Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
Именно на это и рассчитывал Потап. Поэтому он был несколько удивлен, когда за его спиной послышалось настойчивое сопение.
— Кто здесь товарищ предсказатель? — спросил пришелец.
— Что вам угодно? — оглянулся Мамай.
Гость стыдливо осмотрел свое нескладное туловище, снял шапку, пригладил чубчик и застыл.
— Вы кто?
— Сидорчук. Игнат Фомич.
— Еврей?
— Зачем? — опешил гость.
— Так, подозрительно славянская фамилия. Хотя пока это не важно. Слyшаю вас.
— Я по политическому вопросу. Пришел вот узнать… — Сидорчук замялся, — хотел спросить… можно ли надеяться…
— Ясно. Вы — бывший политический деятель. Так?
— Так.
Пророк усадил посетителя на стул и, скрестив на груди руки, строго посмотрел на него сверху вниз, как завуч на провинившегося оболтуса.
— Парторгом небось были? В рембыттехнике?
— Я… я диссидент, — заявил Игнат Фомич и со вздохом добавил: — Был.
— Тем более. Ну, и чего же вы от меня хотите?
— Видите ли… я… Как бы это сказать… Я как бы возражаю против нынешней власти.
— А вы возражаете в принципе или вообще? — деловито осведомился пророк.
Поставленный в тупик таким каверзным вопросом, Сидорчук надолго задумался.
— Вообще я возражаю в принципе, — молвил он, робея, — но ей это все равно. А при советской власти я был диссидентом, хотя в принципе против нее не возражал. Потап нетерпеливо поморщился.
— Слушайте, я вас не понимаю. Изложите свои претензии в письменной форме и пришлите почтой.
— Товарищ прорицатель! — взмолился Игнат Фомич. — Мне б только знать… Вы меня поймите!
— У меня для вас две минуты, — предупредил Мамай. — Жалуйтесь покороче.
Диссидент поковырял в ухе, собираясь с мыслями и ничего там не найдя, начал:
— Я ведь интелигентной личностью был. А много, по-вашему, в районах сидит интеллигенции? То-то. Причем интеллигентом я был не по образованию, а по природе своей. Хоть отец мой был рабочим, а мать крестьянкой, интеллигенция во мне проснулась с самого детства. Сам рисовать научился, стенгазеты в школе делал. Потом дальше пошел: кружок изостудии доверили. Я и краску сам мешаю, и тон чувствую, и настроение, правда… рисунок хромает, но это ничего. Рисунок — не главное, главное — тон чувствовать, да?
Потап утвердительно кивнул. Сидорчук, воодушевившись, продолжал:
— Пришли ко мне как-то из райкома и дали поручение: к ноябрьским праздникам нарисовать портреты членов Политбюро, маслом. Взялся я со всей ответственностью. В назначенный срок явилась комиссия, сам Пепренко, первый секретарь, пришел. Я успел. Оставалось только Суслову рот дорисовать. Сначала вбежал инструктор ихний. Давай, говорит, расставляй вдоль стены, сейчас смотреть будут. Я возражаю: — Суслова поправить надо, не готово! Он посмотрел, посмотрел, потом сказал: "Не тронь, так больше похож". Я на всякий случай портрет этот в угол поставил. Может, думаю, не заметят, что недоделанный. Зашли. Пепренко весело так говорит: "Ну, богомаз, где твои творения?". Увидел. Долго молчал. Потом красный стал и спрашивает: "Твоя работа?". Я молчу и Суслова ногой отодвигаю. Комиссия молчит. Ходят, смотрят. Пепренко вокруг себя озирается, будто мыши боится. Я думаю: может, фон ему не нравится? Суслова почти за стол задвинул, но тут инструктор ихний, гад такой, выхватывает его и говорит: "А зато смотрите, как товарищ Суслов получился. Как живой". Пепренко ему сказал, что товарищ Суслов и не собирался умирать, а потом как заорет: "Ты где этого мазилу нашел? Ты знаешь, чем это пахнет? Вас обоих посадить надо!.."
Две минуты, отведенные просителю, истекли, но Потап, увлекшись диссидентской речью, решил дать ему еще немного времени. Из туалета вышел Гена и, наткнувшись на строгий взгляд бригадира, тихо вернулся обратно.
— …И говорит инструктору: "Федька, высчитать из его зарплаты стоимость угробленной краски и материалов. Портреты заказать в области. А эти (на мои работы указывает)исправить на главарей враждебных стран, за его счет! Товарища Суслова забери, повесим в зале заседаний. Я вам покажу, как карикатуры на работников райкома рисовать!"
Я стою. Молчу… Испугался. Думаю: кого же этот гад инструктор заказывал — райком или Политбюро? Нехорошо, думаю, если Политбюро. А если райком, то тоже конфуз может выйти. Вдруг первый на моего Брежнева уставился. А что, говорит, тут моя теща делает? Почему в галстуке? Потом он сказал, откуда у меня руки выросли, а потом все ушли…
Воспоминания минувших дней взволновали портретиста. Глаза его беспокойно забегали по комнате и остановились на графине с водой. Подумав, Сидорчук схватил графин и выпил подряд два стакана комнатной воды. Но это не помогло, и Игнат Фомич решительно влил в себя третий стакан и грузно сел, булькнув при этом, словно сдвинутый аквариум.
Потапа распирало от смеха.
— Вы отважный человек, Сидорчук, — сказал он, переборов себя.
— Есть маленько, — согласился диссидент.
— Что было потом? Вы уж отыгрались на империалистах?
— Нет, портреты почти все разобрали.
— Как так?
— Сразу прибежал ихний инструктор, Брежнева забрал. Первому, говорит, понравилась картина, он ее на день рождения теще хочет подарить. Потом по очереди прибегали другие работники. Хихикали. Третий секретарь узнал портрет второго и попросил подарить. Еще кто-то кого-то узнал. Так и разошлись почти все портреты.
— Кто же остался невостребованным?
— Министр обороны. Он в фуражке был. Я из него потом Пиночета сделал.
— Я так полагаю, что теща первого, увидев свой портрет, объявила вас врагом народа? — ехидно заметил прорицатель.
— Нет, мне только строгий выговор вынесли. Я тогда еще в партии состоял, — стыдливо признался Игнат Фомич, — формально.
— Как же вы диссидентом стали?
— Стих написал.
— Крамольный?
— Обыкновенный. Я стихи с детства пишу, от природы. Рифму чувствую, такт, размер выдерживаю. Я рифму могу подобрать к любому слову. Вот скажите, скажите свое слово.
— Дерево, — не задумываясь выдал Мамай.
— Дерево? — обрадовался Сидорчук. — Замечательно! Секундочку… дерево… м-м… м-м… — поэт напрягся, защелкал пальцами, вызывая рифму. — Дерево… м-м-м… — М-да…
Рифма не шла. Потапу стало жаль художника.
— Может быть, стерео? — подсказал он.
— Что? Ах, да. Ну конечно же, стерео, — сконфузился Игнат Фомич. — Как же я сразу это от волнения. Конечно, дерево — стерео! Ах, ты.
— Решающего значения это сейчас не имеет, — успокоил его прорицатель. — "Дерево" при необходимости можно и заменить. Продолжайте.
И рифмующий живописец поведал печальную историю о своем неудачном литературном дебюте. После творческого затишья Сидорчук решил реабилитироваться и на 22 апреля сочинил поэму "Уроки гения". Произведение носило эпохальный характер, охватывало основные исторические этапы в развитии страны и раскрывало целый ряд социальных проблем. Но редактор местной газеты его не понял. Слабый провинциальный ум просто не смог охватить всю глобальность поэмы. Между редактором и автором начались прения. Редактор не хотел печатать ни одной строчки. Но поэтов в районе не хватало, а на носу была дата, а без стиха в такой праздник обойтись никак нельзя. Автор это знал, а потому мог вить из редактора веревки. Компромисс был найден. Поэму расчленили на тринадцать частей, одну из которых решено было опубликовать сейчас, а остальные — потом. Выбранную часть переделали в стих, сократили и выпустили ко дню рождения Ильича на первой странице газеты "Ленинским курсом".
Сидорчук надел очки, достал из внутреннего его кармана аккуратную тряпочку, развернул ее и извлек на свет божий свое творение. Бережно расправив желтый лист газеты, автор поэмы всплакнул и принялся читать:
— Стих."Уроки гения".
Реет знамя Октября
И в жару и в стужу.
Весь народ кричит: "Уря!" —
И друг с другом дружит.
Поэт возвел на прорицателя кроткий взор и с удовлетворением отметил, что первый же столбик произвел на него должное впечатление. Потап силился что-то сказать, но долго не мог издать ни звука. Спазмы душили его.
— Ответьте, — наконец заговорил он, — ну почему народ кричит "уря"?
Вопрос был совершенно дилетантский, и Сидорчук разочарованно улыбнулся.
— Видите ли, в стихах, как и в шахматах, иногда нужно жертвовать фигурой ради позиции. Здесь я пожертвовал всего одной буквой, а выиграл целую рифму. Пушкин и тот не раз прибегал к подобной тактике, хитрый был мужик. Так я продолжу.
Дружит русский и тунгус
И калмык с татаром.
