Ирина Волкова - Пираньи в шоколаде
Берега Ужорки поросли густым кустарником, так что мест, где Жанна могла бы выбраться на берег, оказалось не так уж много. Подозвав Мелси, возбужденно исследующую окрестности, я отправилась к расположенному чуть ниже по течению просвету в растительности.
В примятой траве валялась пара окурков, оставленных то ли рыбаками, то ли милицией. Толку от этой находки было немного — Жанна не курила.
Выудив из полиэтиленового пакета щиток Строевой, я сунула его под нос черного терьера.
— Нюхай.
Выполнив команду, собака озадаченно посмотрела на меня, не понимая, чего ради ей подсунули предмет ничем не примечательный и явно несъедобный.
— Ищи!
Мелси встрепенулась. Эту игру она очень любила. Я прятала где-нибудь в комнате кусочек колбаски или какого-нибудь другого лакомства и давала команду "Ищи".
Вообразив, что окрестности Ужорки напичканы деликатесами, черный терьер лихорадочно заметался взад-вперед, шумно втягивая ноздрями воздух. Будь Жанна бутербродом, она была бы немедленно обнаружена, но, увы, моя подруга, с собачьей точки зрения, относилась к категории несъедобных, то есть совершенно бесполезных вещей.
Пометавшись по берегу минут пять, Мелси утратила былой задор и, наконец, остановилась, со скучающим видом обнюхивая траву перед собой. Затем она обернулась ко мне и разочарованно гавкнула.
Без особой надежды я подошла к собаке, на ходу доставая из пакета кусок колбасы. Вне зависимости от результата усердие должно быть вознаграждено. Может, эта точка зрения не совсем педагогична, но зато гуманна.
— След надо брать, понимаешь, — укоризненно сказала я. — Не годишься ты в сыскные собаки.
На земле среди тонких стебельков травы что-то белело. Поощрив терьера колбасой, я нагнулась и подняла с земли привлекший мое внимание предмет.
Это была зубочистка. Самая обычная, деревянная, заостренная с обоих концов. Такие зубочистки азиатского производства в круглых пластмассовых коробочках всегда можно найти на лотках у метро.
Я недоверчиво посмотрела на терьера, гадая, действительно ли Мелси учуяла след Жанны или обнаружила улику чисто случайно. В том, что зубочистка принадлежала Строевой, я не сомневалась.
Заостренные концы палочки были чисты, ровны и остры, как швейные иглы, зато в средней части зубочистки светлое дерево потемнело и казалось чуть более гладким, словно его отполировали и натерли жиром. Эту зубочистку явно не использовали по прямому назначению.
Страсть к зубочисткам Жанна подцепила у Витюни, здоровенного и немного безбашенного бывшего спецназовца, который время от времени появлялся на тренировках у моего третьего экс-супруга.
Скучающий в мирной обстановке Витюня обожал уличные драки и ресторанные потасовки, и каждый раз радовал нас рассказом об очередной весьма живописной схватке.
Оружия Витюня с собой принципиально не носил — во избежание конфликтов с милицией. Двухметровый шкафообразный гигант с лицом покрытым жуткого вида шрамами выглядел настолько угрожающе и зловеще, что даже шариковую ручку в его руке служители закона вполне могли бы приравнять к холодному оружию.
Вместо кинжалов, кастетов и заточек Витюня набивал карманы зубочистками, инкриминировать ношение которых ему не смог бы даже самый строгий судья.
Маленькие заостренные палочки порхали в мощных пальцах спецназовца, как карты в руках фокусника. Мгновенье — и его кулак ощетинивался частоколом зажатых между суставами миниатюрных острых колышков. До знакомства с ним мне и в голову не приходило, что зубочистками можно запросто перерезать артерии, выкалывать и рассекать глаза, поражать нервные центры и вспарывать тело противника почти как бритвой. Витины демонстрации неизменно приводили меня в восторг, несмотря на тот факт, что при желании он мог бы без особого труда убить противника и пальцем.
Подражая Витюне, Жанна тоже таскала в карманах кучу зубочисток и периодически вертела их в пальцах, обучаясь то прятать их, то высовывать острия из разных частей кулака.
Спрятав находку, я облегченно вздохнула и скормила терьеру остатки колбасы. Жанна жива, и это главное. Осталось только найти ее и выяснить, замешана она в убийстве или нет.
Телефоны подруги по-прежнему не отвечали. Ехать к ней домой было бессмысленно — наверняка ее там нет. И с чего я вдруг решила, что именно Жанна столкнула Макса в бассейн с пираньями? Теоретически это мог сделать и Антон.
Зачем Громовой ноге потребовалось убивать брата, я не представляла, но мало ли что творится в голове у слабоумного! Забрался на террасу, подсмотрел бурную сексуальную сцену, вот у парня крыша и поехала. "В тихом омуте черти водятся". Интуитивно я чувствовала, что под обликом застенчивого мальчика, который боится женщин, скрывается "двойное дно", где, незаметно для окружающих, бушуют почти вулканические страсти, готовые в любой момент прорваться на поверхность.
"Раз уж я здесь, почему бы не заехать в Нижние Бодуны? — подумала я. — Узнаю, как дела у Антона, заодно поговорю с тетей Клавой. Наверняка она сможет рассказать про братьев Светояровых немало интересного."
Вернувшись к машине, я впустила Мелси на заднее сиденье и медленно, на первой скорости, проехала по трясущимся деревянным мосткам, переброшенным через Рубикон с русским названием Ужорка.
* * *
За распахнутыми воротами усадьбы Светояровых меня встретила окруженная догами тетя Клава. Низенькая, седая, полнотелая, в платочке и длинном, до пола байковом халате она напоминала грустную, постаревшую матрешку.
— Еще раз здравствуйте, — сказала я. — Меня беспокоит Антон, вот я и заехала узнать, как у него дела. Он уже пришел в себя?
— Антоша спит. Лекарство выпил и заснул. Вы заходите, раз уж приехали. Чайку попьем — я как раз пироги испекла, хоть чем-то мальчика порадую. Горе-то такое, подумать страшно! А ведь я говорила Максимушке, и не раз, что нечего в разводить в оранжерее нечисть эту иноземную. То ли дело золотые рыбки — и глазу радость, и опасности никакой.
— Ничего, что я с собакой? В принципе, ее можно и в машине оставить.
— Зачем же скотину томить взаперти? — всплеснула руками тетя Клава. — Пусть с нашими псами побегает. Они добрые, кусаться не будут.
Харлей, Ямаха и Сузуки, совершив необходимый ритуал обнюхивания, приняли Мелси в свою компанию, и собаки стремительно умчались в глубину сада.
Вслед за тетей Клавой я вошла в особняк Макса. Отделанная деревом даже на потолке кухня напоминала гигантскую квадратную сауну. На стенах висели резные деревянные шкафчики по цвету не отличающиеся от декорирующей стены вагонки. В центре возвышался массивный стол из карельской березы, на котором тетя Клава проворно расставила сине-белые гжельские чашки и тарелки с дымящимися пирогами.
— Вы верите, что Макс погиб в результате несчастного случая? — спросила я.
На глаза старушки навернулись слезы.
— Уж не знаю, что и думать. Кому надо было грех смертоубийства на себя брать? Может Максимушка и случайно в воду упал. Не верится мне в это, но ведь несчастье с каждым может случиться. Вот шурин моей троюродной тетки в ванне поскользнулся, головой об кран ударился и шею сломал. И ведь не пьяный был, трезвый, здоровый, как лось. Всяко может быть. И Максимушка мог поскользнуться. Пусть милиция разбирается.
— У Максима были враги?
— Может и были, только я не знаю. Он здесь редко бывал, наездами, в основном в Москве жил или в Одинцово: там у него еще один дом — к Москве поближе. Вот Антоша здесь живет постоянно, а я за ним приглядываю.
— Вы Антона нянчили с самого детства?
Тетя Клава кивнула.
— Я и Максимушку нянчила. Обоих вырастила. Родители у них были люди важные, некогда им было с детьми возиться, вот со мной они и росли.
— У Антона с самого детства была задержка развития?
— Не было у него никакой задержки. Антоша нормальным родился. Говорить начал даже раньше, чем Макс, читать любил, и учился лучше.
— Что же тогда с ним случилось?
Лицо старухи окаменело.
— Заболел он. В одиннадцать лет заболел. Хотя я думаю, не болезнь это вовсе, что бы там врачи ни говорили. Просто Антоша остановился.
— Остановился? — не поняла я. — В каком смысле остановился?
— Ох, — вздохнула тетя Клава. — Даже не знаю, как тебе объяснить. Ну, представь, что осел с поклажей идет по дороге, идет себе, идет, а потом остановится — и хоть убей, а не стронется с места. Или человек — живет себе, живет, а потом говорит — "стоп!" — и пускает себе пулю в лоб. Так и Антон. Почти два года он вообще не разговаривал. Пил, ел, спал, но как бы не жил. А потом заговорил, но уже не менялся — оставался таким же, как был в одиннадцать лет.
— Он остановился просто так, ни с того ни с сего, или причиной стало какое-то событие?
