцем плохо было, пришлось скорую вызывать.
— Вот как?
— Вызывал, голубчик, зафиксировано. Острая сердечная недостаточность плюс тахикардия.
— Первое в жизни убийство, перенервничал, бедняжка!
— Может, перенервничал, может, полфлакона нитроглицерина съел, как раз такие симптомы и получатся. Только я ведь не одно ДТП в жизни видел и на столб этот посмотреть не поленился…
— То есть, не сам ли Валерик Жору по голове шарахнул?
— Вот-вот. Уж больно удачно Жора упал, ну, прямо, как по заказу. Но ведь не докажешь, что не сам.
— А завещание?
— А что завещание? От первого он и не отказывается, да, составлял, было такое, ну и что? А про второе знать не знает и ведать не ведает. Ах, бывшая жена? Ну, знаете, я не отвечаю за круг знакомств своей бывшей жены. Я с ней четыре года не виделся, и почти ничего про нее не знаю. Вот только когда с сыном прихожу повидаться к бывшей теще, она иногда что-то рассказывает. Да мне и ни к чему. Расстались и расстались. Причем, все это так спокойненько, с расстановочкой, я, мол, и сам в недоумении, надо же, какие в жизни совпадения бывают, рассказал бы кто — не поверил бы. Я ему попытался тот скандал напомнить — ну когда он тебя за Лельку принял — а он мне: выпил с друзьями в баре неподалеку, бес попутал, соскучился по бывшей. И что?
— Так если не он оформлял завещание, откуда же он знает, где сейчас Лелька живет?
— Да ладно! Сказал кто-то из общих знакомых. Кто именно — не помнит, конечно. Безнадежно.
— Но он же в больнице был!
— Тут он уперся: я не я и хата не моя. Нет, не был, не участвовал. И что с ним сделаешь? Его показания против завотделением. Господин Демидов, конечно, лицо официальное, но юридически они абсолютно равны. Можно на двести процентов быть уверенным, что Кулик врет, был он в больнице и завещание составлял, но этого ведь не докажешь, на завещании-то имени адвоката, его составлявшего, нет. Из персонала Кулика никто не помнит. Хотя и моя вина тут есть.
— В смысле?
— Да казалось, что… — Никита задумался. — Следователь… мне бы ему подсказать, но дело-то не мое, мое уже закончено. В общем, следователь не привлек к опознанию Демидова, тот ведь занятой очень человек, ограничился соседкой. Так Валерий Петрович и не отрицал, что осенью приходил с Жорой к Анне Григорьевне. Другое дело завотделением больницы, где Кулику, ну совсем нечего было делать… На этом опознании его можно было сломать. А так… В самом деле, мало ли похожих людей, и мало ли кто может воспользоваться чужой визиткой, да и визитку Демидов тебе отдал. Ты пойми, меня совершенно не беспокоит этот самый дом. В конце концов, Жора погиб, у Анны Григорьевны других родственников нет. Ушел бы государству, а так хорошему человеку польза будет. Квартиру-то Лельке государство вряд ли выделит. Так что, тут как раз по справедливости. А вот то, что этот птиц болотный сухим из воды вылез…
Ильин что-то совсем погрустнел. С чего бы?
— Ну, не таким уж и сухим, не преувеличивай. За наезд ему что-то припаяют, как пить дать, ну, пусть хотя бы условно. Адвокатскую практику он, скорее всего, потеряет. Я тоже кое-кому кое-где кое-чего замолвлю. Адвокатура ведь — очень скользкое место. Лельки ему не видать, как своих ушей, это я тебе гарантирую. А это для него самое главное. Что же до всего остального… Слушай, Никита, а может, оно так и к лучшему? А Кулик… Да черт с ней, со справедливостью, пусть эта тварь пока ползает, ему все одно потом воздастся. Если он к Лельке все-таки попытается подползти… ну это уж моя забота. Хотя Лелька любую фальшь за версту чует, и сама его не подпустит. А заговорить он уже не может. Так пусть хотя бы Лелька ничего вот этого не узнает, а?
* * *Присудили Кулику какую-то ерунду. Ни к следователю, ни на суд ни Лельку, ни меня не вызывали, поскольку ни о чем, кроме неосторожного наезда, там не упоминалось. Не пойман — не вор, тем более, не убийца. Кулик держался твердо: да, сбил, виноват, но… В общем, все мы люди, испугался, уехал, а потом уже стыдно было. Ну, и страшно, конечно. Поскольку смерть наступила практически мгновенно и об «оставлении без помощи, повлекшем тяжелые последствия», речи не было, суд проявил снисхождение.
Лельке мы ничего не рассказывать не стали. Она ведь наверняка бы тогда от этого дома отказалась. А смысл? Отдать государству? Очень щедро, главное — на фига государству этот домик? И местная молодежь осталась бы без спортзала. Иногда полезнее промолчать.
Но по прошествии полугода во мне начали копошиться некоторые сомнения. Лелька — девушка вполне здравомыслящая, решения принимает не с бухты-барахты. И Дениска опять же. Нужно ли ему влияние такого вот «папочки»? А без достаточно веских оснований Лелька ограничивать общение отца с сыном не станет. И вряд ли сочтет «вескими основаниями» случайное ДТП. Поразмыслив, я решила, что надо все-таки рассказать.
Ну и кроме того, просто язык чесался. Впервые в жизни вляпалась в настоящую таинственную историю — и молчи, да? Промучилась с неделю и решила все это записать, а там посмотрим. Никита свет Игоревич, продолжающий проявлять к моей скромной персоне нездоровый — или наоборот, здоровый? — интерес, ознакомился с результатами моих трудов, хмыкнул, сообщил, что с точки зрения юриспруденции все это полная фигня, а впрочем, сойдет. Как писал один наш, теперь, наверное, уже классик, «попробовать-то можно?»
Часть вторая
