Наталья Александрова - Блондин на коротком поводке
— Что они разговаривают именно в тот момент, когда вы подходите к ним. Как будто специально для того, чтобы они не могли вас заметить.
— Что вы хотите этим сказать? — Я тоже невольно повысила голос, но в моем положении — скорчившись в глубоком кресле — это прозвучало как-то жалко и неубедительно.
— Я хочу сказать, что охранник не видел вас в то время, о котором вы говорите, — жестко заявил полковник, глядя мне прямо в глаза, — но зато он отлично видел вас позже.
— Когда? — удивленно спросила я, все еще ничего не понимая.
— Он видел… — Захаров наклонился и тяжело, угрожающе навис надо мной, — как вы вышли из дома в двенадцать часов двадцать пять минут, позже, чем Дарья Леонидовна, — полковник кивнул на Дашку, словно представляя ее, — и позже, чем Станислав Руденко.
— Не может быть! — Я попыталась вскочить, но полковник решительно придержал меня за руку. — Я ушла задолго до двенадцати! В двенадцать я уже была дома!
— Это, конечно, кто-нибудь может подтвердить? — холодно осведомился Захаров, понизив голос и снова опустив веки.
— Нет… — растерянно ответила я, оглянувшись на подругу, — но Даша видела, как я ушла из квартиры…
— Не приплетай сюда мою девочку! — снова истерично выкрикнула Виктория Федоровна.
Муж осторожно взял ее за руку, призывая к молчанию, но, увидев лицо самого Леонида Ильича, я испугалась — с такой незнакомой ненавистью смотрел он на меня.
— Да, Дарья Леонидовна действительно видела, как вы вышли из ее комнаты, — полковник поднял веки и взглянул на меня, как кот на мышь, — но она не видела, ушли ли вы из квартиры. Вы вполне могли переждать некоторое время где-то в укромном закутке и пройти в кабинет к сейфу…
— Зачем? — удивленно спросила я севшим от волнения голосом.
— Может быть, это вы скажете нам — зачем? — Захаров снова низко склонился надо мной, так что его желтое пергаментное лицо оказалось прямо у меня перед глазами. — Может, вы сами расскажете, что делали, оставшись в квартире Руденко?
— Я не была там! — воскликнула я, впадая в панику. — То есть я там не оставалась! Я ушла задолго до двенадцати и вернулась домой!
— Где вас, к глубокому сожалению, никто не видел! — произнес полковник с довольной, бархатной интонацией, снова напомнив мне охотящегося кота, усы которого радостно топорщатся при виде вылезающей из норки легкомысленной мыши.
— Зато, опять-таки к сожалению — к вашему сожалению, — продолжил он, чуть заметно улыбнувшись, — вас видел охранник. И это было гораздо позже, чем вы утверждаете. А я склонен доверять его профессиональной памяти. Кроме того, Дарья Леонидовна, выйдя из дома в одиннадцать минут первого, видела Филиппа Разумова, который все еще сидел в своей машине неподалеку от подъезда, очевидно, ожидая вас.
— Но ведь я уже объяснила вам… Я уже сказала, что Филипп меня не заметил, потому что разговаривал по телефону…
Даже мне самой собственные слова показались неубедительными, а в моем голосе послышалась истеричная неуверенность.
— Да, вы нам это сказали, — полковник отмахнулся от меня с презрительной улыбкой, — но вряд ли ваше объяснение кого-то удовлетворило. Кстати, о Филиппе Разумове. Вы не знаете, о чем он хотел поговорить с Дарьей Леонидовной, когда пришел сюда вчера утром?
— Понятия не имею! — ответила я совершенно искренне.
— А ведь он заявил, что это что-то очень важное… и, по словам Дарьи Леонидовны, при этом странно смотрел на вас и категорически отказался беседовать в вашем присутствии…
Я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног.
— Что вы имеете в виду? — спросила я, с трудом справившись с собственным голосом.
— Я стараюсь придерживаться фактов, — ответил полковник. — Но они таковы, что заставляют меня предполагать, я подчеркиваю — только предполагать, о чем Филипп Разумов собирался сказать: он, как и охранник, видел вас выходящей из дома после Дарьи Леонидовны и Станислава Руденко… А поскольку Разумов был близким другом Стаса, от него он узнал, что произошло той ночью, и понял, что это вы, именно вы украли бумаги у Михаила Николаевича Руденко…
В глазах у меня потемнело, а полковник продолжал говорить — холодно, спокойно, размеренно, словно забивая гвозди в крышку моего гроба:
— Конечно, вы не могли позволить Филиппу рассказать это кому бы то ни было, и у вас остался единственный способ заткнуть ему рот. Вы вошли вместе с ним в зимний сад, каким-то образом отвлекли его внимание и нанесли ему смертельный удар в висок первым, что попалось вам под руку, — каменной черепахой…
— Нет! — вскрикнула я. — Это ложь! Я не убивала Филиппа! Я ничего не крала у Руденко! Я вообще не имею понятия, что у него украдено и где в его квартире расположен сейф! Я ушла из дома Руденко сразу, как только попрощалась с Дашей и Стасом! Я говорю правду, правду! Дашка, да что же ты молчишь? Почему ты позволяешь… — Я повернулась к подруге и увидела ее лицо.
И тут я по-настоящему испугалась.
Дашка смотрела на меня с такой смесью ненависти, злобы и презрения, что, если бы взглядом можно было убивать, я тут же упала бы мертвой.
— Так это ты?! — выкрикнула она мне в лицо. — Это ты все задумала? За что? Из зависти? A-а! Я понимаю! Тебе не нужны документы, которые ты украла из сейфа, тебе даже не нужны деньги, которых эти бумаги стоят, — ты просто хотела разрушить мою жизнь! Хотела разбить мне сердце! Сорвать мою свадьбу, рассорить меня со Стасом…
— Дашка! — закричала я, пытаясь остановить этот поток обвинений. — Как ты можешь так думать?
Но она не слышала меня, она вообще ничего не слышала и не видела. Ее лицо исказилось гримасой ненависти, и первый раз в жизни я увидела, как это лицо сделалось некрасивым.
— Шавка! — взвизгнула Виктория Федоровна. — Подзаборная дворняжка! Мы подобрали тебя, ввели в дом, обращались с тобой по-человечески, а ты отплатила нам черной неблагодарностью!
Она вскочила и подбежала ко мне, брызгая слюной, потрясая толстыми кулачками и продолжая истошно вопить:
— Тварь! Уличная девка! Я всегда знала, что тебе нельзя верить, и терпела тебя только ради Дашеньки, ради ее золотого сердца! А ты так отблагодарила ее… мерзавка!
— Ты всегда завидовала мне! — снова включилась Дашка. — Ты завидовала всему, всему! Деньгам, конечно, но не только деньгам! Ты завидовала моей внешности, завидовала моему успеху у мужчин! Ты завидовала даже моей семье, тому, что она есть! Тому, что у моих родителей нормальные отношения! Твои-то непрерывно собачились…
— Дашка! — вскрикнула я, с ужасом глядя на свою недавнюю подругу. — Дашка, остановись! Тебе потом будет стыдно!
— Про стыд вспомнила? — завизжала Виктория Федоровна, угрожающе надвигаясь на меня. — Уж кто бы говорил! У тебя самой ни стыда, ни совести! Так отплатить, так отплатить Дашеньке за ее любовь, за все, что она для тебя сделала! Неблагодарная скотина! Нищая дрянь! Мерзавка! Пятнадцать лет при Дашеньке приживалкой…
— Как ты могла! — вторила матери дочь. — Неужели ты думала, что тебе это сойдет с рук? Мелкая, завистливая дрянь! После стольких лет! А я-то, дура, считала тебя своей лучшей подругой…
— Свидетельницей на свадьбе хотела сделать, — мстительно припомнила Виктория Федоровна. — Я говорила, я ведь тебе, доченька, много раз говорила — не ровня она тебе, такие люди не понимают и не ценят хорошего отношения, таких только и можно, что в прислуги нанимать, да и то следить, чтобы чего не украли… пригрели ее из милости, принимали в доме, кошку драную, а она нам за все хорошее так отплатила…
— Не о том! — внезапно прогремел в комнате, разом перекрыв истеричные выкрики женщин, голос Леонида Ильича. — Не о том вы говорите! Совершенно не о том! Не время разбираться в моральных достоинствах этой мерзавки! Нужно узнать у этой жалкой дряни, куда она спрятала украденное… Куда спрятала и кто был ее сообщником — ведь провернуть такое дело в одиночку она явно не смогла бы, у нее просто не хватило бы мозгов!
С этими словами глава семейства Гусаровых, этот «благородный отец», отодвинул в сторону свою раскрасневшуюся от праведного негодования супругу, оттолкнул стоявшего рядом со мной Захарова и вытащил меня из кресла, как тряпичную куклу.
— А ну, колись, мерзавка! — закричал он, придвинув вплотную ко мне свое лицо с трясущимися толстыми губами и бешено вытаращив глаза. — А ну, говори немедленно, как все было!
Я бессильно обвисла в его руках, даже не пытаясь сопротивляться, и только переводила взгляд с одного разъяренного лица на другое. Виктория Федоровна раздувала красные толстые щеки, явно жалея, что не ей первой удалось добраться до меня; Дашка стояла на прежнем месте, возле стены, глядя на меня с откровенной ненавистью. Я обратила внимание на то, как она стала похожа на отца — те же трясущиеся от злости губы, выпученные глаза и ни малейшего намека на прежнюю красоту.
