Дмитрий Щеглов - Лапти болотного князя
Глаза у него округлились и повылезали из орбит, а открытый рот, никак не мог закрыться и выбивал на зубах чечетку. От страха у меня мороз по коже пробежал. Что он там увидел? Я скосил глаза! Если змея, то куда с этой кочки денешься? Наконец я медленно, чтобы не потревожить земноводного гада, стал поворачивать голову. Боже мой! Что это? Не врал, оказывается Князь, про утопленников, по тысяче лет сохраняющихся в торфе без доступа кислорода.
На нас с Данилой, пуча глаза, смотрел из болота мертвец. Он и правда был похож на живого. Из тины торчала только его голова, да еще почему-то руки у него были вытянуты вперед, в сторону куста можжевельника. Он за него держался. Мне показалось, как две тысячи лет он вцепился в хилую ветку, так до сих пор и не может ее отпустить.
– Кто это? – я передернл от страха и неожиданности плечами.
– У…у…упырь! – побледневшими губами прошептал мой дружок.
– А…а…у…у?
– Иконы стережет! Мне бабка как-то говорила, что тот, кто ограбит скит, обязательно в болоте утонет.
– Ты…, ты думаешь, он нас подстерегал?
– Кто?
– У…упырь?
Мой приятель раньше меня пришел в себя. Он немного отошел от страха и внимательно гляделся в мертвеца.
– Нет, это не упырь, это утопленник! – авторитетно заявил Данила. Под напором волны возмущения к покойнику, бледность начала сходить с его испуганного лица. – Видишь, с той стороны болота шел, и провалился в прорву. Не бойся, – стал он меня успокаивать, – я в церкви, при отпевании на таких тыщами насмотрелся, их каждый год по нескольку штук тонет… Интересно, что он нес?
Данила успокоился и, подойдя поближе к кусту можжевельника, обрадовано закричал:
– Я что говорил?.. Макс, глянь, он икону со скита утащил… Так ему и надо, не будешь чужие вещи трогать.
Мой дружок поднимал с травы почернелую доску, величиной с крышку погреба. Я разглядел, что она с обратной стороны была укреплена шпонками, узкими кусочками дерева. Точно – икона! Данила заулыбался и погрозил кулаком торчащей из воды голове.
– У…у…у, дохляк, сиди здесь еще тыщу триста лет.
И вдруг, когда он это заявил, голова сморгнула и медленно, медленно раскрыла рот. Однако ни одного звука не вылетело из открывшегося зевла утопленника. Со страху я чуть не подмял своего приятеля.
– Ты чего? – удивился он.
– Он живой!
Данила обернулся и внимательно посмотрел на застывшую в неподвижности голову.
– У мертвецов бывает, посмертные судороги, – с ученым видом знатока заявил мой дружок. – Мышцы ослабли – рот открылся! Сейчас воды нальется и снова утонет. Не боись. И так будет тыщу лет, как поплавок, туда – сюда.
Но я, тянул и тянул его за руку. Мне непонятна была логика моего приятеля. Явно же было видно, что тоненькая ветка с куста можжевельника, натянутая как струна уходит в болотную грязь. И за нее держится утопленник. Не может быть тысячу лет можжевельнику. Вот, что не мог я членораздельно втолковать своему другу. Логика в моих рассуждениях была, а слов не находилась. Я еще раз со страхом оглянулся назад. Рот утопленника был открыт в немом крике, но ни одного звука не вырывалось оттуда. Он еще раз сморгнул, и мне показалось, что по его щеке скатилась слеза. Я насильно развернул своего друга в обратную сторону.
– Он живой!
Данила долго всматривался в утопленника, но у того не дрогнул ни один мускул на лице, и только зрачки глаз стали еще больше.
– Не смотри на него, – посоветовал мне мой дружок, – а то еще ночью приснится.
Мой приятель поднял икону и подтолкнул меня в спину.
– Пошли!
Пару раз оглянувшись назад, я взялся за слегу. Хорошо, что мы по дурости не полезли в самую трясину, вот был бы подарок деду с бабкой, когда бы я вечером не явился домой. Обратная дорога, мне показалась дорогой в рай. Не успели мы пройти и пятидесяти шагов, как за нашей спиной раздался душераздирающий крик. Ничего подобного в своей жизни мне не приходилось слышать. Это был и вой, и мольба, и ярость, и прощальный клич раненого насмерть животного.
– Ско…о…ты!
Мне показалось, нас пригвоздили к позорному столбу, мы моментально приросли к месту. Голос несся с того островка, который мы с Данилой покинули минуту назад.
– Живой! – обрадовано засмеялся Данила. Счастливый смех его прервался рассуждениями, – А я еще подумал давеча, рот открыл гад и не орет! Гордый какой! Задарма спасай его!
– Так ты знал, что он не утопленник?
– Конечно. А ты разве не видал, как он глазами подмаргивал, вытащи, мол, его?
– И мы так бы и ушли, оставив его умирать?
– Ты, че? Ты за кого меня принимаешь? – обиделся Данила. – Икону спрятали бы в лесу, потом вернулись!
– А если бы он ее обратно потребовал?
Мой дружок смотрел на меня, как на несмышленого. На все случаи жизни у него были запасены отговорки.
– Мы бы ему сказали, что икону, того, два наших самых верных дружка уже в милицию поволокли, пусть идет проверяет.
– А теперь?
– Раз, зовет, надо возвращаться. А то еще правду утопнет, дурак!
Я с тревогой смотрел на покинутый нами островок. Торчит ли голова по-прежнему или скрылась под водой, отсюда не было видно. Мы с Данилой почапали обратно. Когда мы вылезли на сушу и глянули за куст можжевельника, у меня отлегло от сердца. Утопленник крепко держался за ветку. Я думал, что Данила сразу протянет ему слегу, а он сел прямо напротив головы и грозно рявкнул:
– Ну…у…у, рассказывай! Ты кто?
– Я не…е…мой! – неожиданно заявил утопленник.
Похоже, от долгого сидения в болоте у него поехала крыша.
– Ну, если ты немой, тогда я глухой! – заявил мой дружок. – Как тебя звать?
– Зе…е…нон!
– И откуда ты такой?
– Из «Бо…ль…ших ка…банов».
Мы с Данилой молча переглянулись. В том положении, в котором находился потенциальный ходок на тот свет, ему бы лучше не врать. Похоже, никакого разговора не получалось. Данила скептически посмотрел на лживую голову и сурово заявил:
– Вытащить, мы тебя вытащим… Но не задаром. Мы не нехристи какие… Но за то, что ты врешь, ты мне вернешь нашу семейную реликвию – старинную икону. Она у нас, в роду Великих Князей, передавалась от отца к деду, и в скиту, за болотом сохранялась. Мы сюда молиться ходили! А ты, наглый вор, решил ее умыкнуть. Дать бы тебе сейчас по кумполу, чтобы ты пошел сразу на дно, но я милосерд к тебе. Когда выберешься из болота, приходи в город на озеро, я там со своей дружиной стою. Спросишь князя меньшого. Рожу отмоешь, может даже к сапогу допущу! Понял?
Закончив свою тронную речь, Данила должен был протянуть ему слегу и полувытянуть на землю, с тем, чтобы мы могли убраться подальше от этого нежданного грабителя. А он, не посоветовавшись со мной, нагнул Зенону толстый куст можжевельника. Как ведро из колодца, утопленник выскочил на сухую землю. Он был грязный, как черт и злой. В его руках моментально оказалась моя слега. Наши роли зеркально поменялись местами.
Мы с Данилой из пастырей превратились в заблудших овец.
– Стоять! Урою!
Пришлось еще, по приказу спасенного, на себе через болото тащить икону и выслушивать нелицеприятные оценки, даваемые нам неблагодарным крестником.
– Пшли вперед!.. О гаманоиды, скоты!.. О племя ранее, младое с вывихом… О искусители невинных душ… О, как мне быть, как быть, как быть?.. На…поле…он сейчас резвится!
– Наполеон сейчас резвится! – зашептал мне на ухо Данила, перетолковав по своему слова утопленника, – Ты слышишь, что он болтает? Да он сумасшедший, этот Зенон-Наполеон.
В этот момент мы, наконец, ступили на сухую землю. Кони мирно стояли под деревьями, дожидаясь нас. Увидев оседланных лошадей, сумасшедший спросил нас:
– Вы кто?
У нас с Данилой, когда мы участвовали в разборках с другими кампаниями, обычно мой дружок из-за осанистого, внушительного вида и острого языка выступал в роли представителя-толкача наших интересов. Его железные доводы, встречаясь с чужими медноголовыми аргументами, разбивали противника в пух и прах.
Хотя сейчас был не тот случай, но сработал условный рефлекс. Данила скептически оглядел с ног до головы человека, выдающего себя за Наполеона и, перейдя на болотный диалект, решил подровнять себя к императору:
– Я княжеский сын Данилко, а он чернец Андрей по прозвищу Рублев.
После заявления Данилы, теперь Зенон-Наполеон смотрел на нас, как на умалишенных.
– Какой Андрей Рублев, иконописец?
– Инда, ей, славный богомаз!
Мой приятель перевел дух. Здорово у него получилось, с пафосом. Данила раньше пел в церковном хоре. Вот его память мы сейчас нещадно и эксплуатировали, стараясь подстроить говор под наш наряд четырнадцатого века, в который собирались одеться. Вдруг сумасшедший поверит. Зенон с интересом рассматривал княжескую одежду моего друга. А Данила вдруг улыбнулся и сказал мне:
– Ну-ка подай корыто.
Он взял его в руки и вышел вперед.
– Аз прими от мени богоподобную ендову, ампиратор Наполеон!
