Ольга Степнова - Беда по вызову
Больше всего я не люблю теперь вечера. Днем я занят, и мне некогда думать о прошлом, но вечером, когда двери школы закрываются, и школьный двор пустеет, это прошлое начинает задавать мне вопросы. Как там дед? Что стало с Мишкой? Кем приходилась депутату Грачу его точная копия? И зачем она ему понадобилась, если от нее всячески хотели избавиться и даже заплатили за это? Почему выбрали мой гараж? Почему никому не понадобилась ни дорогая машина, ни довольно крупная сумма денег, котрую я присвоил? Почему она пришла именно ко мне? И почему дала мне сбежать? Значит, она хотела совсем не того же, чего хотел Юрий Юрьевич, хотя сама была Грач? Теперь вечерами я долго гулял с Роном, но паршивые вопросы все равно забивали голову так, что я всерьез подумал, а не начать ли мне писать планы уроков. Может, даже проверять тетради? Говорят, это долгое, утомительное занятие. Я нашел чистую тетрадь, открыл, и написал «План». А еще можно предложить Ильичу, чтобы в моем лице он заимел еще и сторожа. Нет — охранника. С собакой. Все равно сижу тут сутками безвылазно. Это будет круто. Тем более, что на охранника можно еще подсобрать деньжат с родителей. Я подумал, и написал «уроков». Получилось «План уроков». Уже хорошо. Завтра дам оболтусам контрольную и соберу тетради (вот удивятся). Буду проверять всю ночь, и заодно охранять школу. А потом схожу в библиотеку и посмотрю методичку по этому ОБЖ — надо же знать, что там по программе полагается. А потом — в филармонию! А можно даже за мольберт и — рисовать, рисовать! Будет насыщенная, полноценная жизнь. Только не моя.
Я не учитель Петр Дроздов, я — автомеханик Глеб Сазонов. Я никогда не думал, что так трудно жить не своей жизнью, откликаться на чужое имя и думать, а куда она делась-то, моя жизнь?
На утро выпал снег. Я не знал, что так бывает. Оказалось, осень — это действительно скоротечно. Вчера еще светило яркое солнце, деревья стояли в яркой листве — красной и желтой — а сегодня прямо на нее навалил снег и температура упала до минус пяти. Говорят, что здесь это обычное дело — снег в сентябре, и он еще может растаять, но стало ясно, что пора подумать хоть о какой-то зимней одежде. Моя джинсовая рубашка и для крымской зимы жидковата, а в Сибири даже на расстоянии от сарая до школы я не хочу повторять подвиг генерала Карбышева. Но главное даже не куртка, а обувь. Во-первых, у меня размер 46, а во-вторых, в нашей стране дешевле купить золотое украшение, чем пару нормальных ботинок. Дешевые, с рынка, на мне разваливаются на второй день. Как бы намекнуть Ильичу, что физкультура тоже денег стоит. Тем более моя.
После уроков я тормознул Брецова.
— Ты, это, Вован, забери из ментовки свою петицию.
— Свою, че?
— Жалобу, Вован.
— А че?! Пытали!
— Забери.
— Так ведь пытали же!
— А ты забери!
Он набычился, я сделал шаг к нему.
— Счас, счас, поеду! — Поспешно отбежав с грацией орангутанга на безопасное расстояние, он крикнул:
— Только все равно пытали, менты поганые!
К сожалению, школу больше не заминировали, и педсовет состоялся. Дора Гордеевна рвала и метала. Ильич невозмутимо играл в тетрис на мобильном телефоне. Он приобрел его только вчера и беспрестанно тыкал разные кнопки, изучая функции. Внешний мир его не интересовал. Сначала досталось Татьяне-художнице. Она упорно забывала приводить в порядок классный журнал — выставлять оценки и делать необходимые записи. Дора метала молнии, а одухотворенные глаза Татьяны наполнялись слезами. Художника легко обидеть. Но я не творческая личность. Я вчера сел и написал своей грубой большой рукой два слова «План уроков». И классный журнал у меня в полном порядке. Дора Гордеевна, поняв, что мозги мне промывать бесполезно, сказала, что «не видит большого смысла держать в школе в качестве учителя такого малообразованного и подозрительного типа» как я. Слово «подозрительного» мне очень не понравилось. Очень. Дора, поняв, что чем-то сумела меня задеть, просветлела жирным лицом. А я вспомнил, что детки между собой зовут ее Гангрена Ивановна.
Лучше всех оказалась Аллочка Ильинична. И планы у нее, и квалификация, и уровень и опыт. А детки кличут ее «болонка климактерическая».
Ильич со своим телефоном уже чего только не сотворил. Погонял игрушки, поотправлял sms-ки, проверил функцию будильника и теперь просто любовался маленьким серебристым Nokia. Ему хотелось подальше из этой душной комнаты, от этого «дружного» женского коллектива. Я решил обидеться, что он за меня не вступился, и попросить денег за дополнительные часы.
В коридоре пришлось поуспокаивать рыдающую Татьяну.
— Да плюнь ты на эту Гангрену. Все равно не уволят.
— Какой маразм этот журнал! Я не могу сидеть и проставлять эти оценки. В этом занятии нет творчества! Когда рисуешь — думаешь над линией! Нет, я не могу, когда нет никакого творчества, Петр!
Я подумал «какая творческая натура», а вслух сказал:
— Плюнь, все равно не уволят!
Для Татьяны увольнение означало бы конец бесплатного обучения в школе ее дочери.
Вечером я решил проверить, выполнил ли свое обещание Вован и позвонил из учительской в инспекцию.
— Инспекция безденежных, — услышал я. Не понял и даже испугался.
— Уже и такая есть?
— Инспекция. Без-де-нежных. — Отчеканил по слогам женский голос, и я сообразил, что это фамилия.
— А Маргариту Георгиевну будьте добры.
— Уехала по школам.
Почти одновременно со словами под окнами затрещала Ока. Ритка ворвалась в учительскую веселая, миниатюрная, в узких брючках, с короткой стрижкой. Прелесть, а не женщина.
— Ну что, мучительница?
— Забрал, забрал, — засмеялась она. — Слушай, в субботу в семь дискотека. Ильич сказал, что тебя можно попросить подежурить, за порядком последить. Можно?
— Можно.
Отчего нельзя? Не Татьяне-художнице же следить. В этом занятии нет никакого творчества.
— Слушай, а что это за инспекция у вас — безденежных?
Ритка засмеялась.
— Это фамилия у дежурной Безденежных. У нас с фамилиями много приколов. Вчера дежурили на водокачке. Наши приводят мужика бомжеватого — грязного и пьяного. Черт его знает, что он там делает, вода-то на весь город оттуда идет. Может, у него зараза какая! Спрашивают:
— Как фамилия?
Пьяный, еле язык поворачивая, отвечает:
— Уепище.
— Ты не выделывайся, говори фамилию!
— Уепище.
Они ему в глаз.
— Так как фамилия?
— Уепище.
Они ему в челюсть.
— Издеваешься? Говори быстро, как зовут?
— Уепище Иван Васильч.
Они уже бить его устали, а он вдруг говорит:
— Мужики, да вы паспорт в кармане возьмите, там написано.
Они достают паспорт, читают «Уепищев Иван Васильевич».
Мы посмеялись, и я пообещал в субботу поисполнять роль секьюрити на школьной дискотеке. Ильичу даже предлагать не пришлось свои услуги, сам догадался.
Снег не растаял ни через день, ни через два. Он благополучно пролежал до субботы. Я во всю топил буржуйку старыми газетами, но все равно к утру замерзал и разрешил Рону спать под боком. Я сгонял на «аудюхе» на барахолку и купил себе огромную, легкую, но теплую куртку всего за полторы тысячи рублей, которые Ильич, скрепя сердцем, выдал из сейфа, задолго до срока аванса. На ботинки уже не хватило, и я ходил в легких штиблетах, изгрызенных Роном. Всем костям он предпочитал мои вонючие ботинки.
Заварушка началась в субботу. Или нет, гораздо раньше. В четверг, после урока физкультуры Ильич с заговорщицким видом позвал меня к черному входу школы и… показал свою новую машину. Синий джипчик RAV4, на каких любят раскатывать дамочки до тридцати. Ильич любовно похлопывал его по выпуклым бокам, попинывал колеса, потирал носовым платочком затонированные стекла.
— Хорош? Хорош? — тараторил он. Еще не наигрался с телефоном, а уже раздобыл себе новую тачку. Я бы поостерегся. Инспекция бывает не только для безденежных.
— Вот, копил, собирал, — будто прочитал он мои мысли. Конечно, копил. Было бы с чего.
— Ты это, «аудюху» пока поделай там, посмотри, чтобы продать можно было. Лады?
— Лады.
И разберусь, и посмотрю, и поделаю, и подежурю.
В субботу я провел в разных классах в две смены четыре урока истории, три ОБЖ и четыре физкультуры. В перерывах я ковырялся с машиной, делая предпродажную подготовку. Я успел полюбить эту старую «ауди», и относился к ней почти так же нежно, как к нашему развалюхе Опелю. Вряд ли Ильич позволит мне пользоваться RAVом так же бесконтрольно, как «аудюхой». Шофером он меня, конечно, оставит, для крутости. Но и сам покрасоваться за рулем захочет, хотя машин боится, габаритов не чувствует, и единственное место, где я бы доверил ему руль — это взлетно-посадочная полоса.
К концу дня я окончательно вымотался и замерз в своих штиблетах. В школе отопление еще не дали, и в классах, а особенно в спортзале, шныряли злые и холодные сквозняки. Напоминание, что вечером дискотека, а я на ней — блюститель порядка, меня не обрадовало.
