Наталья Александрова - Капкан для маньяка
– Добрый день, теть Шура, – сказала Надежда, усаживаясь на лавочку, – как у вас огород?
– Какой у меня огород! – горько откликнулась тетя Шура. – Когда ихний дом пол-участка затеняет.
Это была заведомая неправда, но для начала разговора вполне годилось.
– Так ли уж и пол-участка? – притворно усомнилась Надежда.
– Приходи – сама увидишь. А где дом не мешает, там земля плохая, одни камни.
– Но огурцы-то есть?
– Огурцы есть, но разве в этом дело! – страстно ответила тетя Шура.
– Тетя Шура, – не выдержала Надежда, – что вы так себя изводите? Мало ли богатых людей теперь развелось! Что ж, из-за каждого нового русского здоровье свое гробить!
– Ай, да ничего ты не понимаешь! – с досадой воскликнула тетя Шура. – Если бы были люди приличные, то я ничего… Но, Надя, точно тебе говорю – нечисто в том доме. Ночами такое там делается – кровь в жилах стынет, оторопь берет.
– Ну, хозяева богатые люди, приезжают на выходные, как теперь говорят, оттянуться. И считают, что за своим забором могут делать что хотят – никому их не видно.
– Не видно! – хмыкнула тетя Шура, – но вот попомни мое слово – добром это не кончится.
– Да что они там делают такого страшного?
– А вот приходи ночью – увидишь! – в глазах тети Шуры зажегся маниакальный огонь.
«Плохо дело». – Надежда даже слегка отодвинулась на край лавки.
Тетя Шура обиженно замолчала. Ситуацию несколько разрядил приход бабы Мани с подойником.
– Хозяйка, дома ли? – послышался от калитки голос Васильича.
– Заходите, заходите, – откликнулась Надежда, – с утра вас ждем.
Заметив ее, Васильич почему-то не обрадовался.
– Мария Ивановна, подпишите тут и вот тут.
– Это штой-то?
– Протокол, – терпеливо объяснил Васильич, – с вас вчера показания снимали?
– Ничего с меня не снимали, – рассердилась баба Маня, – только капитан нагрубил. Надя, глянь-ка, что там написано, очки долго искать.
– Не положено, – строго сказал Васильич, – посторонним – не положено.
– Да ты в уме ли? Какая она посторонняя? Она ж свидетель.
– А капитан Свирбенко сказал, что раз документов нет, то никакой она не свидетель. Вы свою личность удостоверить можете? – обратился он к Надежде. – Нет? Ну тогда зачем вам эта головная боль?
– Значит, как десять раз меня по солнцепеку гонять, то я свидетель, а в документах я у вас не фигурирую.
– Да какая разница? Что вы такого видели, чего они не разглядели? Это капитан так сказал, – поправился Васильич.
«Много чего, – подумала Надежда, но не стала спорить и собралась домой. – Ничего им рассказывать не буду, пусть сами вертятся».
Васильич зачитывал бабе Мане протокол, составленный в очень расплывчатых выражениях. Действительно, две старухи близко к покойнику не подходили. Что они могли видеть?
– Уже известно, отчего он умер? – миролюбиво спросила Надежда Васильича.
Тот отвел глаза.
– Не знаю я, медицина разбирается.
«Что тут разбираться, – удивилась Надежда. – Задушили человека весьма профессионально».
– И вскрытие делать будут? – прищурилась она.
– Уж больно вы, гражданка, любопытная! – огрызнулся Васильич и набросился на попавшуюся ему на глаза тетю Шуру: – Тимофеева Александра Федоровна, я вас предупреждал, чтобы прекратили писать! Время только у людей отнимаете!
– Раз сигнал, вы обязаны прореагировать, – упрямо ответила тетя Шура, – а из ваших никто не приехал, не поинтересовался, что тут у меня соседи выделывают.
– От других жалоб не поступало!
– Ай, все-то вы купленные, правды не найти!
– Ты, Тимофеева, полегче. – Васильич и вправду обиделся.
Надежда поскорее выкатилась за калитку с бидоном и тетей Шурой.
– Вот так, Надя, ни у кого защиты не найти. Русским языком я им говорила: приезжайте вечером, только тихо, сами все увидите. Смеются только, а капитан ругается нехорошо.
– Да что там увидеть можно, забор же глухой?
– Приходи завтра вечером, покажу, – решилась тетя Шура.
Надежда вспомнила физиономию капитана Свирбенко и согласилась.
А у капитана денек нынче выдался хлопотный. Накануне, после ухода своего опасного гостя, он сделал над собой усилие и даже убрал подальше недопитую бутылку коньяка. Он долго сидел на крылечке, покуривая. И думал нелегкие думы. По зрелом размышлении страх его уменьшился, и он понадеялся, что дело обделает как надо. Значит, так, рассуждал капитан. Сколько человек видели тело? Он сам, Васильич, шофер Валерка, еще доктор этот… как его… Цыплаков. И три тетки. Ну, со свидетелями-то он быстро разберется. Бабки небось по старости ничего не разглядели, а тетка городская вообще тут никто и звать никак – она права качать не будет.
Васильичу полтора года до пенсии – не станет он возникать, сделает что скажут. На Валерку у него, капитана, уже давно три телеги в сейфе лежат, что взятки берет и машину служебную по личной надобности гоняет. Завтра он покажет бумаги Валерке, тот сразу поймет, что запросто может с работы вылететь. Нынче и так в Оредеже с работой непросто, а уж такую – в полиции – и вовсе не найти. Так что Валерка сразу все с полувзгляда поймет, и пленка, на которой мужик задушенный сфотографирован, сама собой засветится. Остается врач. У него заключение, медицинский документ. И, главное, уже все оформил, подлец, куда только торопился?!
Капитан встрепенулся и стукнул в окошко к сестре:
– Райка, спишь уже?
Сестра работала сменной медсестрой в больнице и вставала рано. Однако отвязаться от капитана было не так просто, поэтому через десять минут Раиса, позевывая, появилась на крылечке, застегивая халат.
– Что у вас Цыплаков какой-то мешком стукнутый?
– Неприятности у него, – ухмыльнулась Раиса, – жена уходит к главврачу нашему.
– Да ну? И все знают?
– Ясное дело, его жена уже к матери уехала и дочку с собой взяла.
– Ну-ну.
И с утра капитан захлопотался. Он позвонил в Лугу медицинскому начальству и в приватном разговоре, стесняясь и вздыхая, рассказал всю историю про блудливого главврача их Оредежской больницы. Сама по себе такая история никого особенно не волновала – нынче не старые времена, аморалку никому не пришьешь. Никто не будет устраивать общего собрания и спрашивать с трибуны, имеет ли право человек, у которого отсутствуют твердые моральные принципы, руководить советской больницей. Все это так, говорил в трубку капитан Свирбенко, если бы перед отъездом не приходила к нему в полицию жена главврача и не грозилась убить себя, мужа и злую разлучницу. Еле-еле он ее спровадил, спустил дело на тормозах. Так что теперь эти-то открыто вместе жить собираются, и как бы чего не вышло… И нельзя ли от греха подальше Цыплаковых этих, хахальницу главврача с мужем, услать куда-нибудь хоть на время в отпуск, а там все, даст бог, утрясется. Может, она и сама главврачу надоест, потому что, откровенно говоря, на взгляд капитана, баба-то страшная, одни кости, никакого приличного вида…
Лужское медицинское начальство, выслушав сбивчивую речь капитана, пожало плечами, но на всякий случай решило подстраховаться. И уже к вечеру Цыплаковым позвонили и предложили очень удачную, наполовину оплаченную семейную путевку в Сочи, якобы горящую. Цыплакова представила себя в новом купальнике на пляже в Сочи и махнула рукой на главврача. И в суматохе сборов медицинское заключение у Цыплакова куда-то затерялось. То есть он-то помнил, что передал его капитану, но Оредеж от Сочи весьма далеко. С шофером Валеркой, как и предполагал капитан, все прошло как по маслу, а Васильич, выслушав откровенный приказ все забыть, вышел на крыльцо отделения полиции, плюнул на ступеньки, сказал вслух: «А пошли они все…» – и забыл.
Больница в поселке Оредеж была построена после войны. Это было добротное каменное здание с колоннами, оштукатуренное и выкрашенное грязно-желтой краской. Через небольшую площадь напротив стояло точно такое же здание с колоннами, только выкрашенное грязно-серой краской. Здание являлось Домом культуры. Между домом оредежской культуры и больницей находились четыре лавочки и две клумбы, засеянные официальными ярко-красными цветами.
Несмотря на то что в большом поселке, застроенном преимущественно деревенскими домами с наикрасивейшими палисадниками, навалом было самых разнообразных цветов, клумбы на крошечной площади из года в год засевали одними и теми же партийными цветами – было такое распоряжение. Больше на площади не было ничего интересного, кроме небольшой (всего в один человеческий рост) статуи Ленина с протянутой рукой в позе, которую вся страна, по меткому выражению неизвестного шутника, называет «Все на танцы!».
За больницей во дворе находились котельная, кухня и маленький обшарпанный сарайчик – морг.
Поздно ночью, в самое темное время, когда обитатели больницы спали, а танцы в Доме культуры давно закончились, так что Владимир Ильич совершенно впустую тянул свою руку, во двор больницы неслышно проскользнули три тени. Тихонько звякнула канистра, почувствовался запах бензина.
