Владимир Круковер - Зачарованный киллер
Так, заведующий отделом пропаганды страдал «сонной» болезнью. Не знаю, как она называется в медицине, но спал он в полном смысле слова на ходу. Все его движения были замедленные, мышление невероятно заторможено. Десятистрочную заметку он обрабатывал больше часа. При всем этом он обладал невероятным, хотя и непроизводительным трудолюбием сидел за своим столом больше всех, приходил задолго до начала рабочего дня, а уходил затемно. Материал он собирал в основном по телефону, в трубке его не торопливый голос с долгими паузами производил впечатление начальственного, важного человека. То, что паузы сопровождались закрытием век и посапыванием, на значимости монолога не отражалось. Если добавить, что «зав» был еще и принципиальным парторгом редакции, портрет его будет почти полным.
Редактор, крупный мужчина с благородной сединой на висках по фамилии Турик (запомнилась необычная фамилия), внимания своего удостаивал только литературную страничку. Он лично правил материалы этой полосы, среди которых мне запомнился шедевр бригадира рыболовецкой бригады: «…Галька с писком вылетает из–под гусениц подчас. Трактор пятится, но тащит — тяжки рама и кунгас…». И так на пяти страницах. Поэма, в которой подробно описывался производственно–технологический процесс бригады, называлась «Славная путина». Кроме литературной полосы, выходившей раз в неделю, и застарелого цирроза печени, Турика ничего больше не волновало. Хороший был редактор.
Заведующий отделом промышленности, несмотря на полноту, был живчиком. Вечно он мотался по командировкам, материалы выдавал большие, что страшно меня нервировало, так как его «кирпичи» трудно было разместить в полосе. Я тогда вводил брусковые макеты, стараясь, чтоб газета версталась свободно, с воздухом, с обведением заметок рамочками, большим количеством клише. Промышленник же считал, что внешний вид не играет роли, главное — уместить на поло се как можно больше текста. В качестве примера он показывал мне ”слепые» страницы газет ЗО-х годов, где, кроме бисерного шрифта и заголовков, ничего не было.
Остальные сотрудники как–то не запомнились. Да, был еще печатник, забавный старикан с ясным умом и веселым нравом. Мы с ним часто после работы по сиживали за бутылкой–другой «Волжского», именуемого в народе «маласовкой» — по фамилии председателя рыбкоопа Маласова, он рассказывал мне о смешных и страшных временах, когда за перенос строки могли посадить. Например, «бри–гады коммунистического труда». При переносе на отдельной строке получается «гады коммунистического труда». Какой, спрашивается, дурак будет читать строку отдельно. А вот читали же, читали и сажали..
Уже при мне приняли фотографа со смешной фамилией Балабас. Особенностью его фоторепортажей была невероятная статичность снимков. Казалось, что он работает старинным фотоаппаратом, требующим для экспозиции несколько минут. Люди на его снимках застывали в нелепых позах с вытаращенными глазами. Своим шедевром он считал снимок девушки–шофера, приглаживающей перед автомобильным зеркалом волосы. У девушки было выражение мученицы, занимающейся этим делом с начала века. Текстовка рассказывала, что она не нарушает трудовую дисциплину и участвует в общественной жизни автохозяйства. Но почти всю личную жизнь проводит с автомобилем, который ей очень дорог. Галя потом приходила с гаечным ключом, искала фотографа…
Меня этот Балабас невзлюбил с того дня, когда стало известно, что нам дадут одну двухкомнатную квартиру на двоих. Чтоб завладеть жильем в одиночку, фотограф срочно женился на линотипистке, которая с не меньшей скоростью родила ему двойню. Так как роды имели честь свершиться через семь месяцев после бракосочетания, а Балабас приехал в Охотск ненамного раньше, у него возникли нездоровые подозрения, которые опять–таки обратились в мой адрес. Текла газетная текучка, и подошла пора кетового промысла. “”Рунный ход кеты», как зовут это время в поселке, сопровождается выходом на ее отлов почти всех жителей поселка. Красная рыба — кета, горбуша, нерка — поднимается по горным речушкам, чтобы выметать в родных местах икру и умереть. Берега в устьях рек буквально золотятся в это время от несвоевременно отошедшей икры, а сама рыба идет так густо, что воткнутая в одну из них острога продолжает двигаться против течения вместе с рыбой, не тонет. Берут кету обычно ставными неводами, забрасывая сети с кунгасов, — огромных килевых баркасов. За две–три недели можно заработать большие деньги, поэтому на промысел выходят служащие контор, учителя — все, кто только может. Естественно, газета отмечает это как массовый патриотизм в добыче для на рода «красного золота».
Ряды сотрудников редакции заметно поредели, они добывали «красное золото», а я отдувался, высасывая материалы из пальца и телефонной трубки. Как раз приближалось время экзаменов в училище педагогов для народностей Крайнего Севера, требовалась статья, которую я выдал за полчаса. Не знаю, куда уж там смотрела цензура, но статья была опубликована на второй полосе, а к обеду на весь тираж наложили арест, и меня забрали в КГБ.
Называлась статья «Стать педагогом», речь в ней шла об ответственности хорошего преподавателя перед будущим, о трудностях этой профессии. “ Придет время, — писал я, — и профессия педагога станет самой престижной, как профессия врача. И стать учителем будет так же трудно, как космонавтом. Ведь нагрузки, испытываемые учителем истинным, не меньше, чем у космонавта, а ответственность неизмеримо большая. Хороший учитель должен быть и психологом, и артистом, и спортсменом. А главное, он должен быть, безусловно, порядочным и добрым человеком, ибо любые знания, которыми он обладает, ни что, если он не обладает добром и любовью». В КГБ с меня сняли допрос, следователь интересовался, кто научил меня написать такую нехорошую, реакционистскую статью, понимаю ли я, что это ревизия идей марксизма–ленинизма и так далее. Он положил передо мной рецензию преподавателей училища, где говорилось, что, согласно мнению автора, учителей надо испытывать в барокамерах и где, интересно, автор найдет таких учителей? Кроме того, меня обвиняли в левом и правом уклонизме и централизме. Даже при веденную мной цитату Маркса о том, что «…в науке нет широкой столбовой дороги…» сочли в моей трактовке провокационной. «Педагогика — это не наука», — доказывали рецензенты.
Помотав мне нервы до вечера, комитетчики взяли подписку о невыезде и пообещали вернуться к беседе после собрания редакционного коллектива. Собрание не заставило себя долго ждать. И слово на нем было дано каждому.
Спящий зав, сонно моргая, сообщил, что статья написана с целью дискредитировать коллектив. Зав живчик добавил, что она отдана в печать во время путины сознательно, чтобы обмануть бдительность занятых на рыбалке людей. Редактор обиженно сказал, что я веду себя дерзко и даже не поставил в номер последнее стихотворение бригадира, хотя имел его распоряжение поставить (стих, как помню, начинался трагически: «Кета умирает молча…»). Линотипистка, пошептавшись с мужем, выдала:
— Его надо из комсомола исключить!
Я подумал, что это сделать трудно, хотя бы потому, что учетная карточка хранится у меня дома, а от метки об уплате членских взносов я еще со школы делаю личной печатью, обмененной у комсорга на перо чинный ножик. В армии меня пять раз исключали. По разу в каждой части.
Представитель райкома откашлялся.
— Я рад, — сказал он, — что мнение членов редакции единодушно. В наши ряды проник враг, его статья не просто глупость начинающего журналиста, а сознательный выпад против наших славных педагогов, ревизия идей ленинизма и учения партии. Мне думается, что наш бывший, — я полагаю бывший? — он взглянул на Турика и тот согласно закивал в ответ, — сотрудник и в университет проник обманом, что его гнилое нутро проявилось в такой ответственный момент, как пучина, недаром. Не исключено, что его действия координируются оттуда… — В мертвой тишине он указал куда–то на восток, в сторону Камчатки. — Впрочем, этим занимаются специальные органы. Нам же всем случившееся должно быть уроком. С вами, — кивок в сторону редактора, — и с вами, — кивок в сторону парторга, — мы поговорим на бюро. Не думайте, что халатность останется безнаказанной. Он сел и все посмотрели на него. А райкомовец смотрел на меня с явным ожиданием раскаяния и моль бы о прощении с моей стороны. Это давало возможность оценить статью как простую глупость молодого недоучки, тогда меньше тумаков доставалось всей цепочке — от редактора до райкомовских боссов. Все по смотрели на меня.
— Спасибо за урок, — сказал я. — Учту все, что тут сказано. Я встал и вышел…
Сегодня
Я сидел в издательстве и потягивал пиво. Я решил выходить из запоя, пиво подходило для этого лучше всего. Поэтому в сумке у меня находилось несколько бутылок. Директор совещались, секретарша попросила меня немного подождать. Я сидел в прихожей, если можно назвать так маленькую комнату в каком–то замызганном бараке. Собственно, весь офис оказался жалкой щелью, не исключено — складом бывшим. О посетителях тут явно не заботились, в прихожей стояло всего несколько корявых стульев. Из коридора, уходящего вглубь безразмерного жилья, несло чем–то вкусным и разнообразным, как в ресторане. Я не имел особого опыта ходьбы по издательствам, но в тех немногих, в которых бывал, посетителей принимали любезно, предложив кофе или чай, расположив ожидать в специальной комнате, обставленной культурно…
