Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 1
Последнюю фразу Гескин произнес по-русски.
— Да вы полиглот, господин Гескин! — произнесла я с восторгом в голосе, втайне надеясь, что мое изумление разыграно достаточно убедительно. — Сколько еще языков вы знаете?
— О-о, дайте посчитать… — барон закатил глаза. — Итальянский, испанский, немецкий, шведский, венгерский, греческий, турецкий… О французском и русском умолчим… Ну, еще два-три восточных, впрочем, не настолько блестяще, чтобы дискутировать на них о творчестве столь любимой вами мадам Шарль-Ру.
— А русский вы выучили только за то, что им разговаривал Ленин?
— Отчасти. В основном же своим знанием русского я обязан господину Платонову. Я прочел «Джан» на испанском и впервые в жизни пожалел, что не знаю русского. Это было давно, еще в конце сороковых… Ну, а вы? Чем занимаетесь вы, Валя?
— Пропагандой и агитацией.
— Что именно вы пропагандируете и кого агитируете?
— Господин Гескин, я думаю, что нам с вами пора зарегистрироваться.
— Что-о-о?
— Не пугайтесь, Бога ради! Я всего лишь о том, что до вылета осталось меньше полутора часов…
13
Небеса. Авиалайнер компании «SAS»
Ночь с 1 на 2 декабря 1977 года
Мне всегда казалось, что английские аристократы, тем более дожившие до преклонных лет, как-то плохо сопрягаются с понятием «суетливость». Но Гескин, очевидно, был либо уродом в разобщенной семье британских патрициев, либо все-таки евреем. Так или иначе, твердо решив провести весь полет через Атлантику рядом со мной, барон проявил столь кипучую энергию, что я начала тревожиться за его давление. Сперва он перемигнулся со стюардессой, затем обменялся парой реплик с седовласым итальянцем в своем ряду, а под конец загнул такую замысловатую, на испанском, фразу в сторону сухой, как швабра, особы, сидевшей рядом со мной, что ту как ветром сдуло в первый класс.
Активность барона начала меня пугать. Все разворачивалось настолько по плану, что невольно закрадывались подозрения. Я поразмышляла на эту тему несколько минут и пришла к выводу, что беспокоиться не о чем. «Все-таки все мужики одинаковы, — думала я без всякого уважения к собственной персоне. — Что британский аристократ, что редактор комсомольской газеты, что путешественник с мировым именем, что шеф КГБ… В основе их поступков лежит убежденность в собственной исключительности и стремление прежде всего понравиться. Потом они будут тебя любить, шантажировать, расспрашивать, терзать ревностью или жлобством, продавать с потрохами… Но первое дело — понравиться, произвести впечатление, продемонстрировать весь набор достоинств. Павианы по сравнению с мужчинами — дети из образцово-показательного интерната с музыкальным уклоном…»
— О чем вы думаете, Валя? — поинтересовался Гескин, уже устроившийся в кресле и, видимо, составивший план дальнейших завоеваний.
— О подготовке к отчетно-выборному партийному собранию нашей первичной организации, — безучастно ответила я по-русски.
Гескин заржал.
— Какая прелесть! Вы и с начальством так шутите?
— Если бы я вам сказала, сэр Джеральд, как я шучу со своим начальством, вы бы мне не поверили.
— Насколько я понял из вашей реплики, вы член коммунистической партии?
— Да, но очень вялый… Вам знакомо такое понятие, господин Гескин?
— В идеологическом смысле?
— А существует другой?
— Валя, вы просто прелестны. Я очень рад нашему знакомству и предлагаю закрепить его бокалом шампанского. Чему вы улыбаетесь?
— Я мысленно перевела вашу фразу на русский и вспомнила одного своего старого друга…
— Неприятное воспоминание?
— Как раз наоборот: воспоминание очень приятное. Человек неприятный.
— Вы мне определенно нравитесь!
— Ого, господин Гескин, мне послышались в вашем голосе деловые интонации. Вы приняли какое-то важное решение?
— Вы поразительно догадливы… — барон запустил мощную пясть во внутренний карман роскошного темно-синего пиджака с золотисто-черной эмблемой Саутгемптонского крокет-клуба и извлек изящную коробочку. — Не хотите взглянуть?
Коробочка была невесомой. Я осторожно открыла ее и не смогла сдержать вздох восхищения: это было платиновое обручальное кольцо, настолько плотно и ровно усеянное мелкой пылью алмазной крошки, что, казалось, держишь в руках диковинную елочную игрушку, хрупкую и нежную. Вне всякого сомнения кольцо это было шедевром ювелирного искусства.
— Изумительная и тонкая вещь.
— Правда? — Гескин обрадовался, как пионер из сибирской деревушки, получивший путевку в «Артек». — Это патент семьи Гескин. Все женщины нашего рода носили только такие обручальные кольца…
— Вы даже не представляете себе, как я рада за женщин вашего рода, — я осторожно закрыла коробочку и вернула ее барону. — Может быть, вы хотите, чтобы в порядке культурного обмена я рассказала вам, какие обручальные кольца носили женщины моего рода?
— Если уж вы решили быть настолько откровенной со мной, — сказал Гескин, аккуратно укладывая коробочку на место, — ответьте мне на другой вопрос: вы замужем?
— А что, это так сильно бросается в глаза?
— И никогда не были?
— Господин Гескин, ваша проницательность меня пугает.
— У вас очаровательная манера отвечать на вопросы. Вы можете хоть минуту быть серьезной?
«Старый ты британский осел! — устало подумала я. — Да я еще никогда в жизни не была такой серьезной. Господи, может быть, именно эта легкость, этот опьяняющий антураж шикарных ресторанов, роскошных отелей, светских разговоров и ощущений неотменимой причастности к миру богатства, цивилизации и свободы, к которому ты принадлежишь от рождения, и толкает таких людей в объятия Лубянки? Надо же: „постараться расположить его к себе, привязать на время поездки, использовать обширные связи и безупречную репутацию в мире литераторов…“ Да его даже не пришлось кадрить, тоже мне, интеллектуал в законе, воспаленная простата в шевиотовых брюках! Наша вахтерша тетя Нюся, скинь ей годков сорок, отучи от привычки любой разговор начинать фразой „А почем это?“ и вели ей решением партбюро прочесть десяток книг об экзистенциалистах и „новых левых“, без особого труда справилась бы с заданием, на которое меня благословил сам Юрий Владимирович, покровитель искусств и талантов, а по совместительству ГПСНС — Главный Провокатор Страны Недоразвитого Социализма. Деньги, общественная безопасность, налаженный быт и комфорт, отсутствие необходимости вставать в семь утра по будильнику, чтобы тащиться на службу в обществе таких же злых и невыспавшихся людей, полностью лишили всех гескинов в мире устойчивого социального иммунитета. Боже, неужели все они такие же остолопы, как этот развалившийся рядом со мной пенек? Неужели они не понимают, как это страшно — доверяться людям, которых не знаешь, открыто улыбаться, делиться сокровенным, не думать о последствиях сказанного просто так, от наплыва чувств или переизбытка презрения?.. Неужели им не вдолбили в школе, на улице, в институте или на службе, что за каждый промах когда-нибудь придется платить? А может, пока не поздно, сказать этому борову открытым текстом: „Слушай, дядя, ты, конечно, великолепно откормлен и вымыт, твоей породы хватило бы для выправления исковерканного генофонда всей Восточной Европы, Сибири и, возможно, братской Монголии, но все это, увы, мелочи по сравнению с заложенными во мне, как взрывчатка, неприятностями, которые омрачат остаток твоих дней, исковеркают твою незапятнанную репутацию и превратят тебя в парию. В мире, где ты живешь, связь с сатаной и связь с КГБ — синонимы. А я — это КГБ. Понял, папашка? А теперь — вали в свой первый класс, отвянь, не вводи в соблазн, побереги себя, возможно, ты еще проживешь лет десять и даже успеешь вручить свою фамильную обручалку очередной телке с портативным молокозаводом…“»
— Валя, вам нехорошо? — на лице Гескина читалась трогательная отеческая забота.
— Могу ли я еще раз взглянуть на ваше прелестное колечко?
…Он спал, причмокивая во сне с какой-то детской незащищенностью. Очевидно, затянувшаяся оргия платонического жениховства на борту современного авиалайнера вконец утомила барона, и он прикорнул с сознанием исполненного долга, подперев седую породистую голову рукой, поросшей рыжеватым пухом и усеянной коричневыми пятнышками неумолимой старости.
Я представила себе, что лежу с ним в одной постели, и вздрогнула. Б-р-р! Уж лучше с Витяней, хотя ничего более страшного в тот момент я придумать не могла.
«Все, Валентина, прекрати паниковать!» — приказала я себе и попыталась сосредоточиться. Что, собственно, происходит? Что мне грозит? И чего я боюсь? Ну, лечу, лечу я в Буэнос-Айрес. Так это же замечательно! Никогда не бывала в Аргентине, посмотрю диковинную страну, в которую попасть и не мечтала, увижу новых людей, поброжу по выставкам, музеям, накуплю шмоток… Но почему же так гнусно на душе? Задание КГБ… Телевано… А если представить себе, что нет никакого задания? Просто нет — и все тут! Я ведь нигде не расписывалась, клятв не давала… Ну, не нашла я вашего конгрессмена. Пыталась, но не смогла, тогда что? Уволят с работы? Деклассируют? Зарежут в моей собственной подворотне? Нет, конечно, я же не враг народа в конце концов! Ту тысячу долларов, которую дал мне Витяня, я верну. Всю до копейки. Господи, что я несу? Бред какой-то!.. Стоп! Надо разобраться с другого бока. Анализируй, Валентина, природу своей пакостности. Раз ты человек КГБ, значит, ни на что другое не способна, так? Допустим. Итак, что я собираюсь сделать? Передать рукопись заморскому парламентарию. Но что, собственно, в этом плохого? Я читала — нормальная антисоветчина, причем довольно талантливая. Так КГБ за такие задания Гонкуровскую премию вручать надо. Значит, где-то здесь скрыт подвох. А я — маленький винтик со стальной, лишенной мозгов шляпкой, какая-то деталь в пружине непонятной игры. Ясно, что Андропов и его команда что-то замыслили, а меня используют в качестве подставки. Что же они замыслили? Если я разберусь в этом, то смогу что-нибудь придумать, выкрутиться, а уж потом, разыграв дурочку, каковой они меня, видимо, и считают, вернусь в Москву с чувством глубокого удовлетворения. «Казнить нельзя помиловать», — вспомнила я пример без знаков препинания и подумала, что все не так уж страшно. А если взять и честно пойти к этому Телевано, сознаться во всем, отдать рукопись, и пусть он сам ломает свою интеллектуальную башку?..
