Наталья Александрова - Небо в шоколаде
«Господи, что за чушь лезет в голову! – оборвала свои мысли Лола. – Слава богу, у меня мальчик, и в подоле он мне щенков не принесет!»
– Так вот, Тане не было еще и десяти лет, когда случилась революция. Ее юность пришлась на двадцатые годы. Она очень прониклась идеологией большевизма, даже вступила в комсомол. Училась, правда, она хорошо, все ей легко давалось. Бабушка очень хотела, чтобы она поступила в университет, но Татьяна после школы по путевке комсомола попала в ЧК. Можете себе представить, в нашей семье – чекист! Это притом что очень многих бабушкиных знакомых тогда, в то тяжелое и жестокое время, ну… вы понимаете… хотя что вы можете понимать! – вздохнула старушка. – Вы ведь такая молодая…
Лоле стало скучно. Она злилась на Маркиза за то, что он заставил ее тащиться на Пушкарскую улицу и выслушивать бредни выжившей из ума старухи. Она злилась на австралийца Билла Лоусона, которому втемяшилось в голову разыскать русских родственников. На фига вообще это нужно?! Кому и когда была от родственников польза! Они сползаются только на свадьбы и похороны. Лола была уверена, что если, не дай бог, старуха, сидящая перед ней, завтра окочурится, тут же на свет божий выползут десятки ее родственников! Кстати, нужно иметь эту мысль в виду – на крайний случай.
Еще Лола злилась на Лангмана за то, что он подсунул им такую работенку, и на себя – за то, что не сумела от нее отвертеться.
– Короче говоря, в семье был жуткий скандал! – как ни в чем не бывало продолжала старуха свой рассказ. – Мама говорит, что она единственный раз в жизни видела бабушку в такой ярости. Но у Татьяны, как я уже говорила, был твердый характер. Если она вбила что-то себе в голову, то никто, даже родная мать, не мог ее остановить!
– И как же она поступила?
– Разумеется, она ушла из дома. А потом и вообще уехала из Ленинграда. Было это в двадцать седьмом году, ее послали в Среднюю Азию усмирять остатки басмачей. Письма приходили очень редко, она прислала только одну фотографию – на ней она была в кожанке и с револьвером. Потом началась ликвидация кулачества, мама с бабушкой читали в газетах ужасные вещи. От Татьяны приходило несколько строчек раз в полгода – мол, жива-здорова, и все. Но по обратному адресу бабушка поняла, что Таня – на Украине. Затем письма вообще перестали приходить, а потом, уже после моего рождения, году в тридцать пятом – только я, разумеется, этого не помню, – вдруг пришло большое письмо о том, что у Тани родилась дочка.
– Да что вы говорите? – обрадовалась Лола, чуть не заснувшая от бесконечных воспоминаний старухи. – Значит, у вас есть двоюродная сестра?
– В том-то и дело, что нету, – огорчила ее Елизавета Константиновна, – но я уж по порядку.
«О Господи! – мысленно вздохнула Лола. – Убью Леньку!»
– Татьяна написала, что родила дочку и живет теперь в маленьком городке Улыбине, у матери своего мужа. Где муж, кто он такой, не написала, только имя – Куренцов Павел. Девочку назвали Ларисой. И адрес был обратный в письме на имя Алевтины Егоровны Куренцовой.
– Ну и память у вас! – польстила ей Лола. – Так давно все это было, а вы все помните…
– Это, милая, история семьи, – наставительно ответила старуха, – это надо помнить! Вот так, а в тридцать седьмом году бабушку вызвали в НКВД. И очень грубо расспрашивали – что она знает о своей дочери Татьяне? Бабушка твердо отвечала, что ничего не знает, что ни разу, начиная с двадцать седьмого года, она не видела дочь и понятия не имеет, где она сейчас. А сама по некоторым их недомолвкам поняла, что Татьяну арестовали! Тридцать седьмой год – тогда же мели всех подряд! Органы чистили в первую очередь…
– За что боролись, на то и напоролись, – тихонько сказала Лола, но старуха ее услышала.
– Трудно судить их, ведь Татьяна была маминой сестрой… Бабушка прибежала домой и сожгла все Танины письма, оставила только фотографию – ту, где дочь была в кожанке. А когда прошло полгода и все утихло, она поехала в город Улыбин и по адресу, который помнила наизусть, нашла дом Куренцовой Алевтины Егоровны. Она спрашивала о девочке, о Ларисе, и представилась матерью Татьяны. Но старуха встретила ее очень неприветливо и сказала, что Лариса умерла от скарлатины несколько месяцев тому назад. Больше ни на какие вопросы она отвечать не стала и буквально вытолкала бабушку прочь из дома.
– Печальный конец истории, – с облегчением сказала Лола.
– Если уж быть до конца честной, то это еще не конец, – задумчиво протянула Елизавета Константиновна.
«Черт бы тебя побрал с твоей ветхозаветной честностью!» – злобно подумала Лола.
– Значительно позже, году в пятьдесят пятом, уже когда Левушка женился и ребенок у него родился, Сереженька, мама жила с ним на даче, в Мельничном Ручье. И я в субботу к ним поехала. И в квартире осталась только соседка тетя Маша Аникеева. Вот она и рассказывала: звонит, мол, в дверь какая-то девица и спрашивает Ильиных. Тетя Маша ее, конечно, дальше прихожей не пустила, потому что, говорит, девица была какая-то замызганная. И говорит: мол, Ильиных таких в квартире нету, а были раньше Ильины-Остроградские, а ты кто им будешь-то? Та попросила водички ей дать попить, а потом и отвечает: она – Лариса, дочка Татьяны, которая тут раньше жила. Тетя Маша Татьяну с трудом, но вспомнила – эвон, говорит, уже Татьяны-то лет тридцать тут нету! И про дочку ее мы ничего не знаем. И мать Татьяны, мол, в войну умерла, а сестра жива. Но их сейчас никого нету, так что ты приходи-ка завтра, там, или послезавтра, когда кто-то из них будет, а я ничего не знаю. Девица постояла-постояла, да и ушла. Тетя Маша человек незлой была, да только сказала так – уж больно чудно, знать мы не знаем ни про какую Ларису, а тут – нате вам! Опять же ворья сколько развелось, что хочешь наболтают, лишь бы в квартиру влезть!
– Ну и что? – скрывая зевоту, спросила Лола.
– Да ничего, не пришла больше та девушка, видно, и впрямь мошенница какая-то была. Ведь сказали же тогда бабушке в городе Улыбине, что Лариса умерла от скарлатины.
– А про мать ее, Татьяну, вы больше ничего не слышали?
– Как не слышать! – старуха пожала плечами. – В шестидесятые годы выдали нам справку в органах, что Татьяна Львовна Ильина-Остроградская умерла в Устьлаге от брюшного тифа в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году. Вот такая история. Была семья – и нету, никого не осталось, как будто ветром всех унесло…
– Как же – никого? Ведь у вас брат был и племянник… вы мне сами говорили…
– Ох, милая! Может, и правда – рок какой-то над нашей семьей висит, – тяжело вздохнула Елизавета Константиновна. – Погиб брат мой Левушка со своей женой Верой в автокатастрофе! Ехали они после отпуска из Крыма на легковой машине, и врезался в них здоровенный грузовик. Водитель пьяный был, и ему хоть бы что. А они оба умерли на месте…
– Ребенок сиротой остался? – сочувственно спросила Лола.
– Да нет, что вы, Сереженьки к тому времени уже в живых не было.
– Как так?! – теперь Лола взволновалась по-настоящему.
Ведь Маркиз же получил в ГорЗАГСе справку, где черным по белому было сказано, что Сергей Львович Денисов жив и здоров, только с адресом какая-то петрушка выходила…
– А вот так, – старуха скорбно поджала губы, – когда ему одиннадцать лет было, отдыхал Сережа в пионерском лагере под Вырицей. Пошли все купаться, ну и недоглядели вожатые – утонул ребенок. Оредеж – река хоть и узкая, но коварная – затянуло его в яму, там ключи холодные… вот как.
– Ну надо же… – протянула Лола в полном смятении.
Оставалась надежда, что старуха что-то путает, возможно, родственники перессорились, и она понятия не имела, кто там жив, а кто умер. Странно, конечно, но с этими старыми девами еще и не такое бывает! Тем более что рассказывает она все это незнакомому человеку… можно и поднаврать, никто проверять не станет. Лола еще раз внимательно поглядела на Елизавету Константиновну. Нет, не производит она впечатления ненормальной! Вполне здраво все рассказывала, а что с бесконечными подробностями, так у стариков всегда так – все, что сорок лет назад было, они в подробностях помнят, а куда нынче утром кошелек положили – напрочь из головы у них вылетает…
Впрочем, Лола тут же подумала, что Елизавета Константиновна и насчет кошелька ничего не забудет, не в тех она еще годах, маразма у нее нет.
– И что же, не нашли тела-то Сережиного? Ведь речка все-таки небольшая, не море…
– Ну что вы! Конечно, нашли, сразу же вожатый за ним в воду прыгнул, да только Сереженька уже захлебнулся, не откачали его… Как сейчас помню, позвонили из Вырицы, почему-то нам – возможно, родители его на работе были. Мама моя, как услышала такую новость, так замертво у телефона и свалилась. А я не знаю – то ли мне матери «Скорую» вызывать, то ли к брату на работу ехать – с такой новостью страшной… Спасибо, соседи наши тогда мне помогли, с матерью посидели… Что с Верой было, невесткой, – не передать! А мама так и пролежала долго в предынфарктном состоянии, без нее мы Сереженьку хоронили… Бабушка наша на Серафимовском кладбище похоронена, вот туда к ней его и…
