Фредерик Дар - Два уха и хвост
— Что-то новое, мой дорогой?
— Матиас введет вас в курс, Ахилл, если только выберете время его послушать.
— Надо показать наше маленькое заведение мадам графине Ослабеллье, затем осведомлюсь.
Кабина лифта поглощает их, затем возносит к мимолетным радостям.
Глава XVI
ХОРОШИЙ АРГУМЕНТ
Ойбобо Знамогде одновременно конголезец и муниципальный подметальщик города Парижа. Увидев, как я останавливаюсь именно там, где им устроена маленькая искусственная лагуна на тротуаре, он бросает на меня большой желтый взгляд, полный упрека.
— Извините, — говорю ему, — но места для стоянки по-другому не найти.
Какое-то мгновение он колеблется, затем заявляет, не глотая «р», в отличие от остальных чернокожих, среди которых распространена сия дурацкая привычка, что драндулет мой, и почему бы мне, в таком случае, не засунуть его себе в зад, прямо в самую глубину, а, старина? На что я отвечаю, что он, вероятно, и в самом деле думает, будто я попытаюсь, но я, однако, вынужден отказаться от этого занятного замысла из-за зеркал заднего обзора, размещенных снаружи.
Раздается трезубовый свист, и я замечаю Берюрье, вываливающегося из элегантного бара, находящегося в нескольких кабельтовых. Он ложится на курс, двигаясь враскачку.
— Ты был прав, — говорит он, пришвартовавшись, — Прэнс точно обитает в этом доме. Внизу, напротив чулана консьержки.
Уоки-токи заметно пучит левый карман его пальта; правый сегодня содержит в себе несколько картофелин в полевом мундире, захваченных им на всякий голодный случай на выходе из своих светлых покоев.
Ойбобо Знамогде, очень деловитый, забрызгивает нам брюки широким взмахом своей метлы. Стопоходящий поворачивается, чтобы смерить взглядом работника дорожной службы.
— Твое счастье, что я не рассис, а то б щас сыграл тебе трепку дяди Тома, забесплатно как негру.
Решительно сегодняшним утром в дурном настроении, Ойбобо Знамогде отвечает Берю, что содомирует его геморрой; мой горячо любимый коллега берет тогда метлу из его рук и переламывает ее древко о свое колено.
— Будем продолжать, или примемся выискивать вшей? — вопрошает Беспощадный.
Ойбобо ответствует, что предпочитает стать безработным, теперь, когда у него больше нет метлы; и уверяет Берю, что «старина, ты балбес, всем балбесам балбес, не надо смотреть на тебя, балбеса такого, дважды, чтобы понять, что ты балбес, старина!»
Обеспокоенный тем, как бы пикировка не переросла в душераздирающую рукопашную, я увожу Здоровяка. Служба зовет, и это дело срочное.
* * *Девица, открывшая нам дверь, из тех, которые не похожи ни на кого, кроме киношных Джеймсов Бондов, а еще, очень часто, они слегка перегружены бюстом. Представь себе шатенку с рыжим отливом, загорелую под цвет рекламы солнечного янтаря, в пеньюаре настолько легком и прозрачном, что он сравним лишь с дыханием. В глаза бросаются груди, любой из которых можно при случае отмахнуться, и купальные трусики размером с почтовую марку.
Она оглядывает нас прозорливым оком, мгновенно вычисляет, остается невозмутимой, затем решает облагодетельствовать улыбкой.
— Мсье Прэнс? — роняю я.
— Его нет, а вы по какому поводу?
— Когда собирался вернуться? — объясняю я.
Она производит жест, имитирующий морские волны.
— Уж точно не раньше следующей недели.
— Нужно столько времени, чтобы добраться сюда из клуба Аполлон?
От моего замечания ее чуток клинит. Она хлопает своими длинными изогнутыми ресницами.
— Позвольте, — говорю я, ласково ее отодвигая.
— Кто вы такие? — взъяривается тигрица Прэнса.
— Вы прекрасно знаете, — отвечаю я.
— Вовсе нет. Я…
Мы на месте. Берю закрывает замок и накидывает цепочку.
— Дверь бронированная, — замечает он. — Когда живешь на нижнем этаже, это лучше.
— Вы из полиции? — беспокоится дама.
— Вам приз! — отвечаю я. — Расскажите немного о себе, моя дорогая.
— Ну, все! — визжит девица. — Флики вы или нет, убирайтесь отсюда! Никакого отчета я не собираюсь вам давать, и…
Оплеуха Толстого заставляет ее отступить на три шага.
— Сволочь, — завывает она, — тебе это так не сойдет!
Бугай выдает ей вторую плюху, по другой щеке, для симметрии.
— Тебе довольно? Продолжишь свои выкрутасы, чугунок станет, как стиральный бак.
— Вы ведь не полицейские, нет? — запинается она.
— Да что ж ты все об одном, моя девочка? Тебя так сильно интересуют профессии людей?
Апартаменты чертовски запущены. Последний раз приходящая домработница заявлялась сюда еще до убийства Кеннеди. С тех пор пыль и развесистые паутины борются за территорию. Все же необычно видеть эту довольно ухоженную милашку посреди такого бардака.
— Послушайте, — замечаю я, — она не стоила и стакана вина, та преподша, что читала вам курс по ведению домашнего хозяйства. Не пойму, как Флавию, такому щеголю, могло нравиться жить в подобной трущобе.
Она не отвечает. Я подталкиваю ее к креслу, в которое она и опускается.
Я подхватываю стул и, оседлав его верхом, оказываюсь к ней лицом.
— Ты подружка Прэнса, надо полагать.
Она пожимает плечами в качестве подтверждения.
— Полное имя?
— Мари-Анна Дюбуа.
— Из которого вырезают дудочки?[13] — интересуется игривое Его Величество.
— Очень забавно, — издевательски ухмыляется сестренка, — меня еще ни разу так не смешили.
Следует новая карающая оплеуха Берю.
— Слушай, — спрашивает он меня, — а что если ее, для приведения в сознание, привязать к креслу?
— Верно, давайте, не стесняйтесь! — взрывается девчушка. — Чего именно вы хотите?
Я киваю главой.
— Кучу сведений.
— Вы держите меня за ДСТ?
— Немножко. Педро к кому приходил только что?
Мари-Анна снова вздрагивает.
— Он искал Прэнса.
— Дальше.
— Это все.
Его Величество вопрошает меня взглядом, демонстрируя свою прекрасную длань, широкую, как антрекот на четыре персоны. Любопытно, что он так любит устраивать взбучки своим современникам, Толстый. Мужчины, женщины, дети, монахи, старики, все ему годятся. Меня постоянно ставит в тупик эта потребность бить-колотить у доброго малого, способного на самое большое великодушие, на героическое отречение. Что за этим скрывается, по-твоему? Сводит ли он некие старые счеты, начищая людям рыло? Странно, что он делает это непроизвольно, по внутреннему порыву и, клянусь, без какого-либо садистского удовольствия. Он бьет почти из чувства долга. Он выполняет секретную миссию, которой чувствует себя облеченным. Это такое же призвание, как у поэтов. Впрочем, в мордобое действительно есть поэзия. Он любит распускать руки по любому поводу, бить за «да» и за «нет», и за здорово живешь. Он раздает тумаки, как добрый сеньор в стародавние времена раздавал экю. Форма дароприношения, некое пятипалое пожертвование: чбень! У него есть собственные коронки, свои личные удары, тайные выпады ломового извозчика в уличной драке: сухая затрещина для мадам, слегка приподнимающая основание бюста и осыпающая пейзаж серебряными искорками; прямой в шнобель для мужика, простой и неотвратимый, как движение поршня: баум! Потом, в случае настоящей заварушки, следуют вариации на тему хука. Он обеззубливает вражью челюсть с одной плюхи, мистер Костолом, придавая своему кулаку скользящее движение, перебирающее весь ряд. Резцы при этом осыпаются, как лепестки маргариток при шквальном порыве.
Но сейчас я адресую ему отрицательный знак. Подругу Прэнса в нужные кондиции приведут не оплеухи. Смотрю на нее и вижу мрачную решимость за ненавистью, горящей в ее глазах.
— Ты знаешь новость, Мари-Анна? — спрашиваю я ее неожиданно.
— Какую новость?
— Если скажу я, ты не поверишь. Лучше будет самой осведомиться. Принеси нам телефон, Толстый!
Александр-Бенуа находит аппарат и ставит мне на колени.
Я перемещаю его в подол своей визави. Достаю из нагрудного кармана визитку клуба Аполлон, выданную мне Гаэтаной.
— Позвони в эту лавочку, назовись мадам Прэнс и спроси о муже.
— Да зачем же?
— Позвони, моя красавица! Позвони! Или ты боишься, что телефон ударит тебя током?
Последнее колебание, затем она набирает номер. И вот девица на ресепшн отвечает: клуб Аполлон, слушаю. Мари-Анна сообщает, что она мадам Прэнс и хотела бы поговорить со своим дорогим супругом.
О’кей, встаю, чтобы пройтись по бардаку. У меня нет желания наблюдать в упор бабские расстройства. В случае, если она в самом деле неровно дышит к красавчику Флавию.
Она слушает молча. Берю, разыскавший великолепный пузырь с пурпурной жидкостью, делает из него глоток и объявляет безрадостно, что это вишневый ликер, что, черт, такой напиток подходит сестренкам, ему же очень мало; холестерин в бутылке, тот еще подарок!
