Дарья Донцова - Букет прекрасных дам
– Ну зачем же желать смерти другому человеку? Это не по-христиански.
– А, не по-божески, – взвилась она, – а он со мной по-хорошему? Нет, уж вы послушайте, чего расскажу.
Я молча повернул налево. Ну вот, началось. Отчего-то в моем присутствии большинство дам начинает откровенничать, превращая меня в жилетку для слез. Но Нюшу уже не остановить.
– Эх, – горько жаловалась она, – еще когда мне маменька говорила: «Осторожней, Нюша, выходи лучше за Петьку, ну и подумаешь, что у него глаза косят, зато трезвый, не чета Гришке».
Но глупая Нюша только отмахнулась. Ей совершенно не хотелось иметь дома супруга, у которого один глаз глядит на Киев, а другой на Урал. И потом, Петька казался скучным занудой, корпел над учебниками, собирался поступать в институт, хотел стать врачом. Гришка же был намного веселей, да из себя хоть куда – кудрявый, быстроглазый, с гитарой. По нему сохло полдома, но из армии он просил ждать его Нюшу.
Потом сыграли свадьбу, родился Толик, и потекла семейная жизнь. Гриша пил, но этот факт совершенно не смущал Нюшу. А что, кругом все прикладываются к бутылке по субботам. Но потом хмельными в их доме стали понедельник, вторник, среда и все остальные дни недели. Естественно, работать шофером Гришка не смог. Сначала он подался в грузчики, затем в дворники, потом начал перебиваться разовыми заработками. Когда же и они прекратились, начал таскать из дома вещи, воровать у Нюши деньги. А еще он от души колотил жену и раздавал затрещины Толику. Правда, парень рос неплохим, учился хорошо и даже ухитрился поступить в педагогический, куда традиционно, с большой охотой, брали практически всех мальчиков. Но на первом курсе Толик тоже начал пить, причем, если Григорий шагал к алкоголизму медленно, то сыну понадобилось чуть меньше года, чтобы превратиться в законченного ханурика.
– Ну и дура же я была! – причитала Нюша. – Курица безголовая! Подумаешь, глаза косые, эка ерунда, привыкла бы через неделю! Зато теперь он профессор, хирург, уважаемый человек. Дачу построил, квартиру купил, машину, дом – полная чаша. Вот повезло Соньке Рымниной, когда она его в загс отвела. А я еще над ней смеялась. Ведь Петька по мне сох, а уж когда я с Гришкой расписалась, его Сонька подобрала. И что вышло? Кому теперь смешно? Сонька – профессорша в шубе, а я…
И она зашмыгала носом.
– Вы не пробовали их лечить? – спросил я.
– Гришка ни в какую не шел, – пояснила Нюша, – только орал: «Отстань, пью как все». А Толя в который раз в токсикологию попадает. Нажирается до полной отключки. Его в больнице в себя приведут, покапают всякого в вену, и готово, здоров! Другой кто одумался бы, за ум взялся. Ну плохо тебе от водки, значит, заканчивай ее жрать, только моему урок не впрок. Приедет домой и по новой хлещет. Ой, горе горькое. Измотали они меня, словно собака тряпку, прямо в ничто превратили. Слава богу, Гришка сел!
– За что?
– Да мужика убил у ларьков, бутылку они не поделили, ну мой и приложил парня черепушкой о стенку. Семь лет дали. Теперича пишет, будто с водкой завязал, только мне все равно, я с ним развелася и выписала его вон. Отмучилась, авось пришьют на зоне, и хорошо.
Она замолчала. Честно говоря, я не знал, что и сказать. Жизнь у бедняги, похоже, и впрямь беспросветная. Только почему же она столько лет терпела побои и издевательства?
– Отчего же вы раньше не развелись?
– Так квартира! Мебель, телевизор, холодильник, легко говорить, все тяжелым трудом нажито, и отдать?
Я закурил. Что ж, каждый народ достоин своего вождя, а русским женщинам свойственна патологическая жалость. Француженка, немка, англичанка и уж тем более американка мигом бы бросили пьянчугу, не пожелав портить свою жизнь. Русская же баба с молоком матери впитывает истину: бьет, значит, любит, а пьет, значит, как все. Вот уж не знаю, чего тут больше: глупости или природного мазохизма?
– Что, Толя опять запил? Плохо ему стало?
– Да уж как плохо, – запричитала Нюша, – вызвала «Скорую», сто рублей дала, чтобы увезли, вот тащу теперь тапки, костюм тренировочный, кружку… Небось оклемался уже чуток. Надо бы к восьми утра явиться, только работа у меня, никто не отпустит!
– Кем же вы работаете? – для поддержания разговора машинально поинтересовался я и въехал в ворота больницы.
– Воспитательницей, – ответила Нюша, – в детском саду, государственном, не работа, а мука, тридцать два ребенка, и нянька уволилась. Я вчерась, когда их всех спать утолкала, окошко нараспашку открыла, думала, может, кто простынет и сегодня не явится. Куда там, к половине девятого всех приволокли.
Я припарковал машину у корпуса. Если у меня когда-нибудь и будут дети, что, право слово, сомнительно, ни за что не отдам их в муниципальные учреждения.
Пока Нюша носилась взад-вперед по протертому линолеуму, выясняя, в какую палату положили Анатолия, я спокойно сидел на колченогом стуле в коридоре с пухлой сумкой. Глаза изучали интерьер. В подобном месте я оказался впервые. Отец ложился всегда в Кремлевскую больницу, а Николетта, слава богу, не болеет. Да и знакомые мои лечились в каких-то приличных заведениях, эта же клиника, по крайней мере внешне, напоминала ожившую натуру из фильма ужасов. Стены коридора, где я тосковал в ожидании информации, были выкрашены жуткой темно-зеленой краской, двери палат, когда-то белые, теперь покрывали разводы и пятна, пол представлял опасность для ходьбы, потому что линолеум топорщился вверх клочками и лохмотьями. Запах тут стоял соответственный. К застарелому «букету» из ароматов лекарств и мочи примешивалось амбре[4] переваренной капусты и чего-то совсем тошнотворного.
Не успел я классифицировать вонь, как из-за угла показалась щуплая старушонка, толкавшая перед собой каталку, на которой вздрагивали три ведра с эмалированными крышками и огромный чайник.
– Эй, – завопила бабка, – вторая палата, жрать лежачим привезла, давайте миски! Сегодня щи, битки с гречей и кисель, объеденье прямо, ну, шевелитесь, команда инвалидская, мне за разнос к койкам не платят!
Продолжая визжать, она подняла крышку, и я чуть не скончался от вони. Интересно, сколько дней нужно проголодать, чтобы прикоснуться к подобному вареву.
– Ну, давайте, шевелитесь, уёбища, – вопила бабка, – до утра мне тута стоять? Не желаете, дальше покачу, пеняйте на себя, коли голодными останетесь.
Голос ее, въедливый, влетал прямо в мозг. Бывает такой тембр, высокий, пронзительный, от которого у окружающих мигом начинается мигрень. Я хотел было встать и пересесть в другое место, но внезапно раздался другой крик, более низкого тона, совершенно отчаянный:
– Боженька мой! За что же, за что… Толенька, кровинушка, сыночка единственный, на кого же ты меня несчастную покинул, зачем бросил? Помогите, помогите…
Я вскочил и увидел Нюшу, несущуюся по коридору. Женщина бежала, странно растопырив руки, словно гигантская птица с переломанными крыльями. За ней шел мужчина в белом халате. Увидев меня, стоящего в растерянности за каталкой, она взывала еще громче:
– Господи, господи, господи…
– Что случилось? – в растерянности спросил я.
И тут Нюша, продолжая исходить воплем, рухнула на пол и забилась в корчах. Падая, она задела ногой каталку, та неожиданно поехала по коридору.
– Стой, куда! – бестолково завизжала старушонка.
Но каталка, естественно, не притормозила. Более того, набрав скорость, очевидно, коридор шел под уклон, она пронеслась без остановки до противоположного конца и с размаху стукнулась о стену. Одно из ведер, наполненное отвратительным супом, подскочило и свалилось на пол.
– …, – заорала бабка, – вона чего приключилось!
– Вы ее родственник? – сухо поинтересовался доктор, наклоняясь над бьющейся в припадке теткой.
– Нет, просто знакомый.
– Это хорошо, – пробормотал врач и заорал: – Эй, Валентина!
Появилась медсестра.
– Слушаю, Михаил Иванович.
– Давай, введи ей…
Последовала тарабарщина.
Минут через пятнадцать я сидел в ординаторской. Михаил Иванович радушно предложил:
– Хотите чаю?
– Извините, вынужден отказаться, – покачал я головой, – что-то аппетита нет.
– Да уж, – хмыкнул эскулап, – чай не водка, много не выпьешь.
– Отчего он скончался?
– Передоз.
– Что? – не понял я.
– Передозировка героина, – пояснил нарколог, – обычное дело по нынешним временам, в нашем отделении каждый второй такой.
– Мать говорила, он вроде алкоголик.
– Ну и что? – совершенно не удивился нарколог. – Был пьянчуга, стал наркоманом.
– Но она уверяла, будто Толя прикладывался лишь к бутылке!
Михаил Иванович со вкусом хлебнул из кружки и пожал плечами.
– Вам это покажется странным, но близкие люди, как правило, узнают последними о пагубных привычках детей. Да у него на ногах живого места нет.
– На ногах?
– Ну да.
– Вроде обычно в руки колют.
