Саша Антонова - Не было бы счастья
Гоша резвился в травах, а мы стояли на тропинке и молчали. Федор опирался на трость, но меня держал за плечи на случай внезапной потери равновесия.
―…или отец Митрофаний попадет в расстриги, или из Ариадны получится шустрая попадья, весь приход в свои руки возьмет, ― сказал он, продолжая какую-то свою мысль.
Я удивленно воззрилась на него.
― Федя, ты, по-моему, загнул. Они же, как кошка с собакой, ни одна встреча не проходит без словесной поножовщины. Если бы не вмешательство Эммы Францевны, отец Митрофаний лишился бы бороды, а Ариадна ― шикарной прически и макияжа.
― Молодая ты еще, Лизавета Петровна, ― снисходительно посмотрел он на меня. ― Тридцать один ― разве это возраст. Поживи с мое, сразу все поймешь.
― Можно подумать, ты старый и мудрый. Сколько тебе лет?
― Тридцать три… А скажи, Лиза, кто такой: узкоплечий мужчина неприметной внешности, который каждый раз приезжает на разных машинах?
― Это Лев Бенедиктович Галицкий, добрый знакомый Эммы Францевны. А тебе зачем?
― Так, интересно… А почему он сегодня пешком пришел?
Мои брови устремились на лоб, так как появления Галицкого я не видела и о его присутствии в доме даже не подозревала. Похоже, Эмма Францевна что-то затевает. Хорошо бы узнать ― что? Или мне опять придется участвовать в спектакле, не имея представления о сюжете и распределении ролей. Надеюсь, роль жертвы уготовлена не мне.
― Гоша, пойдем домой! ― решительно позвала я и потянула Федора в дом. ― Похолодало что-то, как бы дождя не было ночью, ― несла я всякую всячину, обдумывая план, достойный Маты Хари.
Я быстренько довела Федора до его комнаты, по пути удостоверившись, что свет горит в будуаре Эммы Францевны. В светелке я переоделась в черные свитер и джинсы, сделала внушение Гоше, чтобы не отодвигал спортивную сумку от лаза, и, соблюдая меры предосторожности, выбралась на улицу по боковой лестнице.
За лесом погромыхивало, и неоновые всполохи зарниц высвечивали темные силуэты туч. Удача сопутствовала мне: старая липа протянула одну из своих ветвей прямо к окну будуара. Как африканская пантера, я бесшумно забралась на дерево… Ну, почти бесшумно. Несколько раз я ойкнула, поцарапавшись острыми сучками.
Створки окна будуара были плотно закрыты, но одно из полотнищ драпировки сдвинулось в сторону, и мне был виден почти весь будуар. Эмма Францевна красиво возлежала в рекамье, а Ариадна мерила шагами ковер посреди комнаты. Она что-то говорила бабушке, а та иронично улыбалась и отрицательно покачивала головой. До меня доносилось лишь приглушенное «бу-бу-бу».
Эмма Францевна встала и, приобняв Ариадну за талию, повела ее на выход. Ну, вот! Самое интересное я, кажется, пропустила. Мне достался финал пьесы. От неудобного полу лежачего положения руки и ноги затекли, нос чесался от липовой пыльцы, а комары объявили мне войну, и заканчивали расправу над побежденным врагом.
Ариадна и Эмма Францевна вышли на крыльцо и стали произносить прощальные слова. Я затаилась на ветке, стиснув зубы и терпеливо снося изощренную пытку. Случайно бросив взгляд в окно будуара, я не поверила своим глазам: из платяного шкафа выбрался Галицкий. Он прогнулся в пояснице и потер шею, расправляя затекший организм. На этот раз одет он был без выкрутасов: черный спортивный трикотажный костюм. Лев Бенедиктович скользнул вбок и пропал из моего поля зрения.
Дверца белого «Мерседеса» хлопнула, заурчал мотор, и Ариадна нас покинула. Эмма Францевна вернулась в дом. Посидев на ветке еще немного, я заметила щуплую фигуру, которая проскользнула мимо дома, и углубилась в густую тень придорожных деревьев.
Комары вознамерились оставить от меня только остов. Раздавая себе пощечины налево и направо, я позавидовала Галицкому, в шкафу ему было намного комфортнее, во всяком случае, его там не обнаружили вредные насекомые.
Раскаты грома становились все громче, гроза приближалась.
Спуск оказался намного сложнее подъема. Ветки на липе росли в совершенно неправильной последовательности. Где-то посередине ствола ветки кончились, хотя я отлично помнила, что они там были. Я немного повисела тряпичной куклой. Руки категорически отказались мне повиноваться, пальцы разжались, и я, обреченно мяукнув, рухнула вниз.
Однако вопреки своим ожиданиям, соприкоснулась не с твердой землей, а ловко угодила в чьи-то руки.
― А-а-а! ― заверещала я, но тут явно мужской рот впился в мои губы и перекрыл выход звуковой волне.
Я перепугалась окончательно и замолотила кулаками по широким плечам.
― Прекрати сейчас же, больно! ― взмолился невидимый в темноте насильник голосом Федора.
Я, наконец, спрыгнула на землю и сердито зашипела:
― Ты что тут делаешь?
― Я мимо шел, смотрю, ты с дерева падаешь. Решил помочь.
― А целовался зачем?
― Это я тебе рот заткнул, чтобы не орала от испуга. Все уже давно спят. А ты чего по деревьям лазаешь?
― Не скажу! ― так и не смогла я придумать подходящего варианта ответа. ― Эй, а где твоя трость? Интересно, ты как сюда пришел с больной ногой? Федор, ты симулянт!
― Есть у меня подозрение, Лизавета Петровна, ― не обратил он внимания на мой выпад. ― Уж не занималась ли ты не пионерским делом под покровом ночи ― слежкой. А?.. Ай, да Лизавета, в тихом омуте черти водятся…
Омут ― тихая глубокая заводь, где прихоти течения образуют молчаливые водовороты. Все собачье естество заставляет меня держаться подальше от такого места. Вода в омуте тяжелая, черная, она маслянисто блестит на поверхности, а темная бездна завораживает и притягивает к себе.
Безвременьем тянет от ледяной воды. Водовороты уносят неосторожные мысли на дно, поросшее скользкими водорослями. Бесплотные тени прошлого скользят среди поникших трав.
Страшные тайны похоронены на дне омута, густая тишина окружает обрывистые берега. Лишь скорбные разумом, лишь те, чье воображение спит, убаюканное монотонной песней ущербного сознания, могут вынести давящую реальность бездонной пучины.
ГЛАВА 9
― Ай, да Лизавета, в тихом омуте черти водятся, ― ехидным голосом отметил Федор.
Я сделала вид оскорбленной невинности, так как крыть мне все равно было нечем, и сама перешла в наступление:
― На себя посмотри, моралист, притворяешься больным и несчастным, а сам уже бегаешь вовсю…
Тут мохнатая молния прорезала темноту адским пламенем, и небо раскололось гигантским орехом.
― Черт! ― заорал Федор, подгребая меня к себе. ― Кончай дискуссию! Вот только и не хватало нам с тобой стать жертвами несчастного случая.
Привычным жестом обхватив мои плечи, он потянул меня в дом на крейсерской скорости. Я же поняла значение слова «ошеломить» и пребывала в удивленно-ватном состоянии. Ноги передвигались, как у заржавевшего Дровосека.
Федор заметно припадал на больную ногу, и мне пришлось взять себя в руки, вспомнить обязанности сестры милосердия и подпереть его плечом. Мы успели нырнуть в дом до дождя. Гром эхом катался по коридору. Я с большим трудом распрощалась с Федором. Он проявлял трогательную заботу, и все интересовался, не боюсь ли я грозы. Я ответила, что с Гошей мне и море по колено, и поспешила в светелку. Гоша нашелся на моей кровати под подушкой. Он изо всех сил делал вид, что ему не страшно, что он просто так, на всякий случай, спрятался под подушку, а на самом деле он самый храбрый в мире терьер.
Разгулявшаяся стихия озаряла комнату магниевыми вспышками и грохотала бронебойными орудиями, дождь яростно барабанил в окно. Я разрешила Гоше ночевать у меня в ногах, поддавшись его уговорам.
А утром Гоша пропал…
Разбудил меня луч солнца, бивший прямо в глаза. Время завтрака давно миновало, я разоспалась от души. Гоша на зов не откликнулся, спортивная сумка была сдвинута в сторону. Лаз манил свободой. Все ясно: он опять почувствовал себя охотничьей собакой.
Ближе к обеду я забеспокоилась.
Дядя Осип, не отрываясь от процесса изготовления пельменей ювелирного качества, покачал головой в знак того, что Гоша сегодня еще не появлялся, и бульонка из супа осталась нетронутой.
В доме мне попался Федор. Он опять обезножил и с видом страдальца опирался на трость. Мы вместе обыскали дом и заглянули на половину Эммы Францевны, но та с Гошей не встречалась.
Я оставила Федора возле дома, караулить возвращение блудного пса, а сама обшарила хозяйственные постройки и сбегала к флигелю, водяной мельнице и к мосту.
Тревога заставила меня дойти до деревни и заглянуть во все дворы. Аборигены качали головами и обещали, если что, доставить собачку в большой дом за приличное вознаграждение.
Пожалуй, осталось еще одно место, куда Гоша мог забрести ― еловый лес. После дождя воды в речке Бездонке прибавилось. Папоротники и ели поливали меня дождем «из вторых рук», и до сгоревшей сосны я добрела изрядно вымокшей.
