Елена Логунова - Шопинг с Санта Клаусом
— Черт! Вот, значит, какой бумажкой они свой костерок растапливали! — огорченно выругался Вася. — Ну, Лен, прости! Я не знал, что тут некомплект, иначе сказал бы тебе об этом раньше.
— Без подписей это не контракт, а бумажка, годная только на то, чтобы ею под… Гм! Подпалить костерок, например, — со знанием дела сказала Ирка.
Она дама деловая, совладелица торговой фирмы, имеющей партнеров за рубежами нашей Родины.
— Гадюкин нас убьет! — пробормотал Вадик.
— Погоди умирать, — одернула его я. — Давай подумаем, что можно сделать.
— Ну — что? Можно написать завещание, — не унимался паникер.
— Можно попросить ваших немцев поднять их экземпляр и сделать с него нотариально заверенную копию, — подсказал неожиданно эрудированный Вася.
— Отличная мысль! — кивнула Ирка.
Я с надеждой посмотрела на нее, подумала и с сожалением покачала головой:
— Это долго будет. Пока они поймут, чего мы от них хотим, пока сделают эту самую копию, пока пришлют ее…
— …Гадюкин нас убьет, — Вадик предупредительно подсказал мне окончание фразы.
— Больше всего времени займет пересылка, — согласилась подруга. — С учетом надвигающихся праздников даже экспресс-почта будет подтормаживать. Вы получите свою копию не раньше…
— …чем Гадюкин нас убьет! — убежденно кивнул Вадик.
— Смени пластинку! — рассердилась я.
— Я бы лучше работу сменил, а также место жительства и паспорт! — огрызнулся напарник. — И уехал бы куда подальше, лучше всего — за границу! Кстати, моя шенгенская виза действительна до третьего января…
— И моя тоже! — вспомнила я. — Вадик! А ведь это идея!
— Ленка, ты что?! — заволновалась Ирка. — Ты не можешь драпать за границу, у тебя тут муж, ребенок, мы с Моржиком! Кстати…
Она оборвала жаркий монолог на полуслове, задумчиво посмотрела на меня и через пару секунд совсем с другой интонацией сказала:
— А у меня ведь тоже шенген открытый, мы с Моржиком на старый Новый год к родне в Мюнхен собрались…
— Вот и хорошо, — кивнула я, вздергивая сумку на плечо. — Вот и ладушки! Обойдемся, значит, без экспресс-почты, прямой курьерской доставочкой… Вадик, ты по счету расплатился? Поехали, что ли?
— Вы далеко? — с легким беспокойством спросил забытый всеми Вася, не уловивший глубинной сути завершившегося блиц-совещания.
Зато моим старым верным товарищам все было понятно без объяснений.
— В Ростов? — Я вопросительно посмотрела на Ирку, и та кивнула.
— Оттуда есть прямой рейс в столицу Германии в пятнадцать тридцать. Будем надеяться, три билетика для нас найдутся!
— Едут, едут по Берлину наши казаки! — с подъемом запел Вадик, откровенно радуясь, что перспектива нашей с ним гибели от рук директора Гадюкина отдаляется и затуманивается.
Свой автомобиль Ирка оставила на станции. От кафе с похвально правдивым названием «Встреча» до стоянки было рукой подать. Вася, заметно удивленный мобильностью нашей маленькой группы, проводил нас до машины и потом долго махал ладошкой, трогательно желая доброго пути.
— Хороший парень! — кивнув на заднее стекло, сказал Вадик, когда мы поехали. — Помогал, как мог!
— Дай ему бог здоровья! — с признательностью кивнула я.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — прижимая к уху левой рукой мобильник и размеренно помахивая вслед удаляющейся машине правой, озабоченным речитативом тарахтел тем временем хороший парень Вася. — Разрешите доложить: я ваше задание выполнил, вот только девушка повела себя неожиданно…
— Да, она такая! — довольно хохотнул голос в трубке. — Что еще натворила?
— Пошла дальше, чем нужно. — Вася тоже хмыкнул, но неуверенно. — Вернее, поехала. А скоро еще полетит.
— Куда это? — Голос в трубке сделался настороженным.
— Так в Берлин же! — со вздохом ответил Вася. — Товарищ полковник, они возвращаются!
— Твою мать! — с огромным чувством сказали в трубке, и догадливый Вася поспешил отодвинуть от уха мобильник, после короткой паузы взорвавшийся длинной серией непечатных слов.
15
В кассе аэропорта еще были билеты на берлинский рейс, в зале наличествовал банкомат, а у нас имелись загранпаспорта с визами и деньги на кредитках, так что все сложилось наилучшим образом. Я даже осмелилась надеяться, что черная полоса в моей жизни (порожденная, не иначе, тенью нелюбвеобильного прошлого) уже закончилась. Правда, Вадик сильно обеспокоил меня, высказав сомнение в том, что наши немецкие партнеры за какие-то двое суток до Нового года будут доступны для деловых контактов. В ходе их с Пашей Кохом рейда по злачным местам германской столицы мой напарник лично убедился — легендарный нордический характер ничуть не мешает арийцам и арийкам предаваться веселью истово и самозабвенно.
— Нужно их предупредить, — решила я и попросила подругу позвонить нашим германским партнерам.
В отличие от нас с Вадиком, Ирка действительно владеет языком Шиллера и Гете, хотя и далеко не так уверенно, как хваленый русско-немецкий разговорник. То есть покалякать на равных с Шиллером и Гете она вряд ли смогла бы, но кое-как объясниться с немецкоязычными современниками может. Во всяком случае, так я думала, вручая подруге свой телефон.
— Не уверена, что мы вполне поняли друг друга, — закончив разговор, призналась Ирка. — Но этот херр Шванке — милейший, похоже, мужчина, и голос у него очень приятный, такой бархатный баритон! Несколько раз повторил, что они ждут нас с большим нетерпением.
— Уже хорошо, — с облегчением заметила я. — Подробности проясним при личной встрече с помощью профессионального переводчика.
— Так я Пашке звоню? — оживился Вадик.
Видимо, знаток немецкого языка и ночной жизни Берлина Пауль Кох глубоко запал ему в душу.
Телефонного разговора напарника с Пашей я не слышала, потому что Вадик отошел посекретничать в другой конец просторного зала ожидания. Из этого я сделала вывод, что услуги гида вновь будут востребованы Вадиком в диапазоне гораздо более широком, чем наша деловая программа. Это мне не очень понравилось, но внутренний голос ехидно сказал:
— Зависть — мелкое чувство! Не мешай товарищу прожигать личную жизнь. Тем более, что у тебя есть прекрасный муж, а у него никого такого законного нет.
То ли слово «законный», то ли само упоминание ущербной личной жизни проассоциировались у меня с юристом Александром Андреевичем, но три часа полета от Ростова до Берлина я провела в глубоких и безрадостных раздумьях о смысле жизни. Не всех ее долгих лет от начала до сего дня (такой мощный пласт бытия одноразовому осмыслению не поддавался), а конкретной истории моих взаимоотношений с Сашей.
Положа руку на сердце, я понимала, что никаких взаимоотношений у нас никогда не было. В детстве меня и Сашу сближало только одно: невеликая протяженность общей лестничной площадки. В последующие годы мы и вовсе никак не пересекались. Таким образом, речь шла об истории моих взаимоотношений с собственными фантазиями, а вот с ними-то мне всегда было управиться ох как нелегко. Чувство справедливости подсказывало, что злиться и обижаться мне нужно не на Сашу, а на себя саму, и к моменту посадки самолета в берлинском аэропорту Швехат я уже созрела для примирения и покаяния.
«Ладно, не убивайся! — пожалел меня внутренний голос. — Прочтешь тридцать раз «Отче наш», напишешь одну вежливую эсэмэску со словами благодарности за приятный вечер воспоминаний, и грехи твои будут отпущены».
Я не люблю откладывать выполнение своих решений (ибо есть риск передумать, у меня это запросто). Мы уже приземлились, мобильники, выключенные на время полета, можно было задействовать. Я настроила сеть и, пока самолет рулил и швартовался у посадочного рукава, шустро настучала короткое сообщение: «Привет из Берлина! Спасибо за тот приятный вечер».
И ровно через две минуты получила неожиданный ответ: «Привет! Как насчет новой встречи в Берлине?»
После вопросительного знака солнечно желтел значок-улыбка. Я таращилась на счастливую круглую морду «смайлика», непроизвольно начиная улыбаться, как его близнец, пока Ирка не потрясла меня за плечи:
— Уснула ты, что ли? Подъем! Мы уже прилетели!
— Тихо ты! Крылья мне поломаешь! — со смехом отстранилась я, уводя свои лопатки от соприкосновения с могучими лапами подружки, и посмотрела в иллюминатор.
За ним в сизой мгле высилась громада аэровокзального комплекса, увенчанная большими красными буквами. Они складывались в название города, взятие которого с середины прошлого века ассоциируется у россиян с большой исторической победой. Лично мне эта картина радовала взор и внушала оптимизм. Хотя, если честно, в тот момент мне показалось бы оптимистичной практически любая картина, включая «Утро стрелецкой казни».
