Наталья Александрова - Серенада для шефа
– Да, я знаю.
– А в это старое общежитие есть вход из соседнего дома, с чердака через крышу. Сейчас дом отгорожен забором, туда не попасть, а через соседний дом – легко. И все студенты Физмеха про это очень хорошо знали. А Андрей ведь иногородний, так что он в этом общежитии жил три года. Это все довольно легко проверить, я не сама это придумала.
– Просто не знаю, что и думать!
– Скажите, Володя, только честно, вы давали ключ от квартиры Рубцову?
– Да, и только ему. Но мои два ключа на месте. А откуда у вас ключ взялся, вернее, у нее откуда?
– А почему вы думаете, что они не могли новый ключ заказать, чтобы всегда под рукой был?
– Могли, конечно. Он мне с самого начала предлагал поступить так, но я был против, получилось бы, вроде как я не хозяин в своей квартире.
– А вы его, Рубцова, не спрашивали никогда, что за девушку он сюда водит? Или он говорил, что разных?
– Я спрашивал, да он просто отшучивался. Я думал, у него та, которая в медпункте работает. А по-вашему выходит, что он эту Марину сюда приводил. – Володя вдруг заволновался. – Как же это получается? Ключ мой у нее нашли, соседи могли ее здесь видеть, а в том, что я ему ключ давал, только мое слово против его. А если он от всего отопрется? На меня все повесят?
«Нечего было ключи от своей квартиры давать всяким проходимцам», – подумала Надежда, а вслух сказала:
– Не волнуйтесь, Володя, У вас ведь сотрудники шестого праздник отмечали, и вы с пяти часов до самого утра никуда не отлучались. Значит, у вас алиби, и двенадцать человек его могут подтвердить. А они ведь собирались шестого у вас встречаться, верно?
– Да, собирались, и Андрей даже рассердился на меня, как будто я виноват, что сослуживцы ко мне намылились. А что же мне-то теперь делать? Я ведь должен выяснить, что же все-таки случилось, ведь не может быть, что он ее убил, зачем ему?
– Не знаю, не знаю, он ведь ваш приятель, вы должны его лучше знать.
– Да мы в институте не дружили, это он последний год ко мне зачастил.
– Когда у вас мама умерла и квартира стала свободна?
Володя опустил голову.
– Я сейчас и сам об этом подумал.
Он подошел к письменному столу, порылся в ящике.
– Вот, смотрите.
На ладони у него лежала серебряная сережка со сломанной дужкой.
– Я когда после праздников уборку делал, это под диваном нашел. Я думал, из наших дам забыл кто-нибудь после вечеринки. На работу носил, никто не признался.
Надежда вспомнила.
– Это Маринина серьга, она ее здесь потеряла. Ну что ж, мы с вами обо всем поговорили, уже поздно, мне пора уходить. Володя, я вас очень прошу сейчас успокоиться и не делать никаких необдуманных шагов.
– Я все-таки должен с ним поговорить.
– Володя, я боюсь, вы недооцениваете всю серьезность ситуации. Этот разговор может быть для вас опасным.
– Но ведь вы же не знаете точно, что там в общежитии произошло?
– Тем более вы должны дать мне слово, что перед разговором посоветуетесь со мной, хотя я считаю, что не нужно вам сейчас с ним ни о чем говорить.
– Что ж, так и оставить все как есть? Ведь получается, что я в этом по уши замешан!
– Надо подумать. Так даете слово?
– Ну хорошо.
Домой Надежда добралась в одиннадцатом часу. Бейсик встретил ее в прихожей и одним мявом выразил все, что он думает о хозяйках, которые бросают своих котов на целый день одиноких и некормленых, которые третий день, подумать только! – третий день забывают купить рыбу и подсовывают бедному животному вчерашнюю овсяную кашу без молока с нарезанной сарделькой, как будто не знают, что сардельки с третьего мясокомбината нельзя есть не только котам, но и людям, это по телевизору передавали; а рыжие коты – особенно нежные и болезненные создания!
– Ну это ты брось, нежное создание, я ем сардельки, и ты будешь как миленький.
Видя, что Надежда в агрессивном настроении, Бейсик предпочел не связываться. В одиннадцать зазвонил телефон. С радостной мыслью, что это наконец-то Сан Саныч решил мириться, она схватила трубку, но это оказался Володя.
– Надежда Николаевна, я все-таки не выдержал и позвонил ему.
– Володя, зачем вы это сделали?
– Не беспокойтесь, я позвонил по совершенно постороннему поводу, чтобы он журнал мне завтра вернул библиотечный, он у него дома был. Он сказал, что зайдет ко мне утром после одиннадцати.
– Тогда я к вам утречком забегу часов в девять, посоветуемся, как быть. На всякий случай, говорите с ним в таком месте, чтобы вас люди видели.
– По-моему, вы преувеличиваете.
– Ну, хорошо бы я была не права.
– Спокойной ночи, Надежда Николаевна.
– До завтра.
Он вышел из дома, шел снег. Сколько времени он может отсутствовать, чтобы никто не заподозрил неладное? Часа два, не больше. Значит, надо торопиться. Он ускорил шаги. Вряд ли еще идут какие-то трамваи, слишком поздно. Машину брать, частника или такси – опасно, могут узнать. Сейчас быстро пешком через мост, а там дворами. Он все-таки здорово нервничал, хоть и обдумал все заранее. Мост кончился, теперь направо, тьфу, скользко, вот этот дом. Он обошел дом, нашел три окна на третьем этаже. Нигде нет света, даже настольной лампы. А то этот придурок, червь книжный, сидит до полночи, дзен-буддизм какой-то изучает. Совсем рехнулся! Он проскользнул в дверь парадной тихо-тихо, дверь даже не скрипнула, надвинул капюшон на лицо, вдруг еще по лестнице кто-нибудь попрется. На площадке третьего этажа лампочка не горела, это его обрадовало. Он достал из кармана ключ, хорошо, что заказал тогда два, ключ вошел легко. Когда он приоткрыл дверь, ни единого луча света не проникало из комнаты, значит, хозяин квартиры спал. Он надел тонкие тряпочные перчатки, такие им выдавали, когда сотрудников посылали на овощебазу, вот когда пригодились.
Володя Тихонов никогда ничего не выбрасывал, он сохранял старые школьные тетради, письма, открытки, совершенно незначащие записки. Ему казалось, что чем больше у него накопилось таких бумаг, тем больше доказательств того, что он жил и продолжает жить до сих пор. Сейчас ему практически никто не звонил, не писал; его жизнь никому была не нужна и неинтересна, а вот в шестом классе учительница Мария Степановна читала его сочинение и написала на полях «Очень хорошо». Или – вот записка, мамина: «Володя, обедай без меня. Суп в холодильнике». Он был кому-то нужен. Его жизнь кого-то интересовала. Разве можно выбрасывать такие бесценные свидетельства?
Володя сложил тетради и письма в ящик стола, согрел чайник. Есть не хотелось. Он выпил пустого чаю и лег. Сон не шел. Он думал о том, как легко обмануть его жалкой крохой внимания. Андрей… Ему показалось, что кто-то искренне заинтересовался его судьбой, кому-то есть до него дело. На самом деле его просто использовали, нагло использовали… Да еще – кто! Убийца! Володе не хотелось верить в это, но факты говорили сами за себя.
Усталость брала свое, дремота накатывала волнами прибоя. Сквозь сон ему послышался какой-то скрип в коридоре, чуть слышный шорох. Сознание скользило на грани яви и сна, и непонятные звуки вписались в канву зарождающегося сновидения. Вдруг какая-то тяжелая душная тьма навалилась на него. Володя пытался вздохнуть, крикнуть, позвать на помощь – безуспешно. Воздуха не было. Легкие разрывались от боли. Из всех мыслей и желаний осталось одно: воздуха! воздуха! В нем не осталось ни одной человеческой мысли – только животное бессознательное желание жить, дышать. Последнее желание.
Убийца еще несколько секунд подержал подушку. Володины руки перестали судорожно бить по одеялу. Убийца подхватил тело под мышки и потащил в ванную. Ванна в ржавых потеках и облупившаяся краска на стенах вызвали у него гримасу омерзения. Он торопливо раздел труп, перевалил его через край ванны, открыл краны. Принес из комнаты тапочки, поставил их в подходящее место. Снова вернулся в комнату, поправил постель, устранив следы борьбы и агонии. Надо было снова зайти в ванную, убедиться, что там… порядок, полный порядок, но он не смог заставить себя сделать это. Он остановился у входной двери, осмотрелся, снял тряпочные перчатки, надел кожаные, порадовавшись, что в свое время не поленился смазать замок, выглянул на площадку и побежал вниз, захлопнув дверь. Теперь быстрее, быстрее отсюда. У него было еще одно дело и всего один час. Идти приходилось пешком. Переходя мост, он выбросил в Неву пакет с ключом и перчатками.
Надежда плохо спала в эту ночь, ворочалась, что-то давило грудь, под утро приснилась Алена, бледная, худая, в каком-то балахоне. Решив вечером звонить дочери, она помчалась на работу. Бросила сумку, причесалась, разбросала по столу бумаги в живописном беспорядке. Наконец собралась к Володе.
Надежда открыла дверь Володиного сектора, и первой, кого она увидела, была заплаканная Элка.
– Ох, Надя, ты представляешь, какое несчастье!
– Что? – спросила Надежда, еле шевеля помертвевшими губами.
